Вино фей (СИ) - Страница 31

И потому никого не удивили гневные филиппики священника, напомнившего прихожанам слова апостола о жёнах, которые «в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием», должны были украшать себя «не плетением волос, ни золотом, ни жемчугом, ни многоценною одеждою, но добрыми делами…»

— Некоторые могут сказать: «Не странно ли, что Бог снизошёл до замечаний по таким незначительным вопросам? Какая разница, чем покрыто тело, мешковиной или шёлком, если мы позаботились о душах? Какой вред может принести ношение золота, серебра, драгоценных камней из всего прекрасного, дарованного Богом?» — вопросил с амвона священник и сам ответствовал. — Действительно, некоторые богобоязненные люди искренне придерживаются этого мнения. Они надевают на себя украшения из золота или дорогую одежду, считая это частью христианской свободы. Поэтому нам стоит рассмотреть вопрос, какой вред причиняет ношение золота и дорогой одежды, если это вам по карману? Во-первых, это увеличивает гордость, ибо наше самомнение тем выше, чем лучше одежды, в которые мы облачены. И как много, не только знатных, но простых людей, которые так же судят о человеке по цене его костюма! Во-вторых, ношение нескромной одежды порождает любовь к похвале и восхищению. В своём сердце вы знаете, что одеваетесь так, чтобы вами восхищались. И чем больше вы угождаете этому глупому желанию, тем больше оно растёт. Поставьте перед собой цель угождать только Богу, и все эти украшения спадут с вас…

Сидевшая в седьмом ряду мадам Дидье удостоила священника взглядом, исполненным самой жгучей неприязни. Рядом с ней Черити увидела и вернувшуюся из пансиона Шарлотт Стэнбридж. Карие глаза Шарлотт смотрели вокруг с горделивым прищуром, но Черити знала, что истинное высокомерие себя не демонстрирует, и, присмотревшись внимательнее, поняла, что та просто очень близорука. Но девица была не очень хороша собой, притом — излишне разряжена, что удивило Черити, внимательно слушавшую проповедь священника.

Сидевший неподалёку от сестры мистер Остин Стэнбридж смотрел теперь в пол, временами поднимая глаза на отца, который вёл службу. Он с новым удивлением разглядывал храм. Ещё две недели назад здесь сидел Фредерик Крайтон, и все женщины пожирали его глазами и сходили по нему с ума, а сегодня о нём забыли, точно о не бывшем вовсе…

Черити порой ловила на себе пристальный взгляд Вирджинии, который тут же перемещался на мистера Клэверинга и их кузена. На них же весьма часто падал и взгляд мисс Сесили Кассиди, которая сидела теперь на другом ряду от Вирджинии и не обращала на бывшую подругу никакого внимания, но тоже не спускала глаз с его сиятельства, мистера Флинна и леди Рэнделл.

— В-третьих, — продолжал пастор, — неизбежным результатом ношения дорогих одеяний является зарождение бурных страстей. Вот почему Павел противопоставляет «внешние украшения» «красоте молчаливого и кроткого духа». В-четвертых, ношение ярких одеяний вызывает пылкую похоть. Она распространяется как на обладателя одеяния, так и на тех, кто взирает на него. Разве элегантные одежды не предназначены ли именно для этого? Вы разжигаете пламя, которое пожирает как любующихся вами, так и вас. И остаётся только надеяться, что это не будет причиной, по которой вы и они попадут в ад. В-пятых, ношение дорогих убранств прямо противоположно облачению в добрые дела. Ведь чем больше человек тратит на себя, тем меньше у него остаётся, чтобы одеть нищих, накормить голодных, дать кров бездомным. Поэтому каждый шиллинг, который вы тратите на ненужную одежду, украден у Бога и у нищих! Скольких возможностей сделать добро вы себя лишаете! С какой целью вы приобретаете эти дорогие украшения? Чтобы угодить Богу? Нет, чтобы угодить вашей собственной прихоти и похоти!

Некоторые особы преклонных лет оживлённо кивали в знак согласия, но большинство юных особ слушало священника вполуха или не слушали вовсе. Черити спросила себя, накажет ли её Бог за трату тридцати фунтов, подаренных мисс Флинн, на ткани и бальные украшения? Она не хотела возбуждать ни пылкую похоть и бурные страсти. Быть не хуже других и скрыть бедность, только и всего. Или это тоже тщеславие?

Черити решила после выяснить это у отца Энджела.

Меж тем она заметила, что миссис Стэнбридж в суете выхода из храма представила леди Ренделл и её племяннику свою дочь Шарлотт, которая тут же получила приглашение в замок. До этого мисс Стэнбридж была укутана голубой шалью, но сейчас шаль исчезла, обнажив роскошное платье, плечи девицы и тяжеловатую грудь. Черити спросила себя, видел ли платье своей дочери пастор? Но язвительность была ей несвойственна, и она вскоре забыла этот мимолётный эпизод.

После службы было объявлено, что праздник в Фортесонхилле будет иметь две части — театральное представление и вечерний бал. Это было совсем уж в новинку: пригласить актёров могли позволить себя только первые лица в городе.

Черити не разделяла всеобщего волнения, ей было безразлично будущее празднество, но очень хотелось посмотреть спектакль. Она только один раз в жизни была в Малом театре в Лондоне, где давали Шекспира, а сейчас пообещали, что в Фортесонхилл прибудет лондонская труппа. Интересно, какой спектакль они дадут?

Размышляя об этом, Черити направилась домой, несмотря на то, что Вирджиния, леди Дороти, сэр Тимоти и кузены ещё оставались у храма.

… Горшок, за которым наблюдаешь, никогда не закипает. Черити часто в эти дни с досадой вспоминала эту пословицу. Но вот долгожданное письмо от мисс Стивенс наконец пришло — об этом сообщила Лиззи, едва Черити вернулась домой, уйдя со службы раньше остальных членов семейства. Увидев на конверте почтовый штемпель Бата и нервный наклонный почерк, Черити затрепетала и поспешно распечатала послание.

«Дорогая Черити, я обещала быть аккуратной корреспонденткой, и мне очень неловко, что вам пришлось так долго ждать моего письма. Но ваше сообщение о приезде в Солсбери милорда Клэверинга с сестрой так сильно поразило меня, что несколько дней я просто не могла прийти в себя, видя в этом событии некий злой рок.

Я понимаю, что вы ждёте от меня достоверных и непредвзятых сведений об этом человеке, чтобы понять, чего же следует опасаться. Наверное, мой долг рассказать обо всем, но сейчас, начав обдумывать свой ответ вам, я вдруг поняла, как на самом деле неполны и отрывочны мои сведения. Однако я откровенно изложу все, что знаю, особо рассчитывая на вашу скромность, ибо мне придётся раскрыть перед вами наши семейные обстоятельства. Думаю, мне не стоит напоминать вам, что всё сказанное не подлежит разглашению.

Речь идёт о событиях прошлого сентября, когда мы с моей сестрой проводили летний сезон в Брайтоне. Туда, кстати, приехал и ваш кузен, полковник Селентайн Флинн, весьма любезный джентльмен. Мы снимали несколько комнат в гостинице Берча, одной из самых фешенебельных. По соседству с нами поселились и Клэверинги.

Скажу откровенно: до того у меня не было никаких особых оснований не любить графа с сестрой. Они были неизменно приветливы, и если порой в них проступало что-то странное, оно не очень бросалось в глаза.

Моя сестра Клэр немного моложе меня, и вас, наверное, не удивит, что она сразу была привлечена внешностью милорда, который, что и говорить, умеет расположить к себе молодых девиц. Она несколько раз танцевала с ним на муниципальных балах, но я не замечала с его стороны никакого особого чувства к ней. Казалось, он не выделял её из толпы других молодых девиц.

Каково же было её удивление, когда Клэр неожиданно получила от него письмо, причём пришло оно не почтой. Его сиятельство потрудился просунуть конверт под дверь нашего номера. Беда в том, и мне горько признаться в этом, что Клэр не сразу, далеко не сразу сказала мне об этом письме. Она всегда отличалась некоторой излишней щепетильностью, была замкнутой и скрытной. В итоге вышло так, что она поверила в чувства графа, как это свойственно юности, безоглядно и доверчиво.