Визит дамы в черном - Страница 80

Дома Петр не переставал ворчать. Он заставил Василия растереть барина водкой, напоить горячим чаем с медом и ромом, а потом велел парню растопить баньку.

— Ну, Петр Сергеевич, сегодня день-то какой, божеский праздник, а вы надумали баньку топить… Разве это дело?

— Ну что тут попишешь, если твоего хозяина обуял религиозный фанатизм? В проруби он уже искупался, теперь пусть в баньке попарится… День водосвятия, стало быть, с водой и будем возиться. И не спорь! Гляди, заболеет, не дай Бог, Дмитрий Степанович чахоткой, я его на юг лечиться повезу, а ты без места останешься…

— Так Дмитрий Степанович, поди, и меня с собой возьмет на юг-то! А от всех болезней лучше побольше водки выпить, тем более что праздник на дворе и водочка позволительна. Все говорят, как напьешься — ни одна зараза не пристанет!

— Кроме городового… Сказано тебе, иди топи баню!

Василий пошел на задний двор колоть дрова и при этом довольно громко ворчал:

— Вот ведь, не господа, а чистые басурманы достались. У всех крещеных святой праздник, а я как идол — баню им топи. Прости меня грешного, Господи, дело мое подневольное…

На следующий день Федул Терентьевич Бычков сидел на жестком венском стуле в служебном кабинете Колычева и давал показания, еще раз подробно описывая все, что происходило на злосчастном балу.

После того, как протокол допроса был им прочитан и подписан, а письмоводитель, делавший записи, вышел из кабинета, Федул Терентьевич, помявшись, заговорил:

— Те суммы… Ну, те деньги, о которых мы с вами договаривались давеча, я погасил. Ну, то есть внес… Так я могу теперь рассчитывать на, как говорится, конфиденциальность, то бишь на молчание ваше? У меня немного наличных осталось после расчета, так не угодно ли принять? Тоже на нужды благотворительности…

И он протянул Колычеву довольно пухлый конверт.

— Благотворительные взносы, господин Бычков, делают в другом месте. А здесь, в кабинете судебного следователя, такие конверты называются взяткой. Стало быть, честь мою пришли по сходной цене, как вы выражаетесь, покупать?

— Дмитрий Степанович, помилуйте, тогда у Варвары я был не в себе. Сами посудите, ведь этакий афронт пережил. Кровь в голову и ударила. Сгоряча-то чего не скажешь? Не сочтите за обиду…

— Именно что сочту. Забирайте свои пожертвования и уходите!

— Но куда же я их дену? — глупо спросил растерявшийся Бычков.

— Это уж дело ваше. Хоть нищим у церкви раздайте, хоть в приют, который обокрасть пытались, — как совесть подскажет. А я в вашем милосердии не нуждаюсь!

— Ну что ж, как вам будет угодно-с. Не держите зла, господин Колычев.

— Надо бы, надо бы вашими делами заняться, господин Бычков, но да уж Бог с вами. В сравнении с убийством такие грехи помельче будут. Однако урок для себя извлеките, Федул Терентьевич.

— Всенепременно. Прощайте.

Бычков вышел за дверь и злобно прошептал:

— Ишь, уроки мне будет давать, щенок судейский!

Как только дверь за Бычковым закрылась, в кабинет Колычева вернулся письмоводитель, протоколировавший допрос Федула Терентьевича.

— Дмитрий Степанович, к вам там барыня с ребенком пришла. Я попросил подождать, пока вы заняты были. Прикажете проводить?

— Что за барыня? Сестра Витгерта, что ли?

— Да нет, старенькая. Тетка покойной Синельниковой. И с девчонкой какой-то. Говорит, очень срочно нужно с вами переговорить.

— Ну приглашай. Только девочку лучше в приемной оставить, дай ей «Ниву», пусть картинки посмотрит.

— Да старуха говорит, что девочка-то и должна вам все рассказать.

— Ладно, зови.

На пороге кабинета появилась Серафима Кузьминична Загоруева в шляпке «воронье гнездо», поверх которой был намотан ажурный пуховый платок. Чувствовалось, что тетушка сильно волновалась перед визитом к следователю в «казенный дом» и нарядилась, чтобы добрать представительности. За руку она держала девочку лет десяти в коротковатом пальтишке из грубой дешевой ткани и подшитых валенках.

— Здравствуйте, Серафима Кузьминична! — Колычев встал и пошел навстречу посетительнице. — Что это за малышка с вами?

— Это Наташа, девочка из приюта, над которым Риточка попечительствовала. Мы вам, Дмитрий Степанович, сейчас все расскажем.

— Хорошо. Только лучше бы прежде теплую одежду с ребенка снять. В кабинете натоплено, Наташа вспотеет, выйдет на улицу и простудится. И вашу шубку, Серафима Кузьминична, позвольте на вешалку определить. Ну вот, Наташа, теперь давай знакомиться. Меня зовут Дмитрий Степанович. А ты шоколад любишь?

Девочка, покраснев, кивнула.

Колычев достал из ящика стола плитку шоколада «Эйнем» в яркой обертке. Обычно он держал в кабинете под рукой небольшой запас сладостей на случай визита посетительниц с детьми.

— Спасибо, — еле слышно прошептала девочка, но, к удивлению Дмитрия, не стала сразу есть шоколадку, а припрятала ее в какой-то карманчик.

Решив дать Наташе возможность освоиться в непривычной обстановке, Колычев заговорил с Серафимой Кузьминичной:

— Так что же привело вас ко мне?

— Я, Дмитрий Степанович, начну по порядку. Вчера я с прислугой своей с утра поставила тесто и напекла две корзины сладких пирожков.

Колычев обреченно вздохнул.

«Начнем с истории. Сначала Бог создал небо и землю», — подумал он.

Но перебивать и торопить тетушку было нельзя — собьешь с мысли, а тут и слезы недалеко. Впервые после смерти Маргариты Серафима Кузьминична была с сухими глазами, и Дмитрию не хотелось вновь возвращать ее к слезам.

— Леденцов я в лавке накануне купила, яблочков отобрала покрепче, и повезли мы со служанкой гостинцы в приют. Я и прежде всегда на Святки подарочки для сироток собирала, а Рита их отвозила. А тут с Ритиной смертью задержалась, не до того было. А ребятишки-то, думаю, ждут, поди, гостинчика. Кто их, бедняжек, на праздники побалует? Сиротки горемычные… Ну вот, собрала гостинцы для деток, что смогла, и повезла все сама.

Серафима Кузьминична, старавшаяся держаться, все-таки прослезилась.

— И еще думаю, присмотрюсь к сироткам, может, какая девчоночка приглянется, в дом ее возьму. Так мне без Риточки в пустом доме плохо, так тоскливо…

Тут уж слезы не заставили себя ждать. Дмитрий терпеливо ждал, к чему все-таки клонит старушка.

— Ну привезли мы подарки, раздали их деткам, а тут одна девчушка, вот эта, Наташа, подходит ко мне и говорит: «Вы барыни Синельниковой тетя? А я знаю, как ее убили, я все видела!»

Серафима Кузьминична окончательно залилась слезами. Дмитрий решил, что пора обратиться к девочке:

— Это правда, Наташа? Как же ты могла видеть?

— Я видела, — твердо сказала Наташа. — Я там была. В купеческом клубе каждый Новый год большой праздник бывает. Там так красиво — все в костюмах, музыка, танцы, хлопушки… Меня папаша, когда был жив, брал туда посмотреть. Он в купеческом клубе капельдином служил. И в этот раз мне очень посмотреть захотелось. Я свое пальто в спальне спрятала и, когда все уснули, из приюта убежала.

— И ты пошла в Коммерческое собрание посмотреть на бал? Прямо Золушка какая-то!

— А что? Позади клуба маленькая дверь есть, через нее истопники ходят. Она всегда открытая. Я вошла, по черной лестнице поднялась наверх, там вокруг большого зала такие коридоры устроены, папаша называл их фойе. Вот я в этом фойе приоткрыла дверь и стала смотреть, как танцуют. Было очень красиво. Музыка играла громкая, все посыпали друг друга конфетти и пулялись хлопушками. Меня никто не замечал… А потом вижу, одна дама с голубенькими крылышками идет прямо к моей двери. Я ее узнала, это была госпожа Синельникова, попечительница нашего приюта. Ну, думаю, сейчас попадет мне! Испугалась и спряталась за диваном. А мадам Синельникова стала по фойе взад-вперед ходить. Походила-походила, а тут пришел страшный дядька и застрелил ее.

— Наташенька, пожалуйста, подробнее. То, что ты рассказываешь, — очень-очень важно! Скажи, ты видела этого дядьку? Одежду, лицо, что-нибудь еще…