Виктория Павловна. Дочь Виктории Павловны - Страница 162
Афинский задумался.
— Вы никакого курса общего лечения не проходили в последние годы?
Виктория Павловна отрицательно качнула головою.
— Последние годы мои были сплошным курсом общего не лечения, а расстройства, — сказала она с горестью, — расстройства душою и телом… Какое уж там общее лечение!
— А за границею-то вы что же делали? Было бы вам покупаться в Франценсбаде, водицы попить…
— Мучилась тоскою по дочери, нервничала, перессорилась с лучшими друзьями, потеряла аппетит, сон вес и — если бы не вернулась в Россию, то, вероятно, сидела бы теперь где-нибудь в безумном доме…
— Странно, — протянул Афинский, потирая переносицу средним и указательным пальцем правой руки, что свидетельствовало у него о большом и несколько смущенном любопытстве. — Очень странно. Видите ли — в иных случаях, подобные перегибы объясняются не местными какими-либо причинами, но общим расслаблением тканей и вялостью других жизненных органов. И вот тогда, хотя и редко, но бывает, что попитается больная железцом, покупается в море, либо в щелочной и железистой водице, погуляет в деревне несколько месяцев на хороших харчах, словом, что называется, попасется на подножном корму, procul negotiis, глядь, организм-то и окреп. Ткани восстановились, вялости органов— как не бывало, а с ними — сам собою — прощай и перегиб…
— Не знаю, — мрачно усомнилась Виктория Павловна, — лечебных курсов я никаких не проделывала, а о том, как жила, вы сейчас слышали… Если эти перегибы могут проходить от беспокойства, горя, стыдных волнений и страхов, опасений за будущее, то в таком случае мне было чем вылечиться… Иначе придется, кажется, в самом деле, признать чудо да на том и остановиться…
Афинский пристально смотрел на нее.
— Извините мое замечание, — вымолвил он в ответ, — но врачи, особенно моей специальности, для женщины все равно, что духовник… Я нахожу, что для новобрачной, переживающей всего пятый месяц супружества, вы несколько унылы…
Виктория Павловна подняла на него глаза, полные страдальческой усмешки.
— Несколько!.. Я полночь в душе ношу: вот оно какое мое несколько… Скажите мне, что я не беременна, — может быть, и оживу…
— Я не могу взять на себя такой ответственности. Если бы дело шло о пятом месяце, даже о четвертом, то не поколебался бы вас успокоить, что нет ничего похожего. Но по вашим расчетам может быть только второй месяц в середине или конце. Тут и вообще то врач должен быть осторожен, а уж в особенности, когда пациентка сама возбуждает столько сомнений. В своих менструальных сроках вы не уверены, да теперь этот признак, хотя и важнейший, уже вычеркнуть из числа абсолютных. Матка увеличена, но шумов нет, аускультация, значит, покуда безмолвна: не утверждает и не отрицает. Грудные железы как будто напряжены больше нормы, но вы обладаете вообще очень энергичною грудью, — следовательно, до появления молока, это не признак. Соски пигментированы довольно темно, по вы брюнетка и не перворождающая: опять не признак. Есть то, что французские врачи называют lie de vin, но сейчас этот признак, который прежде считался непогрешимым, нами упразднен вовсе: это такая же народная примета, как малиновые губы и странное, внутрь устремленное выражение глаз. Местных варикозов нет и следа. Вообще, с объективными признаками дело обстоит, покуда, неясно, слабо и двусмысленно. Надо с ними переждать недели две или даже три, как и рекомендовала вам ваша акушерка…
— Илья Ильич! я, за этот срок, с ума сойду!
— А что же мне делать? По субъективным признакам, вроде головокружения, тошноты, затылочных болей и пищевых прихотей, теперь определяют беременность только деревенские бабки-повитухи. Если хотите слышать мое мнение… только мнение! — то, пожалуй, скорее — да: вы беременны… Если вы настаиваете на точном определении, — наука просит извинения и приглашает вас через три недели для выслушания окончательного диагноза и решительного приговора…
запел он, привставая и тем давая знак, что прием кончен…
Эх, неблагодарные времена, неблагодарные люди! Забывают Петра Ильича… А, ведь, что хотите, все-таки, гений! Вы согласны, что гений?..
Он проводил Викторию Павловну до двери, но здесь последний взгляд на отчаянное лицо и как бы даже согбенную под гнетом страха фигуру пациентки внушили его доброму сердцу великую жалость и как бы некоторую догадку.
— Послушайте, — сердечно сказал он, дружески задерживая руку Виктории Павловны в своей, — вы так волнуетесь, что… ну, словом, позвольте повторить вам, что врач тот же духовник, и предложит несколько нескромный вопрос: супругу вашему известно, что вы отправились ко мне для определения вашего положения?
— То есть, иными словами, — медленно произнесла Виктория Павловна, не отнимая руки, — желаете знать: беременна ли я от мужа и скажу ли ему, или от кого-нибудь другого и не знаю, как скрыть от мужа?.. Нет, доктор, в этом отношении — полная гарантия: если беременна, то только от мужа… все обстоит в наизаконнейшем порядке… слишком в порядке!
Она подняла глаза и в великолепном звездном блеске их Афинский опытно прочел, что она говорит правду.
— Ну, вот видите, примадонна, — сказал он, несколько сконфуженный за грубое подозрение, — вот видите, как вы умеете быть смелою: прямо — цап быка за рога… Значит, обиняки с вами излишни… Но тогда убей меня Бог, если я понимаю, что вас нервирует… В семейную психологию врываться не считаю себя в праве и не люблю… Но, если, как немцы говорят, ваша собака зарыта не в этой области и просто обуял вас физический страх пред родами, — еще и еще настаиваю: бросьте… Обещаю вам лично принимать вашего будущего и вот увидите, как легко обойдется дело: родите— будто на маслянице с ледяной горы скатитесь… «Широкая масляница! ты с чем пришла? ты с чем пришла»?.. Итак, имею честь кланяться. До свидания через три недели… А, нет, нет! Вот это уж лишнее: извольте спрятать обратно в сумочку… С товарищей не беру… мы с вами товарищи по искусству… с товарищей не беру… Супругу вашему, хотя и не имею чести его знать, мое нижайшее почтение…
— Не пойду я к тебе через три недели! — в мысленной злобе восклицала, про себя, Виктория Павловна, идя от Афинского, солнечною, жаркою улицею. — Что сказал? Это я и без тебя все знала, что ты сказал… Был перегиб — не было детей, исчез перегиб — зачался ребенок… Трудно как сообразить, подумаешь! Ты мне объясни тайну, во мне сотворившуюся, если на то достанет твоей науки, а иначе — грош ей цена и тебе с нею вместе…
Она шла как раз мимо собора, ярко сиявшего, под юным майским солнцем, белыми стенами и пятью золочеными главами… Блеск их показался Виктории Павловне даже оскорбительным, будто злорадным…
— Ишь слепит! — подумала она, — точно победу надо мною торжествует… Что же? Правда ведь… Здесь, по крайней мере, не просят отсрочки на три недели, а рубят напрямик, без компромиссов и условностей…. Чудо — и на колени перед ним! без разговоров! веруй и трепещи — трепещи, но веруй…
Кораблевая форма старинного рюриковского собора как-то впервые привлекла ее внимание:
— Какой гордый фрегат выстроили!.. Несется себе по житейскому морю, на белых парусах, мачты светят золочеными маковками, крест, как солнечное знамя, сыплет искрами… Не для нас!.. Mit schwarzen Segeln segelt mein Schiff wohl über das wilde Meer… Но как, же устала я от этого бесконечного плаванья под черными парусами, как оно меня истомило и издергало!.. Пересесть разве под новый-то флаг? Доставить Экзакустодиану торжество, отцу Маврикию удовольствие? А себе что? Розовый самообман, убаюкивающий глупцов? Так — неспособна!.. Вчера Экзакустодиан требовал: если не веруешь, сознайся, скажи… Не посмела, промолчала!.. Сегодня вот эти главы сверкающие смотрят — будто приглашают: ведь, веруешь же! сознайся, скажи, иди к нам!.. Не смею, молчу… Было бы смолоду — может быть, даже кокетничала бы сама с собою нерешительностью-то… Как же! Фауст в юбке!..