Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга I - Страница 2

Так почему бы не доставить себе удовольствие и не прочитать совершенно новую антологию от лучших на сегодняшний день авторов, которые приглашают вас в свои кошмары?

Добро пожаловать на борт и готовьтесь к приятному путешествию. Мы обещаем, что будет страшно, и обещаем также, что вы обязательно улыбнетесь, когда закроете книгу. Скажите честно, может ли похвастаться таким эффектом реальная жизнь?

Со временем преодолеваешь страх. Ничего не поделаешь, нужно лишь соблюдать осторожность, выходя по ночам. Солнце невыносимо, и летние ночи не приносят облегчения. Нужно ждать, когда похолодает. Первые шесть месяцев ты в хорошей форме. На седьмой из тебя начинает сочиться вода, растворяя ткани. На восьмом месяце постепенно отказывает тело. К десятому ты уже будешь лежать, без слез выплакивая свою скорбь, и сознавать, что больше никогда не сможешь пошевелиться.

Но до этого момента тебе предстоит завершить еще много дел. Множество приятных и неприятных воспоминаний будут всплывать в мозгу, прежде чем он начнет разлагаться.

Все это для тебя ново. Ты возрождаешься. И место твоего рождения оббито шелком, пахнет цветами и выстиранным бельем. Ты рождаешься в тишине, которую нарушает лишь биение сердец миллиарда земляных насекомых. Место твоего рождения — дерево, металл и атлас, и нет вокруг ничего, только глухой карман в земной толще, заполненный воздухом. Отныне тебе доступен лишь один способ ожить. Чтобы пробудиться, чтобы заставить себя двигаться, тебе необходима злость. Желание, потребность, жажда. От них ты вздрагиваешь и, поднимаясь, бьешься головой в дерево над атласной обивкой. Жизнь зовет тебя. Ты растешь вместе с ней. Ты скребешь потолок когтями, дюйм за дюймом утрамбовывая вырытую землю, и однажды ночью твой выход готов, ты вырываешься из кромешной тьмы наружу и видишь звезды.

И вот ты стоишь, позволяя эмоциям жечь себя. Делаешь первый шаг, словно ребенок, который учится ходить, теряешь равновесие, ищешь, за что ухватиться, — и натыкаешься на мраморное надгробие. На нем под твоими пальцами запечатлена краткая история твоей жизни: «Родился — умер».

Ты деревянной походкой покидаешь страну памятников, в одиночестве бродишь по бледным тротуарам вечерних улиц.

Ты чувствуешь, что у тебя осталось какое-то незавершенное дело. Словно где-то растет невиданный цветок, который тебе необходимо увидеть, словно какое-то озеро ждет, когда ты в нем искупаешься, а вино — когда ты его выпьешь. И ты идешь куда-то, чтобы завершить незаконченное.

Улицы странно изменились. Ты идешь по городу, которого раньше не видел, по сну, раскинувшемуся у края озера. Походка становится увереннее и легче. Возвращается память.

Ты знаешь каждую лужайку этой улицы, каждую трещину в бетоне, сквозь которую в жару проступает гудрон. Где весной привязывали у поилки разгоряченных коней — так давно, что они стали туманным, зыбким воспоминанием. Этот перекресток, где висит фонарь, похожий на яркого паука, плетущего в темноте паутину света… Ты спасаешься от его сетей в тени сикомор. Штакетник гудит под твоими пальцами. Здесь ты бегал ребенком и, смеясь, проводил по нему палкой, извлекая звуки, похожие на пулеметную очередь.

В этих домах живут люди и воспоминания. Лимонный аромат обитавшей здесь миссис Хэнлоун, леди с морщинистыми иссохшими руками, которая однажды сухо отчитала тебя за то, что ты потоптал ее петунии. Сейчас она окончательно высохла и сморщилась, как старинная бумага на огне.

Тишину улицы нарушает лишь звук чьих-то шагов. Ты сворачиваешь за угол и внезапно сталкиваешься с незнакомцем.

Вы оба отшатываетесь, несколько мгновений изучаете друг друга и узнаете кое-что интересное.

Глубоко посаженные глаза незнакомца пылают. Он высок, он худ, он одет в темный костюм. Его скулы белые как мел. Он улыбается.

— Ты новенький, — говорит он.

И тут ты понимаешь, что он такое. Он такой же ходячий «иной», как и ты.

— Куда это ты так торопишься? — спрашивает он.

— У меня нет времени, — говоришь ты. — Я очень спешу кое-куда. Уйди с дороги.

Он крепко берет тебя за локоть.

— Ты знаешь, кто я? — Он наклоняется ближе. — Ты что, не понимаешь, что мы с тобой одинаковые? Мы как братья.

— Я… у меня нет времени.

— Да, — соглашается он, — как и у меня.

Ты идешь дальше, но он увязывается за тобой.

— Я знаю, куда ты идешь.

— Да?

— Да, — говорит он. — Тебя манит какое-нибудь место из детства. Река. Дом. Воспоминание. Возможно, женщина. Кровать старой подружки. О, я знаю, мне известно все о таких, как мы. Я знаю.

Он качает головой, проходя сквозь переплетения света и теней.

— Правда?

— Мы всегда идем к тому, что потеряли. Странно, ведь сколько написано книг о призраках и ходячих мертвецах, но авторы этой ценной литературы так ни разу и не приблизились к настоящей причине того, почему мы встает и идем. Но мы всегда идем к чему-нибудь: к воспоминанию, к другу, к женщине, к дому, к выпивке — ко всему, что связано с жизнью и ЖИВЫМИ! — Он сжимает кулак, словно пытаясь удержать слова. — Живыми! ПО-НАСТОЯЩЕМУ живыми!

Ты молча ускоряешь шаг, но его шепот преследует тебя:

— Ты должен присоединиться ко мне позже, друг. Мы собираемся сегодняшней ночью, завтрашней — каждой ночью, пока не одержим наконец победу!

— Кто это «мы»?

— Мертвые. Мы объединяемся против… — он на миг умолкает, — нетерпимости.

— Нетерпимости?

— Мы, недавно усопшие и погребенные, — меньшинство, подверженное гонениям. Они принимают против нас законы!

Ты останавливаешься.

— Меньшинство?

— Да. — Он хватает тебя за руку. — Желанны ли мы? Нет! Нас боятся! Нас, как овец, гонят в пропасть, кричат при виде нас от ужаса, побивают камнями, как евреев. Я говорю: это неправильно! Несправедливо!

Он в ярости поднимает руки и резко опускает их.

— Справедливо? Разве это справедливо? Справедливо, что мы разлагаемся в наших могилах, пока остальной мир поет, смеется и танцует? Разве это справедливо, что они влюбляются, когда мы лежим неподвижно, что они касаются друг друга, в то время как наши руки каменеют? Нет! Покончить с ними, говорю я, с ними нужно покончить! Почему мы должны умирать? Почему мы, а не другие?

— Возможно…

— Они бросают землю нам в лицо и придавливают нас резными надгробьями, суют цветы в старую консервную банку, которую прикапывают на могиле. Раз в год! Порой и того реже! О, как же я ненавижу живых! Глупцы. Проклятые глупцы! Они танцуют ночи напролет и любят друг друга, в то время как мы покинуты всеми. Разве это правильно?

— Я никогда не задумывался.

— Ну так мы все исправим! — восклицает он.

— Как?

— Сегодня ночью тысячи наших соберутся на Элизиан Грув. Я поведу их. Мы будем убивать! Они слишком долго пренебрегали нами. Если мы не можем жить, тогда и они не будут! Ты придешь, друг? Я говорил со многими. Присоединяйся к нам. Сегодня ночью могилы разверзнутся и заблудшие хлынут из них, чтобы потопить неверующих. Ты придешь?

— Да. Возможно. Но сейчас мне пора. Я должен найти место, которое зовет меня. Я присоединюсь к тебе.

— Хорошо, — говорит он. Ты уходишь, оставляя его в тени. — Хорошо, хорошо, хорошо!

Теперь — вверх по холму, быстрее. Благодарение Богу, ночь выдалась прохладная.

И захватывает дух. Там, сияя в ночи, стоит величественный в своей простоте дом, в котором твоя бабушка кормила своих постояльцев. Там ты сидел ребенком на крыльце, глядя, как в небо взмывают огненные ракеты, как брызгают искрами колеса фейерверков, и там тебе заложило уши от выстрела медной пушки, фитиль которой поджег самокруткой твой дядя Брайан.

И теперь, дрожа от воспоминаний, ты понимаешь, зачем поднялся из мертвых. Чтобы увидеть такую ночь. Здесь и сейчас, когда роса выпала на траву и по мокрой лужайке так трудно шагать, тебе открывается сладость настоящего, в котором нет завтра, нет вчера, есть лишь сегодняшняя ночь!