Виттория Аккоромбона - Страница 2
Ее нежно очерченный рот пламенел рубином, бесконечно радуя улыбкой или пугая гневно сжатыми губами; продолговатый, приятного изгиба нос придавал благородство ее прекрасному лицу, и черные, изящно очерченные брови подчеркивали выражение огненных глаз. Ее волосы были темными; спадая локонами на плечи, они отливали медью; когда она сидела, задумавшись, погрузив свои длинные белоснежные пальцы в кипу волос, даже Тициан не мог бы пожелать лучшей модели для прекраснейшей из своих картин. Но ни Тициан, ни любой другой художник не сумели бы даже в малой степени передать взгляд, выражение и огонь ее почти черных глаз. Серьезность взора, глубокомыслие, сменяющееся приветливостью, создавали неповторимое очарование, а пламя гнева было невыносимо даже для наглеца. По милой игре природы, ее длинные ресницы были светлыми, почти белыми, при движении век они сверкали, как лучи или яркие золотые блики, которые мы иногда встречаем на древнегреческих изображениях Минервы.
Хотя благоразумная мать Юлия при своих ограниченных средствах стремилась дать всем своим детям хорошее воспитание, образование и приобщить их к наукам, все же Виктория, это высшее создание, была ее любимицей, на нее мать возлагала самые честолюбивые свои надежды. Сама донна Юлия часто дивилась рано созревшему уму этого ребенка, восхищаясь памятью Виттории, хранившей все прочитанное и заученное, и в то же время радовалась таланту, которым были отмечены стихи дочери.
Семья сидела в зале, когда Марчелло взял свою шляпу и плащ, прицепил к поясу шпагу и хотел попрощаться с матерью.
— Куда на сей раз? — озабоченно спросила она.
— Навещу друзей, знакомых, — ответил упрямец, — утро такое чудесное, вы не будете скучать без меня.
— Мне сказали, — возразила мать, — ты свел знакомство в горах с подозрительным Амброзио. Этот жестокий человек, должно быть, связан с бандитами, которые бродят в окрестностях Субиако.
— Эх, матушка! — воскликнул Марчелло. — В наши дни бандитом называют всякого, кто не учитель, не священник и не адвокат. А последние часто грабят больше, чем те свободные люди, которые время от времени по очень веским причинам рвут связи со скучным государством и среди которых встречаются знатные графы, добродетельные люди, и даже такие, кто происходит из княжеских домов.
— Сын мой, — очень серьезно промолвила Юлия и, взяв шляпу из рук заносчивого юноши, положила ее на стол, — ты рассуждаешь как неразумный мальчишка, не знакомый ни со светом, ни с моралью. Ты можешь оставаться ребячливым, если так велит твоя гордость, но только никогда не забывай того, что твой почтенный отец и твой благородный дед были адвокатами.
— Конечно не забуду, — ответил Марчелло, — ведь их имена занесены в такие мерзкие книги, что уже только поэтому рискнешь заняться совершенно противоположным ремеслом.
Он торопливо схватил со стола шляпу и так поспешно выскочил за дверь, что гневные слова матери застыли у нее на устах.
Виттория подняла глаза от книги, с легкой улыбкой встретив взгляд матери.
— Что ты об этом думаешь, дитя мое? — спросила Юлия.
— Я уже давно убеждена, — ответила дочь, — что парня надо оставить в покое. Он проявляет мужскую гордость и находит утешение в непослушании и противоречии тебе; чем больше ты будешь настаивать, тем больше он станет искать случая делать то, что ты запрещаешь. Если ты сделаешь вид, что не беспокоишься о нем, он образумится, потому что вообразит, что поступает как свободный человек.
— Если только до этого не случится несчастье, — со вздохом заметила мать.
— Это, как и все, нужно предоставить провидению, — сказала Виттория, — ведь он вышел из того возраста, когда воспитывают и предостерегают.
— Но откуда, — снова начала мать, — у мальчика эта необузданность? Его отец был кротким и тихим, покладистым, сговорчивым, противником всего дикого, заносчивого: само спокойствие и миролюбие. От кого?
— Да от тебя, конечно, — со смехом сказала Виттория.
Мать встала, подошла к окну, окинула взором пейзаж, потом, повернувшись, посмотрела на дочь широко раскрытыми глазами и отрывисто спросила:
— От меня?
Виттория не смутилась, закрыла книгу, положила ее в футляр и спокойно ответила:
— Так я объясняю происхождение его буйного нрава. Твоя твердая воля, сила твоего характера, твоя благородная натура, которая должна была дать плоть и кровь его убеждениям, превратились в нем, как в мужчине, в жестокость молодости, которая пройдет с годами, разве я не была таким же резвым ребенком? И ты в свое время едва ли могла похвастаться кротостью, когда играла в куклы.
— Вероятно, ты права, — ответила мать, — мне такая мысль не приходила в голову. Действительно, с годами мы слишком легко забываем, какими были в ранней молодости.
— Я только что видела Камилло Маттеи, — снова начала матрона, — мне показалось, он идет к нашему дому, я не знаю, что ему здесь нужно.
— Да это же прелестное дитя, — засмеялась Виттория, — над ним приятно подтрунивать, при этом он так кроток и предан, что его нельзя не полюбить.
— Кто он для нас? — спросила Юлия, недовольно отвернувшись, — он необразован, простоват, незнатного происхождения. Вот уже несколько недель, как он является обузой для своего дяди-священника: он не может вернуться в Рим к своим бедным родителям, чтобы продолжить обучение в школе.
— Оставь его, дорогая матушка, — попросила Виттория, — он так нравится мне и всем в нашем доме; ведь наша семья славится гостеприимством, неужели мы сделаем исключение для милого Маттеи? Спроси лучше няню или старого Гвидо, какой приятный, приветливый и славный этот Камилло.
Мать заставила себя улыбнуться, когда Камилло вошел, почтительно поклонился и робко остановился, пока к нему не приблизился Фламинио и не предложил ему кресло рядом с собой.
— Камилло, — начала Виттория, — вы недавно хотели посмотреть эскизы картин, которые заказал кардинал Фарнезе для своего нового замка Капрарола живописцу Цуххери, он прислал нам вчера этот прекрасный альбом, вот, посмотрите.
Немного полистав его, Камилло застенчиво промолвил:
— Я мало разбираюсь в этих великих и замысловатых вещах, а сражения и битвы меня вовсе не интересуют и я не могу оценить их; вот, например, битва Константина или Аттилы Рафаэля…
— Странный человек! — воскликнула Виттория полусмеясь-полугневаясь. — Когда разговор заходит о Рафаэле, всем остается молчать. Но кардинал, по-видимому, уверен, а его художник тем более, что может помериться силами с этим молодым человеком и его ватиканскими залами, хотя в искусстве тот на несколько ступеней выше. А вот эти картины из Зала грез тоже по-настоящему поэтичны, такие замечательные произведения всегда могут служить образцом.
— Возможно, — согласился, немного раздраженно, Камилло. — Но сейчас такое чудесное ясное утро и совсем не жарко, не лучше ли нам прогуляться с уважаемыми дамами?
Мать взяла свою соломенную шляпу, и Виттория последовала ее примеру.
— Давайте сходим к вилле д’Эсте, — предложила матрона, — еще раз посмотрим прекрасный новый дворец и полюбуемся прелестями сада.
— О нет! — невольно вырвалось у Виттории. — Это сооружение лишилось бы своей привлекательности даже с маленькими фонтанами и фресками, изящно вытесанными и выложенными, если бы не посаженные между ними кипарисы, вносящие серьезную ноту. Нет! Лучше к милым водопадам! К Меценской вилле, к гроту Нептуна! — Там наше сердце и душа раскрываются, и бесконечно прекрасная, чудная природа берет тебя за руку и нашептывает в твое чуткое ухо такие сердечные, успокаивающие, возвышенные и веселые слова, каких нет ни в одной книге и ни в одной рукописи.