Влюбиться в эльфа и остаться в живых - Страница 7

Женя повернул ключ в замке почтового ящика, и дверца неожиданно распахнулась под натиском толстого тяжелого конверта размера А4. Желтый пакет звонко шлепнулся на пол плашмя. Стены подъезда прошептали об этом гулким эхом до самого верхнего этажа. Привычная Женина жизнь разбилась вдребезги, пока еще ничего ему не сообщив.

Кто мог обратиться к неизвестному художнику с крупным заказом? Самым серьезным Жениным достижением был дизайн рекламного плаката к сказочному фильму, который в результате так и не вышел на экраны кинотеатров, а незаметно прошел по телевизору и затем оказался на уцененных DVD в магазинах Евросети. Прочие Женины халтуры включали в себя роспись стен игровой комнаты соседнего детского сада, несколько уроков рисования с мальчиком на Рублевке, который через месяц решил, что предпочитает играть на бас-гитаре, и рисунок для листовок магазина электроники, превращенный нещадным ксероксом в невнятное черно-белое месиво. На секунду Женя заподозрил, что это розыгрыш веселых оперов из отделения, но тут же отмел версию по нелепости: если Шура и Гарик написали манускрипт на двести с лишним страниц только для того, чтобы подшутить над Женей, то еще неизвестно, кто над кем подшутил.

Помимо пачки листов с текстом, в пакете был небольшой запечатанный конверт, в котором от имени начинающего издательства «Энигма» Жене предлагалось превратить роман в комикс на выгодных условиях. Если условия Женю устраивали, он должен был передать эскизы на Чистопрудном бульваре 7-го апреля, подписать договор и получить аванс. Условия Женю более чем устраивали, но до седьмого числа оставалось лишь несколько дней. Название издательства в Интернете не фигурировало. В ответ на мейл приходил автоматический ответ о том, что главный редактор в отпуске и что контора официально начнет свою деятельность с седьмого апреля. Примерно такого же содержания сообщение произносил мужской голос на автоответчике «Энигмы». Указанный в шапке послания юридический адрес находился где-то в Солнцево, и ехать туда у Жени не было никакого желания. Чтобы принять решение, Женя устроился в кресле у окна, где любил читать отец, и открыл первую страницу манускрипта.

Кресло, где любил читать отец… Память о родителях состояла теперь из вот таких обрывков воспоминаний. Набор пастельных мелков, которые подарила мама на Новый год в первом классе; первое января, проведенное с ней на ковре за первым уроком рисования и пролетевшее как миг… Поход в зоопарк, где лама заплевала отцу брюки, и Женя смеялся до слез, и в то же время жалел растерянного папу, и снова смеялся, когда тот тоже начал хохотать… День, когда Женя потерялся в парке Горького и оказался окружен несколькими ребятами постарше, которые не требовали денег, а начали знакомство с болезненного тычка в плечо, словно Женя и сам должен был знать, чем заслужил расправу; своевременное появление родителей тогда было спасительным и запомнилось надолго, круче мамы и папы не было никого на свете, и с ними можно было ничего не бояться…

Если бы не фотография на письменном столе, Женя, возможно, совсем забыл бы их лица за последние пять лет. Где-то в недрах тяжелого захламленного дубового комода пылился фотоальбом, и Женя все собирался откопать и перелистать его, но что-то всегда останавливало его и заставляло откладывать на потом. Он вообще не затевал в квартире никаких перестановок и редко убирал; здесь все осталось как в тот день, когда в дверь позвонил следователь милиции Николай Петрович Чепурко и рассказал Жене, неловко теребя коричневый пакет из вощеной бумаги с личными вещами Владимира и Ольги Степановых, что его родители больше не придут домой. Женя тупо смотрел на пакет, где чужой рукой были выведены неживые уже имена, пока Николай, смущаясь, откашливаясь и часто почесывая покрасневшие веки, бубнил вопросы про возможных недоброжелателей.

Альбом продолжал пылиться в комоде, а в представлении Жени мама и папа оставались такими, как на этой фотокарточке в рамке, такими, какими он не знал их при жизни: восемьдесят девятый год, фотоателье совкового образца с фоном из большой чопорной красной занавески, им столько лет, сколько Жене сейчас, на отце потертый кожаный плащ, доставшийся от дедушки-летчика, и яркий узкий галстук, мама в рваных, невероятно модных тогда «варенках» и с цветными лентами в черной косе, и лица у обоих светятся счастьем и восторгом. Мама рассказывала, что этот кадр старенький фотограф счел неудачным; он был слегка смазан, потому что влюбленные никак не могли угомониться и позировать как полагается, чинно замерев и убрав с лица глупые улыбки. Но папа вставил в рамку именно забракованное фото.

Никто уже не помнит, что когда-то орки и эльфы жили в мире. В тот забытый век все умели пользоваться магией, и волшебство было на службе у любви, дружбы, созидания…

…Но однажды при загадочных обстоятельствах погибли оба Принца – Оркский и Эльфийский. Случилось это восемьсот лет назад, в те незапамятные времена, когда Орки ездили верхом на волках и еще не научились пользоваться колесницами…

Что-то в тексте сказки захватило Женино внимание с первого момента. Он переворачивал листы один за другим, повествование несло его все дальше, как большая река, плавно, но бесповоротно. Оторваться было невозможно.

…Говорят, что Гоблин до сих пор бродит среди нас, боясь показаться на глаза. И еще говорят, что только он может открыть миру секрет – с чего же все-таки началась эта затяжная многовековая война…

Не отрываясь от рукописи, Женя поднялся с кресла, нащупал в выдвижном ящике стопку бумаги и вывалил ее на стол. Цветные карандаши осторожно сделали первые штрихи. Его руки работали все быстрее и быстрее, и скоро уже почти лихорадочно. На бумаге картины возникали словно сами по себе, за какую-то минуту… Женя жадно поглощал еще абзац и снова принимался за работу. Он рассеянно скинул с себя рубашку, смял в комок и бросил в угол. Готовые эскизы заполнили весь стол, лежали на полу, ворохом на кресле… Гоблин перед разбитым зеркалом… Рыночная площадь средневекового города… Бездыханные Принцы на полу залы… Орк верхом на волке отбивается копьем от трех эльфов с мечами на фоне горящего города… За окном смеркалось.

…Завязалась лютая вражда. Златовласые эльфы невзлюбили темноволосых орков, да и орки эльфов возненавидели… И новоизбранные Принцы двух народов строго-настрого запретили им дружить и влюбляться друг в друга. Ведь сами Боги освятили эту праведную войну и наложили заклятие на обе нации. Акт милосердия или проявление любовных чувств, дружеское рукопожатие или братание по отношению к противнику наказуемы всемирной катастрофой. Реки повернут вспять… Солнце столкнется с Луной… Горы обратятся в песок… Таков был самый главный закон, и никому не приходило в голову его оспаривать. Все были заняты враждой и ненавистью…

Но вот однажды случилось так, что молодой орк полюбил девушку-эльфа.

– Молодой орк… – Женя на мгновение замер, подыскивая типаж. Ухмыльнувшись сам себе, он повернулся к старому зеркалу в потрескавшейся деревянной раме. Зеркало не выдерживали никакие гвозди, и пришлось просто поставить его на пол, прислонив к стене. В зеркале Женя отражался в полный рост, раскрасневшийся, с горящими глазами, голым торсом, охапкой карандашей в потной ладони. Он кивнул и снова склонился над ватманом.

Гасли окна в домах, но не в этой квартире; зажигались фонари и фары автомобилей, мельтешили неоновые вывески и гигантские рекламные экраны на главных улицах. Ночь проносилась стремительно в городе, который никогда не спит. Но совершенно неподвижно, как будто на фотографии, сидел посреди пустого двора огромный Пес, задрав голову к Жениному окну, пока измотанный художник не уснул в кресле.

Так прошли три дня. Николай не вызывал его на работу; видимо, обиделся, а может, переживал, что сорвался на парня. Женя спал полдня, выходил в магазин за продуктами, когда по телевизору шли подряд повторение «Малахов Плюс» и двести тридцать какая-то серия «Обручального кольца», чтобы спокойно покормить Пса и не попадаться на глаза Раисе Леонидовне, потом рисовал весь вечер и бо́льшую часть ночи, и засыпал где придется, когда начинала бледнеть краюха темного неба.