Вкус полыни - Страница 2
- Да благословит она дела наши, - прошептал он, рассеянно вытирая о лацканы пиджака приставшие к пальцам кусочки рыхлой плоти.
С неподдельным удовольствием мы обустраивали наш музей, полируя золотую и серебряную мозаику полочек и креплений, смахивая пыль с бархатистой поверхности отделки стен, то воскуряя фимиам, то сжигая лоскуты ткани, пропитанные нашей кровью, добиваясь того неповторимого аромата склепа, который один способен будет довести нас до исступления. Мы предпринимали дальние путешествия, всегда возвращаясь домой с полными ящиками вещей, не предназначенных для обладания человеком. Мы прознали о девушке с глазами фиалкового цвета, что умерла в дальнем городе, в глуши; не прошло и недели, как эти глаза уже стояли на полочке в нашем музее, заключённые в банку резного стекла, наполненную формальдегидом. Мы соскребали селитру и прах со дна древних гробов; мы выкапывали из свежих могил чуть сморщенные головки и ручки детей, их мягкие пальчики и губки были раскрыты, словно лепестки цветов. Нам доставались дешёвые безделушки и драгоценные камни, изъеденные червями молитвенники и покрытые плесенью саваны. Я не принял всерьёз слова Луиса о любви в склепе - но я и представить себе не мог, какое наслаждение он способен был мне доставить с помощью бедренной кости, благоухающей розовым маслом.
Той ночью, о которой я хочу рассказать - тем вечером, когда мы подняли свои бокалы за могилу и скрытые в ней богатства - мы завладели нашим самым ценным трофеем, и собирались отметить это событие знатной пирушкой в одном из ночных клубов города. Мы вернулись из нашей последней поездки налегке, без обычных мешков и тяжёлых ящиков; добычу нашу составляла лишь небольшая коробочка, тщательно завёрнутая и надёжно спрятанная в кармане у Луиса. В коробочке находился предмет, само существование которого до недавнего времени было лишь предметом наших догадок. Старый слепой, которого мы напоили дешёвым спиртным в одном из баров Французского Квартала, бормотал что-то об амулете или фетише, спрятанном на негритянском кладбище в южной стороне дельты. Фетиш этот, по слухам, обладал сверхъестественной красотой, и позволял владельцу немедленно заполучить любого в свою постель, а также навести порчу на врага, который затем умирал медленной и болезненной смертью. Однако главным, что заинтересовало Луиса, было то, что амулет с лёгкостью оборачивался против своего владельца, если тот обращался с ним не слишком искусно.
Когда мы прибыли на место, плотный туман висел над кладбищем, вихрясь у наших лодыжек, собираясь белёсыми лужицами вокруг крестов и могильных камней, то растворяясь, обнажив узловатый корень или участок почернелой травы, то сгущаясь вновь. При свете ущербной луны мы прошли по заросшей тропинке; могилы по обеим сторонам её были украшены искусной мозаикой из осколков стекла, монет, бутылочных крышек и устричных раковин, покрытых серебряным и золотым лаком. Вокруг некоторых могил были устроены небольшие оградки из бутылок, воткнутых горлышками в землю. Одинокая гипсовая статуя святого смотрела на нас пустыми глазами, черты её лица давно смыты дождём. Полузарытые в землю ржавые жестянки, в которых когда-то стояли цветы, разлетались под ударами моих ботинок; теперь в них оставались лишь хрупкие засохшие стебли и гниющая дождевая вода, а то и вовсе ничего не было. Запах диких лилий стоял в ночи.
В одном углу кладбища земля казалась темнее; могила, которую мы искали, была отмечена грубо сколоченным крестом, перекошенным и обугленным. Мы взялись за дело, и вскоре крышка гроба обнажилась из-под наваленной земли, покоробленная годами сырости и гниения. Луис вскрыл её остриём лопаты, и мы уставились на содержимое гроба, едва освещённое водянистым светом луны.
Мы почти ничего не знали о том, кто здесь похоронен. Одни говорили, что здесь лежит ужасно обезображенная старая знахарка, другие - что это юная девушка с лицом прекрасным и холодным, словно лунный свет на воде, и душой, более жестокой, чем сама Судьба. Некоторые считали, что тело принадлежит мужчине, белому жрецу вуду, правившему в этих местах; он обладал холодной, неземной красотой и большим запасов фетишей, амулетов и зелий, которыми пользовал приходивших к нему людей, присовокупив от себя благословение... или ужасное проклятие. Нам с Луисом нравилась именно эта теория; не знаю, что нас больше привлекало в ней - непостоянство жреца или его красота.
То, что теперь лежало в гробу, не обладало красотой; по крайней мере, той красотой, которой способен восхищаться обычный человек. Мы любовались длинными костями, туго обтянутыми прозрачным пергаментом кожи; просвечивающий сквозь неё скелет, казалось, был выточен из слоновой кости. Хрупкие нежные руки, сложенные на впалой груди, мягкие чёрные пещеры глазниц, бесцветные пряди волос, то там, то тут прилипшие к белому куполу черепа - для нас всё это дышало поэзией смерти.
Луис направил луч фонаря на сморщенные останки шеи; там, на почерневшей от времени серебряной цепочке, находился предмет наших поисков. Мы с Луисом взглянули друг на друга, зачарованные его красотой, потом он, словно во сне, нагнулся и протянул за ним руку. То был заслуженный трофей этой ночи, наше сокровище из могилы колдуна.
- Ну, как он? - спросил Луис, одеваясь.
Я никогда не задумываюсь, что мне надеть. Сегодня вечером, когда мы собрались отпраздновать нашу удачу, я выбрал костюм, в котором мог бы отправиться на раскопки могил - чёрный, без украшений, лишь моё лицо и руки отсвечивают белым на фоне ночной тьмы. Ради особых случаев - опять же, как сегодня - я могу немного подкрасить веки. Отсутствие цвета делает меня невидимым: руки в карманы, чуть сгорбиться, уткнувшись подбородком в грудь и кроме Луиса меня никто не заметит.
- Говард, перестань сутулиться, - сказал Луис раздражённо, отлавливая меня у зеркала. - Повернись и посмотри на меня. Как я смотрюсь с этой колдовской штукой на шее?
Даже когда Луис одевается в чёрное, он делает это, чтобы выделиться. Сегодня он облачился в узкие пурпурные шёлковые брюки и серебристый пиджак, который отливал всеми цветами радуги; на шее - заботливо извлечённый из коробочки наш трофей. Я подошёл поближе, чтобы лучше рассмотреть амулет; от Луиса пахнуло чем-то густым и сладковатым, словно кровью, слишком долго хранившейся в закрытой бутылке.
На рельефной шее Луиса амулет смотрелся ещё более странно и прекрасно, чем раньше. Неужели я забыл описать этот магический объект, фетиш вуду, извлечённый нами из старой могилы? Мне никогда не забыть, как он выглядел. Продолговатый отполированный кусок кости (или зуба... но чей клык мог быть столь длинным, столь тщательно обработанным - и всё же напоминать человеческий зуб?), вставленный в позеленевшую медную оправу; рядом с ним рубин, сверкающий, словно сгусток крови на бирюзовом фоне. На поверхности кости - искусно выгравированное и потом залитое каким-то красно-чёрным веществом веве - один из символов, используемых вудуистами для вызывания их ужасных богов. Обитатель одинокой могилы на старом негритянском кладбище не был дилетантом в болотной магии; каждое перекрестье, каждый завиток веве таили в себе совершенство. Мне показалось, что амулет всё ещё хранит в себе следы аромата могилы, её тёмного запаха, как от изрядно прогнившей картошки. У каждой могилы, как и у каждого живого человека, есть свой запах.
- Ты уверен, что хочешь одеть его на вечеринку? - спросил я.
- Завтра он отправится в музей, на своё место, рядом с пурпурной свечой, что будет гореть вечно. Сегодня я обладаю его властью.
Окрестности клуба выглядели, словно были выпотрошены и вывернуты наизнанку. Улицу освещали только редкие вспышки неоновой рекламы в высоте, вывески дешёвых отелей и ночных баров. Глаза наблюдали за нами из темноты переулков и подворотен, скрываясь лишь когда рука Луиса подбиралась слишком близко к внутреннему карману пиджака. Он носил с собой небольшой стилет, и умел использовать его не только ради собственного удовольствия.
Мы скользнули сквозь дверь в конце тупика, и по узкой лестнице спустились в клуб. В мертвенном свете одинокой синей лампочки прикрытое тёмными очками лицо Луиса казалось впалым и неживым. В дверях нас встретил свист микрофонного фидбэка и соревнующийся с ним бодрый рёв гитар. Внутри клуб представлял из себя мешанину мелькающего света и темноты; граффити покрывали стены и потолок, словно ожившие мотки колючей проволоки; в свете стробоскопа вспыхивали и снова пропадали символы местных банд, эмблемы рок-групп, застывшие в глумливом оскале черепа, распятия, усыпанные битым стеклом, и просто грязные непристойности.