Вилла на Виа Палермо - Страница 1
ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Глава первая
Я просыпаюсь, когда красная цифра из пятерки готова превратиться в шестерку, а ты спишь, выставив острую лопатку из-под одеяла, а над нею – груда волос. Привычка вставать ни свет ни заря все еще со мной, и я использую ее соразмерно с обстоятельствами и желаниями.
Сегодня никаких особых обстоятельств нет, так что можно было повернуться на другой бок и поспать еще. Если бы не желание.
Я все еще не привык просыпаться не один. Это отнимает пару секунд, чтобы понять, что все теперь по-другому.
Я еще ни к чему не привык, хотя прошло уже больше 2х месяцев.
Ты смеешься надо мной в дневное время, когда я отвечаю на телефонные звонки по-английски, а в ночное время не всегда легко понять, что со мной происходит. В ночное время ты спишь, или как ты говоришь – отсыпаешься за хронический недосып многих последних лет.
Ночник-лягушка дает достаточно света чтобы увидеть твой полураскрытый кулачок. В начале ночи он держал край одеяла, чтобы не сползало со спины, но ты заснула, одеяло сползло, а он остался делать вид, что работал всю ночь.
Я нежной змейкой просовываю руку к твоему бедру.
Ты поворачиваешься на спину и закидываешь руку поперек лица, но одной рукой двоих губ не перекрыть. Они сведены в ровную дырочку, готовые к осторожному, предрассветному свисту. Я жду, что будет дальше. Ты продолжаешь спать.
Я пытаюсь улечься в похожую позу – одна нога согнута в колене и образует треугольник с другой, вытянутой, а рука прикрывает половину лица. Если мы так долежим до рассвета а потом вместе проснемся, то в потолочном зеркале увидим наше отражение, напоминающее синхронный лежачий танец двух фигур.
Но до рассвета мне не дождаться: я дотягиваюсь до резинки на твоих ночных боксерс. Она нависла виадуком над чуть впалым животом.
Раздается предрассветный свист, и мы оба замираем на долгую секунду.
По сигналу мы поворачиваем головы друг к другу для обозрения.
Твой день начинается с жалобы: «В этой дурацкой пижаме в ширинке вшиты 3 перламутровые пуговицы, которые вовсе и не пуговицы, а так – 3 кусочка перламутра с дырочками для нитки, но с такими острыми краями, что мне снились дурацкие сны, и я порезалась».
Ты протягиваешь мне руку прямо к губам и глазам, чтобы у меня была возможность убедиться, что твой сон был вещим.
И в самом деле на твоем указательном пальце есть свежая царапина.
Я осуждающе смотрю на царапину и говорю слегка треснувшим со сна баском: «Это не должно повториться. Если ты прямо сейчас дашь мне пижаму, я обезврежу ее навсегда, а если не дашь, то могу сделать то же самое, как говорится, на теле заказчика».
– Как так на теле? А что же будет тогда со мной?
– Что будет, то и будет. Я бы не стал загадывать, а то получится как и в прошлый раз…
Наше пробуждение все это время начинается с одной и той же игры – кто засмеется первый, тот и проиграл, а победитель может делать все, что обычно делают победители.
Надо заметить, что мы оба бескорыстные борцы за правду и не поддаемся никаким искушениям и компромиссам, включая случайную щекотку.
Ты преуспеваешь в этой игре гигантским шагами. Мне становится грустно, что больше не могу так легко выигрывать.
Это значит что-то размагнитилось между нами, или я потерял важное качество.
Но с другой стороны мне радостно, что теперь я проигрываю тебе с таким разгромным счетом, что мне не успокоиться от смеха минут пять, если ни дольше. На второй минуте моей смехорамы ты начинаешь улыбаться и невинно спрашивать: «Что я такого сказала?» Такой вопрос вдогонку, заданный правильным тоном, сметает меня опять на колени».
Так сильно я не смеялся со времен смены расшатанных молочных зубов на постоянные, когда моя маманя от имени и по поручению школы просила меня сделать глубокие отпечатки зубов в сырой картофелине. Это было необходимо для моего перехода во 2 класс.
Ты говоришь мне, что еще до конца не проснулась, ничего не хочешь делать, включая снимать пижаму.
Я делаю лицо усердного бобра из рекламы детской зубной пасты, натягиваю себе на лоб фонарик для ночного чтения, а на руки – резиновые перчатки проктолога и щелкаю ими, как принято среди врачей этой специальности.
Ты делаешь задумчивое лицо и говоришь, что революцию нужно делать чистыми руками, а не в латексных перчатках, что не боишься моих отпечатков пальцев ну ни капельки.
Я ныряю под одеяло, но не нахожу там ни перламутровых пуговиц, ни пижамы, к которой они должны были быть пришиты. Я нахожу там другое: листок бумаги со словами «Подательнице сего документа велено быть полюбленой сеюминутно и безошибочно…»
Я смеюсь и в который раз оказываюсь на лопатках.
Мы попали на эту виллу случайно, потому что должны были остановиться в обыкновенном и полупустом в это время года Bed & Breakfast.
Мы даже оставили там наши вещи и задаток за комнату. Ты относишься с подозрением к таким местам, потому что считаешь, что они сродни мотелям с почасовым постоем и могут быть хороши только для разовых любовных встреч, но никак уж не на долгий срок.
Все мои аргументы и факты о том, что половина семейной Англии именно так и отдыхает в летнюю пору разбивались об твой барельефный лоб, как волны об утес.
Мы вошли в нашу комнату, и тебе сразу не понравилось, что в ней неестественно много травяных запахов. Ты так и сказала, что пахнет как на складе Herbolife. Однако, это не помешало нам дружно запрыгнуть на кровать. Она была беззвучной и упругой. А потом мы решили пройтись по городу.
Я не был в этом городе долгое время, но помнил его и какой странной была моя жизнь тогда.
Как и все маленькие города на побережье Ладисполь впадал в зимнюю спячку уже в сентябре. Для горячих итальянцев сентябрь – уже почти зима. Местные жители редко выходят на пляж, несмотря на теплый воздух и море.
На центральной площади все было как и много лет назад. На разбитых скамейках под платанами сидели чистенькие худощавые старички и читали об очередном экономическом падении своей страны.
Ты держала меня за руку и, как говорят собаководы, тянула. И я следовал. Когда мы проголодались, я предложил зайти в одно кафе, в котором так никогда и не побывал когда-то, а только мечтал. Ты сказала, что мы только приехали, и у нас будет достаточно времени, чтобы посетить все эти заведения, что очень скоро мы будем помнить все трещинки в кафеле туалетов и настенную живопись на их стенах. Мне все еще никак не привыкнуть к тебе материальной: к твоим словам и поступкам, привычкам и виду. Иногда я говорю себе, что девочка, с которой я так долго общался на инете, вовсе не ты и даже не твоя посланница, а кто-то, кто знал тебя ту, но искажал умышленно.
Два месяца не такой длительный срок с одной стороны, но может быть и вечностью, если, например, ждешь освобождения.
Ты хитра со мной по-женски, как лисичка с петухом, которая слушала все его «ко-ко» да шарканье желтых шпор до поры – до времени.
Хорошо, что все самое главное обо мне ты знала, и мне не надо было ничего скрывать.
Я не знал о тебе ничего.
Два месяца близких отношений без вмешательства тяжелого быта или материальных проблем могут сделать чудеса.
В тот самый первый день, когда мы вышли на свет божий после удачного испытания кровати в B&B и не пошли в кафе по твоему мудрому пророчеству, а зашли к братьям в гастроном и купили многоярусный багет с разными начинками и бутылку молодой Ламбруски и двинулись к морю.
День был теплым и влажным, и тяжелые облака висели низко над серой водой. Мы уселись на отполированное водой и солнцем бревно, которое лежало на том же месте, как и много лет назад. Ты отщипнула кусочек багета, пропитанного соусом, и бросила его на песок. На еду сразу двинулись ватаги муравьев из разных концов и два маленьких краба. Я предполагал, что сейчас ты скажешь, что я должен сделать что-нибудь со своей стороны. Но ты просто смотрела на мурашей и неторопливо запивала вином еду. Мы допили вино и отдали остатки багета скромным чайкам, а потом легли головами на мой пиджак, а остальным – на песок.