Висрамиани - Страница 5

И вот собралось столь многочисленное и грозное войско на Моравском поле, словно должен был наступить день страшного суда

До Виро дошла весть, что шах Моабад стал врагом ему и Шахро и что под знамена шаха собрались вельможи и воины из всех стран. Но и у Виро на свадьбе оказалось много славных вельмож из Адрабадагана, из Рана, из Гелана, из Хузистана, из Астрабахра и из Аспаани. Все эти вельможи и владетели были в гостях у Виро и их супруги — у Шахро. Они веселились и пировали. И когда присутствующие вельможи узнали, что Моабад собирает войска, они послали письма домой и каждый вызвал свою рать. Сам Виро собрал такое огромное войско, что ни поле, ни равнина не могли его вместить. Из всех стран пришли богатыри. Конница, собравшаяся из Делама и Арабистана, была многочисленнее песка. Из всех стран пришли испытанные и сведущие в ратной науке старцы. Войска вооружились, и Виро назначил им предводителей.

Шах Моабад также снарядил рать, и когда он выступил с ней из Морава, то земля задрожала от ее тяжести и многочисленности. Пыль поднялась так высоко, что, казалось, луна и пыль сообщали друг другу свои тайны; воины виднелись сквозь пыль, как звезды через редкие тучи. Из Хорасана двигался такой поток воинов, что солнце и луна в страхе скрылись в небесах. Войска Моабада шли в таком гневе, что горы обращались ими в равнины, а равнины в горы. Так шли возмущенные войска и негодующий царь. Наконец обе рати встретились лицом к лицу, и доблестные богатыри были подобны морю, взволнованному могучим ветром

Когда с востока взошло солнце, вазир [11] которого — луна, а трон — небо, обе рати построились для боя и стали проходить перед своими владыками, готовые к сражению.

С обеих сторон забили в медные барабаны, затрубили в трубы и фанфары. И поднялся такой дьявольский шум, что всякий, кто его слышал, становился врагом другого. Всех охватило такое смятенье, что даже давно умершие и обратившиеся в прах затрепетали от ужаса.

Войска ринулись друг на друга, как осенние вихри, срывающие листву с деревьев. От их столкновения пало вдвое больше всадников, чем листьев от ветра. С обеих сторон гремели литавры и ревели трубы: «Поспешите, о вы, похитители душ!» Трубам, по-видимому, известна была судьба воинов, и они заранее оплакивали их. Острые мечи в руках сражающихся были подобны молниям и смеялись над их душами. Храбрецы на равнинах уподобились львам, а на горах — свирепым тиграм. И даже находившиеся среди них разумные люди, и те пришли в ярость; поистине, они обезумели и были одержимыми, и уже не боялись ни огня, ни воды, ни меча, ни копья, ни палицы, ни стрелы, ни львов, ни слонов. Среди воинов были столь отважные, что они ради славы жертвовали своей сладкой душой и презирали смерть. Они страшились только позора и бегства. Казалось, что на земле вырос сосновый лес, — столько вздымалось копий и древков от знамен. На одном полотнище был изображен лев, на другом — павлин, на третьем — орел, на четвертом — коршун. Земля была истоптана в пыль, которая поднялась до небес и сыпалась на головы воинов. Многие юноши состарились, а вороные кони превратились в белых. Трусы от храбрецов отличались тем, что были унылы, а храбрецы — веселы; лица у храбрых были похожи на цветок граната, а трусы желтизною напоминали скорпионов.

Когда эти две рати бросились друг на друга, казалось, что две стальные горы столкнулись. Между ними, подобно гонцам, летали стрелы из тополевого дерева с орлиными крыльями и со стальными остриями. Гонцы были столь желанны, что принимались либо в сердце, либо в очи, — другие места их не привлекали; и когда такой посланец вступал в дом, он уводил с собой хозяина. Бой стал столь яростным, что одни приобщились к вечности, а другие ее узрели воочию. Брат стал брату ненавистен, и в тот час ни у кого не было иного заступника, кроме своей руки. Кто обладал могучей рукой, тот и действовал неотразимо мечом. Воины казались немыми среди грохота барабанов и трубных звуков, и ничего другого не было слышно. Иногда в кольчугу впивался меч, сверкавший, как струя воды, иногда стрела прокрадывалась к глазам, подобно сну; в сердца иных проникало копье, подобно любви; секира проникала в голову, словно она знала, что в мозгу человека бог поселил душу. Каким путем входил меч, тем же путем выходила душа. Синей туче был подобен басрийский меч, но шел ливень, и струи его были красны. В битве стрела уподоблялась игле портного, пришивая тело к седлу.

До вечера длилось сраженье. В пылу боя один уподоблялся барсу, а другой — дикому козлу. Каран, отец прекрасной Вис, был сражен, и вокруг него пали сто тридцать славных богатырей, спутников Виро. Если скажешь, что хлестал ливень, то каплей его была смерть. Было сражено столько людей, что мертвые лежали горами и между ними струились кровавые потоки.

Когда Виро увидел своего отца Карана убитым и столь много знатных лежащими вокруг него бездыханными, он воззвал к своим вельможам:

— Братья! Нерадение и недостойный поступок в бою позорны для храбрецов. Не стыдно ли вам перед вашими соплеменниками, сраженными на радость врагам? Не стыдно ли перед Караном, чья седая борода обагрилась кровью? И такой властелин лежит безжалостно сраженный! Среди множества его воинов нет ни одного мстителя за его кровь! Закатилось солнце доблести, ибо среди вас ни один уже не добивается славы и не стремится к доблести. Я еще не отомстил за кровь отца и не восторжествовал над его врагами. Теперь наступает ночь и спускается тьма. Воины отступают. Вы с утра выказали большое мужество и отважно сражались, теперь я хочу сам напасть! Будьте богатырями и помогите мне отомстить за кровь отца. Будьте отважны, как драконы, жаждущие крови, чтобы я не покрыл позором свой род. Ныне наступил для врагов день смерти от моего меча. Я покажу воочию судьбе и миру, что освобожу страну от позора и от поганого Моабада, смертью его порадую душу отца моего!

Сказав это, он кинулся в бой вместе со своими вельможами, рабами и приближенными. Виро запылал, подобно огню, и враги обессилели.

Войска Моабада уподобились потоку, ниспадающему по горному склону, ничто не могло их остановить. Их ласкали копья, мечи и стрелы. В той смертельной схватке друг стал хуже врага, сын возненавидел отца, а отец — сына, друг — своего друга. Никто не щадил ничьей жизни. Стало так темно, что кругом ничего не было видно; брат разил брата, и отец — сына. Копья походили на вертела: но они пронзали живую человеческую плоть. Земля от потоков крови была подобна виноградной давильне Как вихрь сдувает листья, так смерть сносила человеческие головы. Головы воинов были подобны мячам на ристалище, а тела их — сваленным в лесу деревьям.

Когда солнце закатилось, то казалось, что вместе с солнцем исчезло и счастье Моабада, и сама судьба уже не верила в то, что Моабад останется владыкой.

Он бежал в сторону Аспаани и Хорасана, и когда его войско это увидело, оно кинулось за ним. Большая часть беглецов была перебита, и если бы не наступила ночь, то и сам Моабад не смог бы спастись. Но Виро и его вельможи больше не преследовали их. Виро подумал, что раз Моабад бежал, то вряд ли он снова решится оспаривать победу.

Виро предполагал одно, а божье предопределение оказалось другим.

Увидя Моабада убегающим, Виро возрадовался. Но он еще не успел сойти с коня, как на него напали деламцы, геланцы и кирманцы, бесчисленные, как песок, как шерстинки на звере, как капли дождя, как древесные листья. Войска Виро и его союзники — все обратились в бегство, не вступая в битву с деламцами и геланцами. Их невозможно было пересчитать, а вожди их славились доблестью. Когда Виро в этом убедился и увидел бегство своих воинов, он изумился деянию судьбы, которая так непостоянна: ее печаль и радость составляют чету, подобно дневному свету и ночной тьме. В этом преходящем мире горестей больше, чем радостей, и сердца мудрых и разумных бессильны перед судьбой. Судьба сначала вознесла Виро над Моабадом, и затем та же судьба ввергла его в горькое унынье.