Власть земли - Страница 57

— Слышали мы, знамение было? — таинственно спросил у Андреева монастырский служка.

— Царь-колокол на Литву качнулся, — ответил Андреев, — люди толкуют, что это к тому, чтобы ляхам домой идти!

— Так, так! А великая их сила в Москве?

Андреев собрался ответить, но в это время вышел слуга и повел его в покои.

Посреди большой горницы, у дубового стола, заваленного свитками, стоял во весь богатырский рост Прокопий Ляпунов, а вокруг него толпились боярские и дворянские дети, служилые и ратные люди, стряпчие и дьяки.

— А, Семен Андреевич! — радостно приветствовал его Ляпунов. — Рад свидеться! Садись — гость будешь!

Они поцеловались, и Андреев опустился в резное кресло.

Дивное дело творилось пред ним — Прокопий давал каждому из присутствующих свиток и говорил наставление:

— Ты в Нижний поедешь, ты — во Псков, а ты — во Владимир, а ты — в Лугу. Помните, всем под Шацком сбираться, а оттуда на Москву пойдем!

Дети боярские, приказные, дьяки и стряпчие низко кланялись и друг за другом уходили из горницы, чтобы по слову Прокопия скакать во все концы России. Лицо Ляпунова горело огнем вдохновения.

Слуга ввел в горницу польского офицера.

— От ясновельможного пана гетмана Яна Сапеги, — сказал тот, отвешивая церемонный поклон.

— Князь Трубецкой писал мне, — сказал Ляпунов, — о чем ваш воевода хлопочет. Что же, и я согласен. Пусть воевода за нашу православную веру постарается, только пусть идет не с нашими полками, а особо станет в Можайске, чтобы из Смоленска короля не пустить.

— Наш воевода согласен, если… — начал офицер, но Ляпунов перебил его:

— И потом, беспременно чтобы гетман ваш мне заложников оставил. Надобно, чтобы такая великая рать во время похода на Москву не шла у нас за хребтом и не чинила ничего дурного над народом.

— Да ведь гетман сам хотел и стации взять, и заложников в том, что будет ему честно заплачено, — возразил офицер.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Ляпунов. — Нет, пусть уж тогда гетман идет со своими против нас. Мы с ним тогда честно расплатимся!

Офицер поклонился и вышел, гремя саблей.

На смену ему явились представители русских городов, неся Ляпунову согласие вступить с ним в союз против поляков. Долгое время говорил, писал и читал Прокопий, множество людей перебывало у него.

Наконец и он дал себе отдых.

— Пойдем, Семен, теперь потолкуем, — сказал он Андрееву и, взяв его за руку, повел в дальние горницы. В угловой тесной горнице он остановился, велел отроку принести меда и распоясался. — Не обессудь, Андреевич, — сказал он, — ежели я с устатку прилягу! — И он вытянулся на конике, покрытом ковром.

Андреев сел подле и повел беседу. Он рассказал про тайное московское ополчение, про избранного вождя, князя Теряева, про подвиги уже заточенного поляками в темницу патриарха Гермогена, призывавшего народ русский воспрянуть духом и прогнать ляхов, про настроение москвичей и поляков.

Ляпунов, слушая его, приподнялся на локте.

— Так, так, — заговорил он, — пробудилась Русь-матушка, теперь гибель полякам. Вся Русь поднялась. Скачи, Сеня, в Москву и скажи: вся Русь поднялась. Под Шацком я собираю ополчение, в Туле атаман Заруцкий с казаками зовет ратных людей, в Калуге князь Трубецкой. Ко мне пристали темниковцы и астраханцы, да Кернозицкий ведет целую рать мордвы, чувашей и черемисов. Коломна присоединилась к нам, Кашира, Нижний Новгород. Скажи в Москве, что, как соберемся, разом двинемся к Москве и живо поляков высадим!

Андреева охватило священное волнение. Да, воистину пробудилась Русь, и не было уже сомнения, что не справиться с нею ни регулярным войскам поляков, ни буйным шайкам казаков.

Через два дня Андреев возвращался в Москву, и своими глазами видел пробуждение Руси.

Повсюду бегали из города в город гонцы, иногда по два, по три, иногда по нескольку человек; они возили грамоты, через них город извещал другой город, что он со своей землей стоит за православную веру и идет на польских и литовских людей за Московское государство. Из городов бегали посыльщики по селам, сзывали помещиков, собирали даточных людей[29] с монастырских и архиерейских сел; везде по приходе таких посыльщиков звонили в колокола, собирались люди на сходки, делали приговор, вооружались чем попало и спешили в свой город, кто верхом, кто пешком, а в город везли порох, свинец, сухари, толокно и разные сласти. Пред соборным духовенством происходило крестное целование всего уезда. Тут русский человек присягал и обещался пред Богом стоять за православную веру и Московское государство, не отставать от него, не целовать креста польскому королю, не служить ему и не прямить[30] ни в чем, не ссылаться письмом или словом ни с ним, ни с поляками, ни с Литвою, ни с московскими людьми, которые королю прямят, а биться против них за Московское государство и за все российские царствия и очистить Московское государство от польских и литовских людей; вместе с тем обещались заранее служить и прямить тому, кого Бог даст царем на Московское государство и на все государства русского царствия.

Андреев вез в Москву список такой присяги для людей московских и подгонял своего коня, торопясь поделиться с единомышленниками впечатлениями. Но в то же время мысль о Пашке не оставляла его ни на минуту. В каждой одинокой встречной женщине он видел ее и гадал о ее участи.

«Словно колдовство, — думал он в бессонную ночь, — не видел, а томлюсь все время. Хоть повидать бы! Может, и успокоюсь».

Так он миновал Коломну, и вдруг на дороге его остановили шиши.

— Семен Андреевич! — окликнул его знакомый голос.

Он оглянулся и, увидев Лапшу, спросил:

— Откуда?

— А мы везде. Теперь здесь станом раскинулись. Ты куда, скажи на милость?

— В Москву спешу!

— В Москву? — удивился Лапша. — Тогда ворочай коня, да к нам. Теперь птицы поляки не пропускают, не то что ратного человека.

Андреев удивился.

— Да уж так! Встревожены ляхи очень. А ты лучше иди к нам. Здесь князь Теряев своих людишек оставил, так ты возьми над ними начало. Верь на слово, скорее других в Москву попадешь!

Андреев не знал, что делать, но Лапша уже взял его коня под уздцы и повел в чащу леса по глубокому снегу.

— Мы из-под Вереи сюда пришли, — говорил дорогой Лапша, — больно уж за нас принялись. Беспокойно стало.

Они выехали на поляну, и Андреев увидел заброшенную деревушку. В ней и расположились шиши, сторожа на дороге польские обозы и перехватывая их.

Таким образом, возвращение Андреева в столицу задержалось.

Между тем там назревали важные события. Вся Москва кипела, как вода в котле; еще немного — и с шумом все выплеснется через край, и это все яснее и яснее сознавали поляки, а особенно те русские, которые держали их сторону и засели в Кремле, в царском тереме. Бояре Салтыков, Андронов и другие, дьяк Грамотин чувствовали, как должна быть велика к ним ненависть всех русских, и трепетали за свою жизнь, зная, что им первым не будет пощады.

Беда надвигалась. Каждый день польские лазутчики приносили в Кремль новые вести, одну другой тревожнее.

— Движется князь Пожарский с ополчением!

— Идет князь Трубецкой из Калуги!

— Заруцкий двинулся из Тулы!

— Прокопий Ляпунов с несметным ополчением собрался в Шацке.

И поляки знали, что те же известия получают и москвичи; знали уже потому, что москвичи с каждым днем становились все смелее.

Гонсевский ходил мрачный, как туча. Бояре дрожали, когда он их созвал на думу.

— Здесь крамола среди бояр, — сказал Гонсевский. — Не может иное быть! По всей Руси из Москвы идут грамоты. Кто пишет? Откуда?

— Не иначе как патриарх, — ответили трусливые бояре.