Вино мертвецов - Страница 3
“Мермон” стал для будущего писателя настоящей творческой лабораторией. Именно там он вместе с матерью мечтает о литературной карьере (он станет большим артистом – тем, чем мечтала стать его мать), там начнет складываться образ Гари, который вскоре заменит Ромена Кацева, этого явного чужака, которого выдает фамилия – иностранная, да еще и еврейская в придачу. В “Мермоне” написаны первые рассказы, первые сказки, первые романы, там он приобретает первый любовный опыт, проходит трудную подготовку к жизни, которая у него впереди.
О псевдонимах писателя, дважды получившего Гонкуровскую премию – как Ромен Гари за “Корни неба” в 1956-м и как Эмиль Ажар за “Жизнь впереди” в 1975 году, говорилось очень много. Однако известны не только эти два, но и дюжина других псевдонимов, гетеронимов и прозвищ. В семейном пансионе-лаборатории Гари примеряет разные личины: “.мы сошлись на том, что этот псевдоним [Франсуа Мермон] нехорош, и следующую книгу [“Вино мертвецов”] я написал под именем Люсьена Брюлара” (“Обещание на рассвете”). Этот изумительный псевдоним – сочетание Люсьена Левена, героя одноименного романа Стендаля, и Анри Брюлара, двойника Стендаля (под этим именем он изобразил себя в автобиографической повести). Такой выбор свидетельствует о том, как важна для Гари символическая преемственность со Стендалем, хоть он о ней и умалчивает. Заметим, однако, что в имени Brûlard Гари ставит надстрочный знак, которого нет в стенда-левском гетерониме. Это воспринимается как отсылка к глаголу brûler – по-русски “гореть”, в повелительной форме – “гори”, что звучит так же, как Гари. Ромен подтверждает эту догадку: “Это приказ (гори!), от которого я никогда не уклонялся, ни в творчестве, ни в жизни” (“Ночь будет спокойной”).
Филипп Брено
Мухлюешь![8]
Тюлип перелез через кладбищенскую ограду и мешком рухнул по ту сторону. Но тут же встал, покряхтел, прошел, шатаясь, несколько шагов, наткнулся на какой-то крест и вцепился в него, чтобы не свалиться.
– Мухлюешь! – вдруг проскрипел где-то совсем близко хриплый голос.
С испугу Тюлип выпустил крест и резво отскочил в потемки.
– Мухлюешь! – злобно повторил тот же голос. – Как это, как это я мухлюю? – плаксиво пробубнил Тюлип.
После минутного молчания голос заговорил еще отчетливее:
– А я говорю, мухлюешь! Ясно?
– Нет! Не мухлюю я! – заорал Тюлип.
Снова молчание, подольше прежнего.
– Это что такое было? – осведомился тот же голос. – Слышал, Джо?
– Ну, мало ли… – ответил ему другой, лениво-безразличный. – […][9] или еще что… Да я вроде ничего и не слышал.
Тюлип от ужаса не мог ни шевельнуться, ни дохнуть. Волосы на голове поднялись дыбом. Затряслись поджилки. Застучали зубы.
– Да черт возьми, Джо! – взъярился первый голос. – Опять мухлюешь, мерзавец!
– Больно слышать, как ты ругаешься, Джим, – невозмутимо ответил второй. – Эта твоя привычка и при жизни-то была отвратительна, а уж покойнику она тем более не к лицу!
Тюлип едва не лишился чувств.
– Спасите! – пискнул он.
Рванул с места, потерял равновесие, судорожно схватился за первое, что подвернулось под руку, оно обломилось, и Тюлип, дико взвизгнув, рухнул куда-то вниз. Приземлился, ударился головой, однако боли не почувствовал, а вскочил на ноги и, скрючившись, застыл с раскрытым ртом, готовый истошно завыть. Место, куда он попал, освещал лишь тусклый огарок свечи, установленный на чем-то вроде стола. Но выглядел этот стол странновато, а пожалуй что и страшновато. От удивления Тюлип забыл закрыть рот – так и пялился, с отвисшей челюстью и вылупив глаза. Столешницей, судя по всему, служила крышка гроба. Но самая жуть – это ножки. Вернее, ноги, а еще вернее – берцовые кости. Четыре воткнутых в землю берцовых кости, а на них крышка от гроба – такой вот стол.
– Говорил я тебе, Джо, там, наверху, кто-то есть, а? Прислушался бы хорошенько, так и сам бы заметил. Но где там, Джо, ты не ничего не слышишь, тебе бы только мухлевать!
На вид произнесший эти слова был древним-древным, дряхлым-дряхлым старцем. Седые космы свисали на лицо, так что виднелся только кончик острого носа. Тщедушный, маленький, он был одет в старомодный сюртук и панталоны в обтяжку. То и другое неопределенного грязно-зеленого цвета.
Двигался хозяин этого костюма крайне осторожно, будто боясь за его сохранность, а потому каждое движение получалось комически плавным и величавым. Тюлип ошеломленно глядел на диковинного старца. Тому это, видно, не понравилось, и он хрипло осведомился:
– Чего зенки вылупил, парниша? Никогда не видал джентльмена?
Тюлип, словно не расслышав, еще какой-то миг таращился на старика и вдруг разразился заливистым смехом.
– Ха-ха-ха! – Его так и корчило. – Ха-ха-ха-ха!
Щуплый Тюлип трясся от хохота и даже непроизвольно приплясывал на месте.
– Ох-ха-ха!
Старикашку это неуместное веселье довело до белого каления.
– Пусть меня вздернут, Джо, – закричал он в бешенстве, но избегая резких движений, дабы не повредить костюм, – пусть меня вздернут, если этот хмырь, от которого разит сивухой, надо мной не издевается! Смеется мне в лицо – пусть меня вздернут, коли не так!
– По второму разу никого не вздернешь, Джим. По второму разу – никак.
Приятель Джима, бросивший этот мрачный намек, походил на него как две капли воды. Такой же сухонький, такой же коротышка, в таком же допотопном сюртуке и панталонах в обтяжку. С такими же седыми космами, что заслоняли лицо и смешно колыхались при каждом его слове.
– Чем отпускать дурацкие шуточки, лучше сказал бы, Джо, откуда взялся этот парень и почему засыпал грязью наш стол и наши чудные картишки. Вот это было бы гораздо лучше, Джо. Но ты вечно, с того самого дня, как мамаша произвела нас с тобою на свет, делаешь не то, что надо. Так-то вот, Джо!
– Что ж, Джим, таким я, видно, уродился. А что за фрукт этот чудак, лучше спросить у него самого.
Оба старикана, как по команде, повернулись к Тюлипу и строго на него уставились.
– Э-э… – промычал он в замешательстве. – Э-э… Я это… я тут переночевать собрался.
– Слышал, Джо? Нет, ты слышал, что он сказал?
– Слышал, Джим. Не глухой.
– И что ты на это скажешь, Джо? Что до меня, то я с самой смерти ничего забавнее не слыхал.
– И я, Джим, сроду ничего забавнее не слыхал.
– Позволим ему провести тут у нас ночку, а, Джо?
– Право, не знаю, Джим. Право, не знаю.
– Ну, так я сам тебе скажу, Джо. И не подумаем! Наоборот – предложим этому молодчику убираться подобру-поздорову! Да еще, сдается мне, Джо, и сами ему поможем. Верно, Джо?
– Верно, Джим. Совершенно верно!
Старикашки стали надвигаться на непрошеного гостя. Шаг! У Тюлипа словно отнялись ноги. Еще шаг! Тюлип ни с места. Вдруг они обеими руками обхватили свои головы, проворно сдернули их с плеч и, как по команде, сунули под нос Тюлипу.
– У! У! У! – страшными голосами взвыли зажатые в костлявых лапах головы, зажмурив правый глаз и вытаращив левый, высунув черные засохшие языки и яростно тряся космами. – У! У! У!
– Спасите! – заорал Тюлип.
Он крутанулся на месте, помчался с места в карьер и очутился в длинном проходе, там стояла темень, сырость и воняло кошками. Вскоре старикашки остались далеко позади. Однако же он еще долго слышал их голоса.
– Чертовски здорово сработало, а, Джо? Видал, как он перепугался? Небось в другой раз не скоро сунется!
– Не скоро, Джим, это точно. Оглоушило его будь здоров! Ну что, сыграем еще?
– Отчего бы и не сыграть?
Голоса затихли, но спустя мгновение до Тюлипа донеслось:
– Черт тебя побери! Опять мухлюешь, Джо, мерзавец!