Вист: Аластор 1716 - Страница 13

Джантифф увлекся многообразием оттенков. Окраска блока, несомненно, оказывала символическое влияние на жильцов. Персиковый тон с размытыми водянисто-рыжеватыми пятнами: кто и почему выбрал именно эту краску? Какие правила или традиции при этом соблюдались? Ярко-белый с сиреневым отливом, голубой, ядовито-зеленый — типовые корпуса тянулись к горизонту веером верениц, причем каждый цвет, несомненно, что-то означал, был чем-то дорог тем, кто к нему привык... Танзель тянула его за рукав. Джантифф обернулся и заметил справа фигуру Эстебана, торопливо лавировавшую, уже исчезавшую в толпе. Девочка хмуро пояснила:

— Он забыл о важной встрече, а теперь вспомнил и попросил за него извиниться.

Мимо с ловкостью ртутной капли проскользнула багровая от злости Скорлетта:

— Неотложное дело! До скорого! — Она тут же пропала в лабиринте человеческих тел.

Джантифф, оставшийся наедине с девочкой, спросил в полной растерянности:

— Куда они убежали?

— Не знаю. Поехали дальше! Хочу без конца кататься на полотне!

— По-моему, лучше вернуться. Ты знаешь, как проехать к Розовой ночлежке?

— Проще простого! Перейди на магистраль Диссельберга — потом останется чуть-чуть проехать по 112-й латерали.

— Показывай дорогу. На сегодня с меня хватит. Странно, что Эстебан и Скорлетта внезапно решили нас тут оставить!

— Свинство, — согласилась Танзель. — Но я привыкла к свинству... Хорошо. Если хочешь вернуться, сойдем на следующем развороте.

Пока они ехали, Джантифф интересовался жизнью Танзели, с его точки зрения вполне заслуживавшей внимания. Он спросил, в частности, нравится ли ей учиться в школе.

Танзель пожала плечами:

— Если бы я не училась, пришлось бы тухтеть. Так что я хожу на уроки чтения, счета и онтологии. В следующем году нас будут учить динамике общения, это гораздо забавнее. Будут показывать, как драматизировать обыденность общепринятыми выражениями. А ты ходил в школу?

— Ходил, конечно — шестнадцать бесконечных лет!

— И чему ты научился?

— Чему только нас не учили! Всего не припомнишь.

— А потом тебя послали тухтеть?

— Нет, еще нет. Я еще толком не понял, чем хочу заниматься.

— Похоже, на твоей планете эгализм еще не победил.

— Не в такой степени, как у вас. У нас каждый работает гораздо больше, но почти каждому нравится то, что он делает.

— А тебе не нравится.

Джантифф смущенно рассмеялся:

— Я не боюсь тяжелой работы, но еще не представляю себе, как за это взяться. Вот моя сестра, Ферфана, вырезает орнаменты и скульптурные рельефы на причальных сваях. Наверное и я займусь чем-нибудь в этом роде.

Танзель кивнула:

— Как-нибудь мы еще потреплемся. Вот уже детский дом, мне сходить. Розовая ночлежка скоро, с левой стороны. Ну, пока.

Джантифф остался один в толпе. Действительно, вдали показалась обшарпанная Розовая ночлежка — как ни удивительно, ему надлежало теперь считать ее своим домом.

Войдя в общежитие, Джантифф поднялся в лифте на 19-й этаж и быстро прошел по коридору к своей квартире. Отворив раздвижную дверь, он вежливо позвал:

— Это Джантифф! Я вернулся!

Ответа не было — квартира пустовала. Джантифф зашел, задвинул за собой дверь. Некоторое время он стоял посреди гостиной, не зная, чем заняться. До ужина оставалось два часа. Опять всячина, смолокно и студель! Джантифф поморщился. Его внимание привлекли подвешенные к потолку шары из цветной бумаги и проволоки. Он рассмотрел их поближе: зачем эти шары? Маслянистая полупрозрачная зеленая бумага и проволока были явно «свистнуты» с какого-то предприятия. Возможно, Скорлетта просто хотела украсить квартиру веселыми подвесками. «Если так, — подумал Джантифф, — ее поделки трудно назвать удачными или даже просто аккуратными».[16] Что ж, постольку, поскольку они развлекали Скорлетту, он не собирался совать нос в чужие дела.

Джантифф заглянул в спальню, оценивающе присматриваясь к двум койкам и неубедительно разделявшей их пластиковой шторе. Что сказала бы его мать? Несомненно, ее не порадовала бы такая близость между ее сыном и случайной сожительницей. Что ж, поэтому он и уехал — знакомиться с обычаями других планет. Хотя, по правде говоря, если уж близость неизбежна, он предпочел бы делить спальню с молодой женщиной (как ее звали — Кедида?), обратившей на него внимание в столовой.

Джантифф решил распаковать пожитки, подошел к стенному шкафу, где оставил сумку — и застыл. Сердце его упало: кто-то сломал замок на сумке, оставив открытым откидной верх. Джантифф нагнулся, порылся. Немногочисленные предметы одежды никто не тронул, но «парадные» ботинки из дорогого серого лантиля исчезли. Исчезли также все его пигменты и палитра, камера и диктофон, а также дюжина мелочей. Джантифф медленно вернулся в гостиную и опустился на диван.

Уже через несколько минут в квартиру зашла Скорлетта — насколько мог судить Джантифф, в исключительно дурном настроении: черные глаза сверкали, сжатые губы превратились в бескровную черту. Голосом, срывающимся от напряжения, она проговорила:

— Ты здесь давно?

— Пять-десять минут.

— Латераль Киндергоффа перекрыли ремонтники-подрядчики, — пожаловалась Скорлетта. — Пришлось топать полтора километра.

— Пока мы гуляли, кто-то взломал замок на моей сумке и стащил почти все мои вещи.

Услышав эту новость, Скорлетта едва не вышла из себя.

— А чего ты ожидал? — воскликнула она неприятно-резким тоном. — Ты в стране всеобщего равноправия! Почему у тебя должно быть больше, чем у других?

— А почему у вора должно быть больше, чем у меня? — сухо поинтересовался Джантифф. — Теперь это он нарушает принцип равноправия.

— Ты не ребенок. Учись сам справляться со своими проблемами, — подвела итог Скорлетта и промаршировала в спальню.

Через несколько дней Джантифф отправил родным письмо:

«Дорогие мама, папа и сестры!

Я устроился, пожалуй, в самой удивительной стране Скопления — в Аррабусе на планете Вист. Меня прописали в двухкомнатной квартире. Соседка — женщина довольно приятной наружности, убежденная эгалистка. В частности, она не одобряет мой образ мыслей и мои привычки. Но ведет себя прилично и даже кое в чем мне помогает. Ее зовут Скорлетта. Вам может показаться необычным, что меня поселили в одной квартире с незнакомой женщиной, но на самом деле все очень просто. В эгалистическом обществе разнице полов не придают значения. Любой человек считается равным любому другому во всех отношениях. Подчеркивание половых признаков здесь осуждают и называют «сексуализацией». Например, если девушка выгодно демонстрирует преимущества своей фигуры, ее обзывают «сексуалисткой», а ее манеру одеваться считают серьезным проступком.

Квартиры первоначально предназначались для женатых пар или друзей одного пола, не возражающих против совместного проживания, но этот принцип отвергли как «пережиток сексуализма», и теперь людей прописывают случайно, по жребию, хотя нередки последующие обмены по предпочтению.

В Аррабусе приходится расстаться со всеми предрассудками! На первый взгляд многие стороны здешней жизни напоминают привычные представления, но я уже понял, что приезжему нужно постоянно быть начеку. Первое впечатление всегда обманчиво! Задумайтесь над этим. Подумайте о бесчисленных мирах Скопления и Ойкумены, Эрдического сектора, Примархии! Триллионы и триллионы людей, и у каждого неповторимое лицо! В этом есть нечто пугающее.

И все же я чрезвычайно впечатлен Аррабусом. Система работает, никто не хочет изменений. Аррабины кажутся счастливыми и удовлетворенными (по меньшей мере никто не стремится к изменениям). Превыше всего они ценят отдых и развлечения, жертвуя личным имуществом, возможностью хорошо поесть и в какой-то степени свободой. Уровень образования здесь очень низкий, никто не специализируется в какой-либо определенной области. Техническое обслуживание и ремонт поручают случайным людям по жребию, а в серьезных случаях — подрядчикам из Потусторонних лесов. (Потусторонние леса — обширные области к югу и к северу от Аррабуса. Там нет государственной власти. Сомневаюсь, чтобы в Потусторонних лесах вообще было какое-нибудь общественное устройство, но я о них почти ничего не знаю.)