Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга III - Страница 60

С каждым прыжком на нем остается все меньше масла. Что же до меня, мне хреново, меня просто тянет к тому, чего не может быть. Мяч прекращает подскакивать и замирает на одной точке. Нас догоняет машина и катится за мной на той же черепашьей скорости. Вопит сигнал, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть Хэнка за рулем, а рядом с ним Дженни на пассажирском сиденье. Дженни крутит ручку, опуская стекло, и высовывает голову в окно, рассыпая длинные волосы по дверце машины.

— Ты с ума сошел? Или под кайфом?

Одной рукой Дженни тянется на заднее сиденье, потом высовывает ее в окно, протягивая мне мои туфли.

— Нет, нуты только посмотри на свои ноги…

С каждым шагом мои босые ноги оставляли на дороге немного алого — крови, и кровавые следы отмечали мой путь от асфальта до самой парковки кладбища. Стоя на одном месте, я оказываюсь в собственном соку и все равно не чувствую острого гравия и разбитого стекла на обочине.

В шаге от меня ждет теннисный мяч.

Хэнк выворачивает плечо, двумя пальцами выдергивая кнопку, закрывавшую задние двери. Потом опускает руку, дотягивается и дергает ручку двери, распахивает ее и говорит:

— В машину. Быстро в машину, я сказал.

Дженни взмахивает рукой, бросая мои теннисные туфли так, чтобы они упали на полпути ко мне. Туфли шлепаются на гравий. Язычки и шнурки вытащены и запутаны.

А я переминаюсь с ноги на ногу; от грязи, пыли и крови мои босые ноги чернеют, как копыта или храмовые ботинки, и я могу только показывать на грязный теннисный мяч… Толстые черные мухи вьются вокруг меня… Вот только мяч лежит и не двигается, не шевелится, никуда меня не ведет. Он ждет на краю дороги, там, где растет иван-чай.

Хэнк ударяет по рулю, меня передергивает от оглушительного сигнала. Второй сигнал получается таким громким, что где-то за горизонтом отвечает эхо. Поля сахарной свеклы и кукурузы, окружавшие меня и их машину, начинают дрожать от громкого сигнала. Под капотом ревет двигатель, ходят поршни и стучат кулачки, Дженни высовывается из своего окна и говорит:

— Не зли его. Забирайся в машину.

Вспышка черного проносится мимо моих ног, глупый лабрадор прыгает в дверь, которую Хэнк держит открытой. Хэнк все так же, заведя руку за спину, захлопывает дверь и резко выворачивает руль. Его обшарпанное корыто делает широкий разворот и стартует. Рука Дженни так и продолжает свисать из открытого окна. Хэнк оставляет мне лишь двойной черный след паленых шин. И вонь.

Глядя им вслед, я наклоняюсь за туфлями. И тогда — тук! — что-то ударяет меня по затылку. Потирая голову, я оборачиваюсь посмотреть, что меня стукнуло, а этот дурацкий мяч уже скачет по дороге в сторону, противоположную той, куда умотал Хэнк.

Я наклоняюсь завязать шнурки и кричу:

— Подожди!

Но мячик не останавливается.

Я бегу за ним, крича «Да стой ты!», мяч продолжает прыгать, длинными скачками продвигаясь вдоль дороги. У знака поворота на Фишер-роад мяч на середине прыжка, в самой высокой точке, резко поворачивает направо. Срезает в воздухе угол и скачет по Фишер, а я так и болтаюсь сзади. По Фишер-роад, мимо свалки, где она соединяется с Миллерс-роад, потом поворачивает налево на Тернер-роад и начинает прыгать вверх, параллельно берегу Скиннерс-Крик. Держась подальше от деревьев, испачканный в масле и покрытый пылью теннисный мяч просто летит вперед, с каждым скачком выбивая из дороги облако пыли.

Там, где две старых колеи уходят от дороги в лес, мяч сворачивает направо, и теперь он катится. Катится по сухой земляной колее, обходя самые глубокие лужи и ямы. Мои шнурки болтаются и щелкают по лодыжкам. Я тяжело дышу и плетусь за мячом, который скрывается из виду в густой траве. Я вижу мяч, только когда он подскакивает, а он прыгает на месте, пока я его не замечу. Я иду за ним, и надо мной кружатся мухи. А потом мяч оставляет колею и ведет меня в заросли хлопковых деревьев на берегу ручья.

Никто не становится в очередь, чтобы объяснить мне школьную программу. Особенно после трех жирных двоек, которые мистер Локхард влепил мне по алгебре, геометрии и физике. Но я почти уверен, что мяч не может катиться вверх — особенно долго. И ни один теннисный мяч не может спокойно лежать на месте, а потом сам по себе запрыгать. И невозможно, чтобы каждый раз, стоит мне отвернуться, мяч прилетал из ниоткуда прямо мне в лоб, чтобы привлечь внимание.

В тени деревьев мне приходится остановиться и дать глазам привыкнуть к полутьме. Пара секунд, и — бздынь! — грязный теннисный мяч влетает мне в лицо. Мой лоб к тому времени перепачкан грязью и воняет машинным маслом. Обе руки рефлекторно вскидываются вверх. Так молотят по воздуху, отбиваясь от шершня, слишком быстрого для того, чтоб его рассмотреть. Ни по чему, кроме воздуха, я и не попадаю, теннисный мяч уже прыгает передо мной, и глухой стук его скачков разносится по всем зарослям.

Мяч прыгает до самого берега ручья, потом останавливается. В грязи между двумя расходящимися корнями хлопкового дерева катится по земле и замирает. Я добираюсь до дерева, и мяч слегка подпрыгивает — не слишком высоко, примерно до колена. Второй прыжок получается высотой мне по пояс. Потом на высоту плеч, головы, и каждый раз при этом он падает обратно в одну и ту же точку, с каждым приземлением вдавливаясь все глубже в грязь. Подпрыгивая выше, чем я могу достать, куда-то до самых листьев дерева, мяч пробивает себе маленькую дыру между корнями.

Сороки прекращают стрекотать. Тишина. Даже комары и слепни не жужжат. Ничто не издает звуков, кроме этого мяча и моего сердца. И оба стучат все быстрее и быстрее.

Еще прыжок — и мяч клацает по железу. Звук не резкий, а скорее глухой, как хоум-ран по водостоку старого дома мистера Ллойда или как смахивание камня с крыши машины на парковке Ловерс-Лейн. Мяч ударяет в землю, сильно, словно притянутый магнитом, останавливается и откатывается в сторону. Глубоко в той дыре, которую он пробил, блестит небольшая полоска. Металл, что-то закопанное. Завинчивающаяся крышка обычной стеклянной банки — в таких ваша мама закрывает помидоры на зиму.

Большего мне не нужно. Я начинаю копать, руки выбрасывают комья земли и скользят по бокам стеклянной банки, а теннисный мяч ждет. Стоя на коленях, я вытаскиваю из мокрой речной грязи банку размером с призовую свеклу. Стекло так залеплено илом, что я не вижу, чем эта тяжеленная банка набита.

Я плюю, потом еще раз плюю и протираю ее футболкой, все еще мокрой от кладбищенских поливалок. Крышка проржавела и присохла намертво. Я плюю и вытираю, пока из-под стекла не проглядывает золотая полоска: золотые монеты с головами мертвых президентов и парящими орлами. Говорят, такие можно найти, если следовать за лепреконом к началу радуги. Если вы верите в этот бред. Квартовая банка набита золотыми монетами так плотно, что они не звенят. Им некуда двинуться. Они только сияют, как колпаки на колесах красотки, которую я куплю, чтобы столкнуть дерьмовоз Хэнка сдороги. Сияют, как кольцо с бриллиантом, которое я куплю Дженни на Кроссроад-Молл. Здесь, в моих руках… И — блям!

Блеск золота сменяется искрами из глаз. И запахом моторного масла.

А потом запахом крови, когда мой нос складывается под ударом. Сломанный.

Теннисный мяч взвивается злобным шершнем и лупит меня по лицу. Расстреливает, пока я пытаюсь обороняться тяжелой банкой, прикрываю глаза, а мышцы руки горят от веса золота. Кровь стекает из разбитого носа и глушит мой крик. Я разворачиваюсь на пятке, ввинчивая ее в скользкую грязь, и бегу к берегу ручья. Бойскаутов-волчат учат нырять в воду, чтобы спастись от атаки шершня. Так я и делаю, ныряя в ручей с головой.

Из-под воды видно, как на поверхности, между мной и небом, дрейфует теннисный мяч. Ждет. Тяжелая банка с золотом удерживает меня у каменистого дна, но пока у меня достаточно воздуха, и я тащу ее вверх по течению. Течение уносит теннисный мяч за собой, золото держит меня у дна, отрезая от солнца и воздуха. Я постепенно приближаюсь к отмели, и, когда у меня заканчивается воздух, мяча в поле зрения не наблюдается. Я поднимаю голову над водой. Глубокий вдох, и я снова внизу. Мяч плывет, подскакивая на волнах, наверное, в полумиле вниз по течению, сложно сказать — и сложно рассмотреть маслянистое черное пятно на фоне темной воды. Мой разбитый нос оставляет кровавый след, который тянется вниз и уносится по течению.