Витязь Железный Бивень - Страница 11

Выше по расщелине Леф обнаружил засохший колючий куст, а на нем разодранную по шву узорчатую накидку, которую Мыца выбрала для дочери в брошенных Истовыми кладовых. Вот, значит, что получилось: Ларда зацепилась полой и не нашла в себе ни сил, ни терпения освободить схваченную кривыми колючками одежду. Ну, это беда поправимая…

Парень отцепил тонкую, почти невесомую кожу (кстати, дело оказалось нетрудным даже для однорукого) и, выбравшись наверх, молча протянул свою добычу Ларде. Та взяла, с подозрительной душевностью поблагодарила за доброту, а потом небрежно скомкала накидку и швырнула в копящиеся под обрывом предрассветные сумерки. И подбоченилась, будто гордясь даже, что из одежи оставила на себе лишь кошель нашейный с гирьками да собственную родимую кожу. И пояснила с некоторым запозданием:

– К бешеному. Ни тепла, ни защиты, а неудобств выше темечка. Не хочу.

– Слазить достать? – спросил Леф у досадливо кривящегося Торка, но тот лишь плечами пожал.

А Гуфа и вовсе не подала виду, будто заметила происшедшее. Уже было достаточно светло, чтобы различать выражение лиц, и Леф мог бы поклясться: старуха никак не проявила неудовольствия Лардиным выбрыком. И тем более дикой показалась беспричинная ярость, с которой напустилась вдруг на Гуфу Торкова дочь:

– Ну, чего молчишь? Знаю ведь, о чем думаешь, так уж давай, трепыхай языком: дикость, бесстыжесть, обычай не велит – как тогда в скалах, ну?! Обычай ваш… Знаешь, поперек чего он мне зацепился, знаешь? Кого мне стыдиться?! Отца? Тебя? Лефа? Да пусть хоть посмотрит на меня – большего-то ему ни в жизнь не дождаться! Как я его выберу, если нам носа нельзя показать на общинном празднике?! А только попробуй мы с ним по-простому, без дурости этой, невесть когда невесть какими дураками для дураков выдуманной, так снова все завизжите: стыд позабыли, одичали, нельзя!.. Да уж лучше бы вконец одичать, лучше зверем косматым сделаться да жить себе без оглядки на ваше кряхтенье! Зачем мне эту дрянь на плечах таскать? Обычай только бабам велит тело упрятывать, а мне для чего париться? Думаешь, если у меня из груди эти два куска мяса выперли, так я уж и баба? А вот тебе! – Она щелкнула пальцами под самым носом отшатнувшейся Гуфы. – Бабы-то небось этим детей кормят, а мне теперь откуда ребенка взять?! Не баба я – недоразумение, уродец никчемный! Поняла, ты?!

Ларда начала с хриплого полушепота, но вскоре до того озлила сама себя, что напрочь забыла, где она, с кем и зачем. Скальные вершины уже отзывались на ее выкрики крепнущим гулким эхом, и Торк, закусив губу, вдруг хлестнул свою дочь по щеке раскрытой ладонью. Захлебнувшись коротким всхлипом, девчонка рухнула на камни, да так и осталась лежать, подставляя лезущему в небо солнцу голую, вздрагивающую от беззвучных рыданий спину.

Леф бросился к ней – уговаривать, успокаивать, гладить, только все было без толку. Девчонка лишь съеживалась под его ладонью, плотнее вжимала лицо в пыльные камни и поскуливала.

А потом к ним подошла Гуфа. Подошла, уселась рядом, запустила пальцы в спутанные и не очень чистые Лардины волосы. Это мало походило на ласку или хоть просто на дружеское обращение, но Ларда мгновенно перестала плакать.

– Я глупая. – Девчонка не отрывала лица от земли, и голос ее был еле слышен. – Я вовсе глупая дура, и ты, Гуфа, меня ни за что не прощай, побей даже – пальцем не шевельну, чтобы мешать, и уворачиваться не стану… Ты меня как хочешь больно побей и все равно не прости, только ответь: ты сможешь так сделать, чтобы мне удалось этой осенью выбрать Лефа? Вот если мы сегодня доберемся до твоей землянки и тростинку чудодейственную отроем – сможешь?

– Я не знаю, – тихо сказала Гуфа. – Только это неважно. Вот слушай: когда-то Хон упросил меня вызнать вашу судьбу – твою и Лефа. Всего я тебе, конечно, не раскрою – нельзя это, большую беду можно накликать. Но коль уж такое у нас с тобой варево заварилось, скажу вот что: дети у тебя будут. Трое детей. Поняла?

Ларда приподняла голову:

– Правда? Ты не в утешение это?..

– Правда, – буркнула старуха, пытаясь не улыбнуться. – Больно надо мне ради твоего утешения враньем губы поганить! Ишь, возомнила…

– А это Лефовы дети будут?

– Лефовы, Лефовы… – Гуфа вдруг как-то увяла. – Ну, хватит тебе животом камни греть, вставай!

Ларда поспешно вскочила. Пока девчонка вытирала (вернее, еще сильнее пачкала) ладонями мокрое, замурзанное лицо, Гуфа пыталась оторвать от полы своей накидки лоскут поизряднее.

– Помогите-ка, – пропыхтела она, убедившись, наконец, что даже такая ветхая, истертая до дыр кожа ей не по силам. Леф послушно сунулся помогать, но Ларда придержала его:

– Зачем это?

– Вокруг бедер обернешь, – пояснила старуха. – Есть там у тебя места, которые не одним только бабам надобно прикрывать, но и всяким уродцам, и даже маленьким глупым девчонкам.

– Не надо мне, – мотнула головой Торкова дочь.

Гуфа вскинулась было: «Ты снова?!», но Ларда заторопилась объяснять:

– Я сейчас за своей накидкой полезу. Там нож в поле, жалко.

Впрочем, лазить ей никуда не пришлось: Торк уже выкарабкивался из расщелины, прижимая к груди дочкину одежку. Не зная, как утешить свое расходившееся чадо (а может, полагая, что и нечего это чадо утешать – авось само перебесится), он решил, пока суд да дело, все-таки достать злополучную накидку: во-первых, за потерю от Мыцы обоим достанется, во-вторых, тоже про нож вспомнил. Он ведь железный, нож-то, цена ему немалая, да еще и Лефов недавний подарок. Опамятует Ларда, так вконец затерзается, что не сберегла.

Починка накидки надолго не задержала: Торк проколол ее в нескольких местах и скрепил разодранный шов завязками. Ларда тем временем тщательно осматривала нож, проверяя сохранность падавшего с немалой высоты лезвия. Но прежде она почему-то поторопилась ощупать мешочек с вонючим грибом – мешочек этот обычно висел у нее на шее, а теперь оказался притороченным к накидке поблизости от дыры, в которую продевается голова. Спору нет, таскать подвешенными на шее и мешочек, и кошель с пращными гирьками, наверное, неудобно. Ну, озаботилась опытная охотница заранее сделать так, чтобы сподручно было в пути, – разве это странно? Вовсе нет. Странно другое: Лефу почему-то вдруг до того захотелось прикоснуться к Лардиному грибному мешочку, что аж в глазах потемнело. Наваждение было стремительным – накатило и сгинуло, однако сгинуло не до конца, оставило после себя какую-то крохотную занозу в груди. Впрочем, про эту занозу Леф забыл, как забыл и свои недавние поиски в небе. Очень уж радовался парень, что можно больше не злиться на Ларду, что она успокоилась и что все у них получится хорошо. Только одно несколько омрачало негаданно свалившуюся на него радость: дети. Да еще целых три. Ну, одного бы он согласился кое-как вытерпеть, если уж Ларде хочется, но зачем же так много? Ладно, нечего покамест об этом думать. Дети ведь не скоро появятся – надо ждать до осени, а потом еще почти год…

* * *.

Очередной лаз вывел их к крохотному озерцу с чистой, почти невидимой водой. Вокруг распластались глинистые пустоши, способные уродить лишь корявую сухую колючку; дальше дыбились мертвые скалы, а здесь, возле воды, даже дерево выросло. Конечно, не совсем настоящее, не такое, к примеру, как на Лесистом Склоне, но все-таки…

Гуфа мельком прищурилась на подбирающееся к полудню солнце, обернулась к Торку, глянула вопросительно. Охотник побродил возле озерца, потом сходил к странно искривленному, вроде бы надломленному колючему стеблю, долго рассматривал его и землю вокруг. А потом вернулся и сказал:

– Никого тут не было.

Старуха кивнула, будто бы уже и сама успела это понять. Торк выждал немного: не заговорит ли? Не дождавшись, сказал:

– Дальше опасные места начинаются, людные. Заимка над Луговиной, потом Склон… Может, дотемна здесь перебудем?

Лишь через несколько мгновений после того, как он замолчал, старуха наконец разлепила губы:

– Ну и чего ты уставился на меня, охотник? Думаешь, перечить стану? Не стану я перечить, я спать хочу. И вам бы всем поспать нелишне, только не на виду – в лазе.