Византийская принцесса - Страница 3

И тогда Тирант вошел в покои императрицы, где она, погруженная в скорбь, обитала среди мрака и черных тканей, и зажег факел, а после сорвал с окон ставни.

В тот миг и явился человек совершенный — человек, охваченный любовью и, следовательно, способный вдохнуть истинную жизнь в мертвые груды доспехов и припасов, которые доселе лишь обременяли Византию, но не делали ее способной действительно противостоять врагу.

Человек влюбленный — человек, начавший жить по-настоящему и потому обреченный.

— Севастократор повелевает вам оставить траур! — громко объявил Диафеб.

И дамы, точно куклы, поднятые словом волшебника, тронулись со своих мест. Комната наполнилась шуршанием одежд, и в путанице световых лучей и распущенных волос, мятых шелков и обнаженных, без колец, пальцев началась суета. Мир упорядочивался заново, устраиваясь из былого хаоса. Рыцари разбирали дам и вели их к выходу.

Император подошел к своей дочери, принцессе Кармезине, а севастократор прикоснулся к руке императрицы и поразился тому, какой холодной, вялой, неживой оказалась эта рука. И чем больше Тирант думал о ладошке Кармезины, такой маленькой и горячей, как ему представлялось в мыслях, тем более неприятной было для него прикосновение другой женской руки.

А императрица вдруг провела пальцем по середине Тирантовой ладони, так что он едва не подскочил от слишком резкого ощущения.

Заметив это, императрица тихо спросила:

— Что с вами, севастократор?

— Полагаю, я голоден, — ответил Тирант первое, что пришло ему на ум.

Перед его глазами постоянно находился император, поддерживающий под локоть принцессу Кармезину. Тирант, не отрываясь, смотрел на спину ее отца, очень прямую, скованную старостью, точно доспехом, и гибкую спину дочери. И чем больше размышлял Тирант о том, какие тайны скрывают просторные траурные одежды Кармезины, тем сильнее заплетались у него ноги.

Не догадываясь о причине его рассеянности, императрица улыбнулась:

— Что ж, ваш голод весьма кстати, потому что, сдается мне, мы отправляемся в обеденный зал, где вам предстоит отдать дань искусству наших поваров.

Они миновали длинную галерею со стеклянной крышей. Разноцветные каменные плиты под ногами купались в ярком свете, а спиралевидные узоры мерно текли вдоль стены. Затем все очутились в просторном зале, где главным украшением служили великолепные росписи. Со всех сторон на вошедших смотрели пары влюбленных, и были среди них Эней и Дидона, и королева Изольда с рыцарем Тристаном, и рыцарь Флуар с пленницей Бланшефлор, и еще другие. Длинные ленты с написанными на них любезными или горькими речами вылетали из их уст и сплетались в сладких объятиях, кругом цвели сплошным ковром диковинные цветы, а одеяния мужчин и женщин были нарисованы с таким искусством, что каждая складка на них выглядела совершенно естественной.

Но самое примечательное заключалось в том, что эти все фигуры были изображены в человеческий рост, так что зал казался полным людей, и вошедшие лишь присоединились к тем, кто там уже находился.

И тут Кармезина чуть обернулась, и Тирант увидел ее профиль: каштановую бровь над зеленым глазом, чуть приоткрытые губы, носик, едва заметно вздернутый. Принцесса что-то проговорила на ухо своему отцу, а сама тем временем метнула быстрый взгляд на севастократора, желая рассмотреть его украдкой.

Тирант резко остановился, нарушая порядок шествия.

— Что с вами, севастократор? — снова спросила императрица, на сей раз недовольным тоном.

— У меня… разболелся живот, — ответил Тирант. — Этот морской воздух, качка… — Он махнул рукой и изогнул ладонь, изображая волну.

— Путешествие, должно быть, оказалось для вас весьма утомительным, — сочувственно произнесла императрица.

— Да, чрезвычайно утомительным, — подтвердил Тирант.

— Однако на суше, я надеюсь, вы опять явите чудеса отваги и находчивости, — продолжала императрица. — Ибо мы слышали, что с мечом в руке и верхом на коне вы умеете творить настоящие чудеса.

— Да, — сказал Тирант. — Прошу меня простить.

Он любезно поцеловал руку императрицы и низко поклонился его величеству и принцессе, после чего удалился. Тирант шагал решительно И, как ему самому казалось, держался прямо, но Диафеб сразу углядел в осанке брата тревожный признак — одно плечо было вздернуто выше другого, и голова чуть скособочена.

Впрочем, вряд ли другие бывшие при этом свидетели отметили сию странность. Слишком уж все были взволнованы происходящими переменами.

Разумеется, Диафеб охотно остался с императором, его семьей и дамами и не без удовольствия воздал должное трапезе. Лишь после этого он вышел из дворца, где располагались личные апартаменты императора и его приближенных, и вскоре уже входил в высокие двери другого дворца, поменьше. Там для бретонских рыцарей были подготовлены великолепные покои.

Диафеб застал своего друга и кузена лежащим на постели. Даже самому невнимательному наблюдателю сразу стало бы очевидно, что Тирант рухнул на кровать, не разбирая, куда он падает и будет ли ему удобно, так что голова его покоилась на подушке в изножье кровати, а ноги свешивались на пол.

— Боже! — вскричал Диафеб. — Кузен! К чему вы приняли позу, сходную с буквой «V», если ваш вид не выражает собою ровным счетом никакой победоносности? Я не вижу в этом никакого смысла!

— Оставьте меня в покое, — отозвался Тирант слабым голосом.

— Почему? — спросил Диафеб, усаживаясь преспокойно рядом.

— Потому что у меня болит голова.

— Лягте по крайней мере удобно, это поможет.

— Не поможет… потому что у меня болит живот.

— И все это от морского воздуха?

— Да, от качки и перемены климата.

Диафеб прекратил улыбаться и наклонился к кузену:

— Да что с вами такое?

— Отстаньте — все равно не скажу.

— Мне? — удивился Диафеб. — Я помню наперечет все ваши победы и поражения, все ваши удачи и неудачи, и вдруг у вас завелись какие-то секреты от меня? Побойтесь Бога, дорогой Тирант, и говорите все без утайки, иначе я подсыплю вам яда в питье.

— Довольно, — сказал Тирант и со стоном уселся.

Диафеб рассматривал его с насмешливым состраданием.

— Мне больно, — сказал Тирант. — Проклятье, да я даже не знал, что может быть так больно!

Диафеб широко раскрыл глаза.

— Да вы влюбились! — прошептал он. — Бедняга!

Тут Тирант окончательно утратил самообладание и закрыл лицо руками. А Диафеб придвинулся к нему поближе и заговорил успокаивающим тоном:

— Что ж, рано или поздно это должно было случиться. Потому что естественное влечение к противоположному полу заложено в человеческой природе, как об этом сказано у Аристотеля.

— Чума на Аристотеля, — зашипел Тирант.

Диафеб обнял его за плечи.

— Вы даже не представляете себе, как мне жаль вас! — заверил он. — Вам придется напрячь всю мощь вашего рассудка и не допустить, чтобы боль проникла в ваше сердце и начала там хозяйничать. Улыбайтесь и размышляйте о своем новом титуле, обо всех тех негодяях, которыми вам предстоит командовать, о предателях, готовых нанести вам удар в спину, о кровожадных турках, которые сожрали уже девять десятых Греческой империи… Что же, нет увлекательных вещей, в которые вы можете погрузить свой ум? А пока вы занимаетесь этим замечательным делом, я попробую отыскать лекарство от вашей болезни.

Тирант слабо улыбнулся:

— Вы меня почти утешили.

— Почти? — грозно переспросил Диафеб.

— Почти совершенно.

— В таком случае ложитесь поудобнее и приступайте к умственным упражнениям, а я пойду прогуляюсь, У императора подавали исключительно хорошее вино, так что вы, если уж говорить совсем честно, много потеряли, отказавшись от обеда. Но вот готовить говядину здесь совершенно не умеют.

И, сообщив эти полезные сведения, Диафеб оставил кузена в одиночестве. Он закрыл за собой тяжелые двери и не слышал, как Тирант тихо произносит:

— Итак, пытка началась.