Власов: Восхождение на эшафот - Страница 16
– Точнее, против коммунистических поработителей русского народа.
– Именно в этом духе я и намерен был выразиться.
– С сегодняшнего дня вы вынуждены будете представать перед нашим правительством не только как военачальник, но и как дипломат, представляющий договаривающуюся сторону, – вкрадчиво убеждал Хильгер мятежного генерала.
– Объективно так оно и получается, – окончательно смутился Власов, чувствуя, что дипломат явно переигрывает его, и что тон, которым Хильгер общается с ним, становится все более нравоучительным.
– Но в том-то и дело, что мы, дипломаты, никогда не должны полагаться на «дух» каких бы то ни было международных соглашений, если они надлежащим образом не подкреплены соответствующей «буквой», – с иезуитской вежливостью напомнил генералу сотрудник имперского министерства одну из прописных истин дипломатии. И в то же время предупреждая, что впредь следует быть внимательнее к своим формулировкам, особенно к их «букве».
В течение последующего часа они обсуждали ситуацию, которая сложилась к тому времени на фронтах; оценивали мобилизационные возможности лагерей военнопленных, из которых надлежало формировать воинские части Русской Освободительной Армии, и вырабатывали линию поведения на переговорах с Верховным командованием вермахта, рейхсфюрером СС Гиммлером, а возможно, и с Гитлером. Если только удастся пробиться к нему.
Причем Густав Хильгер ясно давал понять мятежному генералу, что переговоры эти будут нелегкими и что в становлении своем Русское освободительное движение пока еще находится в самом начале своего многострадального пути.
– Завтра должен прибыть обер-лейтенант Дюрксен из пропагандистского отдела Верховного командования вермахта. Его специально командировали сюда, чтобы он вернулся в Берлин с текстом листовки, которую вермахт собирается разбрасывать над позициями красных и в их тылу. Собственно, это должно быть ваше, господин генерал, обращение к красноармейцам с предложением не защищать больше ненавистный народам Совдепии коммунистический режим, а переходить на сторону вермахта.
– Обер-лейтенант Дюрксен, говорите? Дюрксен – это хорошо. А появление здесь офицеров отдела армейской пропаганды фон Гроте или полковника фон Ренне не намечается?
Хильгер снизошел до понимающей ухмылки.
– Следует предположить, что в лице господина Боярского вы уже приобрели делового консультанта. По возвращении в столицу я свяжусь с полковником фон Ренне. И не сомневайтесь, что обер-лейтенант Дюрксен привык старательно информировать шефов обо всем, достойном хоть какого-то внимания.
15
В тот же вечер, получив от предусмотрительного капитана Штрик-Штрикфельдта стопку бумаги и пузырек с чернилами, мятежный боевой командарм начал перевоплощаться в мемуариста. Когда Власов спросил капитана, как ему следует назвать свое «чистописание», тот пожал плечами и посоветовал:
– Для начала давайте решим, что это должно быть: доклад, заявление, призыв…
– Я хочу изложить все то, что у меня накипело на душе.
– Накипь души? Прекрасно сказано. Жанра такого в публицистике, правда, пока что нет, однако зачинателем его можете оказаться вы, генерал, – лукаво улыбался Штрик-Штрикфельдт.
Он обладал какой-то особой способностью и слова, и взгляд, и даже улыбку облекать в форму лукавой иронии, которая, однако, не влияла на его отношение к собеседнику, а лишь отражала особенность его характера.
– Но изложить хочу так, чтобы и русским и вам, немцам, а также историкам, которые когда-нибудь станут изучать зарождение Русского освободительного движения, было ясно, почему я оказался во главе его, и что именно, какие события и помыслы, привели меня к сотрудничеству с рейхом.
«Призывая всех русских людей подниматься на борьбу против Сталина и его клики, за построение Новой России без большевиков и капиталистов, – старательно выводил Власов, пока Штрик-Штрикфельдт наслаждался примыкающими к лагерю пейзажами, – я считаю своим долгом объяснить свои действия. Меня ничем не обидела советская власть. Я – сын крестьянина, родился в Нижегородской губернии, учился на гроши, добился высшего образования. Я принял народную революцию, вступил в ряды Красной Армии для борьбы за землю для крестьян, за лучшую жизнь для рабочего, за светлое будущее русского народа.
С тех пор моя жизнь была неразрывно связана с жизнью Красной Армии. Двадцать четыре года непрерывно я прослужил в ее рядах. Прошел путь от рядового до командующего армией и заместителя командующего фронтом. Командовал ротой, батальоном, полком, дивизией, корпусом. Был награжден орденами Ленина, Красного Знамени и медалью „XX лет РККА“. С 1930 года я был членом ВКП(б). И вот теперь я выступаю на борьбу против большевизма и зову за собой весь народ, сыном которого являюсь. Почему? Этот вопрос возникает у каждого, кто прочитает мое обращение, и на него я должен дать честный ответ. В годы Гражданской войны я сражался в рядах Красной Армии потому, что верил, что революция даст русскому народу землю, свободу и счастье. Будучи командиром Красной Армии, жил среди бойцов и командиров – русских рабочих, крестьян, интеллигенции, одетой в серые шинели. Я знал их мысли, их думы, их заботы и тяготы. Я не порывал связи с семьей, с моей деревней и знал, чем и как живет крестьянин»[23].
Власов порывался написать дальше, но всякий раз перо его застывало в нескольких миллиметрах от листа бумаги. Как выяснилось, «дать честный ответ» на вопрос о том, почему он оказался во враждебном стане, не так-то и просто. В глубине души он уже вроде бы определил, что способно служить его оправданию, вот только бумага оправданий этих почему-то упорно не принимала.
«И вот я увидел, – с трудом подбирал он нужные слова, – что ничего из того, за что боролся русский народ в годы Гражданской войны, он в результате победы большевиков не получил. Я видел, как тяжело жилось русскому рабочему, как крестьянин был загнан насильно в колхозы, как миллионы русских людей исчезали, арестованные, без суда и следствия. Видел, что растаптывалось все русское, что на руководящие посты в стране, как и на командные посты в Красной Армии, выдвигались подхалимы, люди, которым не дороги интересы русского народа. Система комиссаров разлагала Красную Армию. Безответственность, слежка, шпионаж делали командира игрушкой в руках партийных чиновников в гражданском костюме или военной форме. С 1938 по 1939 год я находился в Китае в качестве военного советника Чан Кайши. Когда вернулся в СССР, оказалось, что за это время высший командный состав Красной Армии был без всякого повода уничтожен по приказу Сталина. Многие и многие тысячи лучших командиров, включая маршалов, оказались арестованы и расстреляны, либо заключены в концентрационные лагеря и навеки исчезли.
Террор распространился не только на армию, но и на весь народ. Не было семьи, которая так или иначе избежала этой участи. Армия ослаблена, запуганный народ с ужасом смотрел в будущее, ожидая подготовляемой Сталиным войны».
Писать дальше он не мог, слишком уж тряслась рука, нервный тик парализовал движение и пера, и самой мысли. Тем не менее все, что он пытался выводить сейчас несуразными, корявыми буковками, было святой правдой: и массовое истребление коммунистами русского офицерства, и погибельное для крестьянства российского «раскулачивание», и зверства НКВД. А как он мог относиться к зарождению местного советского чиновничества – в основном безграмотного, демагогически настроенного, «вооруженного» разве что цитатами из классиков марксизма, да и то самыми примитивными?
«Предвидя огромные жертвы, которые в этой войне неизбежно придется нести русскому народу, я стремился сделать все от меня зависящее для усиления Красной Армии. 99-я дивизия, которой я командовал, была признана лучшей в Красной Армии. Работой и постоянной заботой о порученной мне воинской части я старался заглушить чувство возмущения поступками Сталина и его клики. И вот разразилась война. Она застала меня на посту командира 4-го механизированного корпуса. Как солдат и как сын своей Родины, я считал себя обязанным честно выполнить долг. Мой корпус в Перемышле и Львове принял на себя удар, выдержал его и был готов перейти в наступление, но мои предложения были отвергнуты. Нерешительное, развращенное комиссарским контролем и растерянное управление фронтом привело Красную Армию к ряду тяжелых поражений».