Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография - Страница 96

— Читайте ваш вопрос, товарищ капитан! Ну! — приказал старпом.

Старый капитан мизинцем потряс в ухе и с полным удивлением спросил:

— Ты это на кого рычишь, а?

— Согласно вашего приказа старший при анкетировании здесь я! — отрубил Сагайло. — Читайте!

Фаддей Фаддеич вздохнул и послушно прочитал:

— «Как вы считаете: нужна ли человеку в космосе ветка сирени?»

— Да или нет?! — еще грознее рыкнул Саг-Сагайло.

Фаддей Фаддеич поднял на своего подчиненного глаза и прошипел:

— Я тебя в порошок сотру! В сумасшедший дом! На всю жизнь!

— Прошу всех заслушать выдержку из инструкции, — ледяным тоном произнес Сагайло и, вытащив конверт с печатями, зачитал: — «Моряки с высоким баллом негативной экспрессивности могут быть понижены в должности или вообще списаны с судов флота».

— Гм, — сказал Фаддей Фаддеич, почесал затылок и углубился в вопрос о сирени и космосе: ни понижаться в должности, ни списываться ему еще явно не хотелось.

Осторожно вмешалась в происходящее Татьяна Васильевна:

— Товарищ Саг-Сагайло прав, конечно, но я бы хотела напомнить и о тех требованиях, которым должен отвечать наш метод, — это добровольность предоставления информации… — Она несколько принужденно засмеялась и продолжала: — Я как-то тут говорила, что наш брат интервьюер должен быть иногда вежливым, как продавец из дамского магазина, иногда пронырливым, как дипломат, иногда обворожительным, как Одри Хэпберн, но все эти качества несколько…

— …несвойственны моему старпому, — мрачно продолжил капитан Кукуй.

— Ясно. Простите, Фадцей Фаддеич, — сказал Сагайло, сбавляя тон. — Боцман Загоруйкин, читайте вопрос номер сорок!

Боцман довольно долго искал вопрос, потом не особенно бегло прочитал:

— «Сосет ли у вас под ложечкой перед важным делом?» — И сразу ответил: — Ясное дело, сосет, если жрать хочется.

— Надо только «да» или «нет», — галантерейным тоном напомнил ему старпом. — Четвертый помощник, читайте вопрос номер семь!

— «Любите ли вы каверзные шутки?» — прочитал Гриша Айсберг.

Все присутствующие задумались. Гриша кусал ногти и морщил лоб. Ниточкин вдруг тупо, но внимательно начал рассматривать бюст профессора Угрюмова. Он даже привстал и провел по гипсовой бороде великого ученого пальцем.

— Чего ты на него так вылупился? — спросил Гриша, чтобы оттянуть время для ответа.

— Да вот смотрю на этого великого зоолога и думаю, что бюст у него потрескался и надо бы в ремонте заказать новый и пора снять с ученого размеры для ремонтной ведомости, — сказал Петя Ниточкин.

— Верно, — машинально произнес старший помощник, и все повернулись к бюсту профессора и начали рассматривать его, чтобы опять же оттянуть время и что-то сообразить.

— Но пожалуй, размеры можно и не снимать! — решительно сказал будущий судоводитель и безразличным взглядом скользнул по Грише Айсбергу.

— Почему вы так думаете? — спросил Фаддей Фаддеич.

— А наш радист все размеры бюстов наизусть знает, — сказал Ниточкин.

Гриша вспыхнул и настороженно уставился на Петю.

— Ах да, я забыл, — сказал Фаддей Фаддеич, и его старые глаза заискрились лукавством, как у мальчишки.

— Если вы намекаете, то… Я готов все объяснить! — сказал Гриша.

— Читайте свой вопрос! — сказал ему Саг-Сагайло.

— Нет уж! Сперва пусть все знают: моя жена познакомилась в магазине «Альбатрос» с женой радиста, жены подружились, часто встречаются, и оказалось, что у них одинаковые размеры бюстов, а я не помню размеров. И чужие не помню и свои…

— Успокойтесь, Григорий Михайлович, — сказала ему Татьяна Васильевна. — Многие мужчины не знают размеров. Это не страшно. Читайте вопрос.

Гриша пошевелил скулами, взял себя в руки и прочитал:

— «Что вы испытываете, когда находитесь в застрявшем лифте или туннеле?» К черту! — заорал он. — А у радиста записаны все размеры его, а значит, и моей жены. И мне кажется, здесь нет ничего особенного! Правильно я говорю, товарищ капитан?

— А кто тебе сказал, что мы здесь видим что-нибудь особенное? — с изумлением спросил Фаддей Фаддеич. И лицо его было невинным, как у младенца.

Гриша швырнул опросный лист под стол и вышел из кают-компании. При этом он врезал дверью в лоб Марии Ефимовны, которая оказалась в непосредственной близости от дверей в коридоре.

— Ты чего, самый первый на тосты ответил? — ласково спросила Гришу Мария Ефимовна.

— А вам какое дело? — спросил Гриша.

— Полки у меня в буфете не выдвигаются, — горестно сказала Мария Ефимовна.

— А мне какое дело? — спросил Гриша.

— Нужно новые делать, — вздохнула буфетчица. — А размер я и не помню — старая, склероз у меня, Григорий Михайлович… У радиста, что ль, размеры спросить?

— Откуда вы знаете? — прорычал Гриша. — Подслушивали?

— Чего знаю?

Гриша опять взял себя в руки и спокойно, монотонно объяснил:

— Моя жена, Ефимовна, дружит с женой радиста, они часто встречаются, потому что живут рядом, а бюсты у них адекватные, а я не знаю размеры, всегда забываю их, и когда рубашку, например, покупаю, то мне шею измеряют холодной рулеткой, а у радиста есть все номера моей, то есть — черт побери! — его жены, то моя жена прислала такую дурацкую радиограмму, и здесь я не вижу ничего не понятного.

— А кто тебе сказал, что я чего-нибудь не понимаю? — спросила Мария Ефимовна.

Татьяна Васильевна стирала у себя в каюте белье и попутно наговаривала на диктофон отчет за день: «Мне стало известно, что экипаж начал как бы испытание психологической устойчивости четвертого механика. Он является автором совмещения душевых кабин, через которые прошла уже значительная часть экипажа. Необходимо отметить, что капитан участвует в розыгрышах. Он мне сказал, что каверзные шутки веками применялись на море для определения психологической выдержки моряков…»

Вечером Гриша вышел на палубу и одиноко стал у релингов. В его руке, как обычно, был разводной ключ. Гриша глубоко задумался, глядя на море. Ибо, как спросил Маяковский: «Кто над морем не философствовал?»

Кучевые облака вздымались на огромную высоту, клубясь, быстро меняя очертания. Тени от облаков извивались на волнах. Вероятно, опять надвигался тропический ливень.

И вдруг в этом зыбко меняющемся мире Грише померещился парусник.

Парусник шел напересечку. Его паруса упруго вздымались над корпусом. Чем ближе подходил парусник, тем страшнее делалось Грише. Он тер и тер глаза, но сомнений не оставалось: вместо парусов на мачтах, и стеньгах, и реях реяли огромные бюстгальтеры — розовые, голубые и даже салатные.

Гриша бросился с палубы вниз. Он ворвался к Татьяне Васильевне без стука. Доктор стирала белье.

— Садитесь, что с вами, Гриша? — спросила Татьяна Васильевна, торопливо вытирая руки.

Гриша сел и увидел возле открытого иллюминатора докторской каюты сохнущие бюстгальтеры — розовый, голубой и салатный.

Гриша зажмурился. Доктор успела перехватить его дикий взгляд, смутилась и сдернула предметы своего туалета на койку.

Гриша открыл глаза и взглянул на иллюминатор. Он был пуст. Вернее, за ним катил волны безграничный океан.

— Мне, — сказал четвертый механик, — мерещится…

— Хорошо, сейчас, — сказала доктор, вытаскивая из холодильника пол литровую бутыль валерианы. — Что вам мерещится, Гриша?

— Летучий… этот… японец, то есть голландец, — пробормотал Гриша. — Мне бы… чего покрепче глотнуть…

Татьяна Васильевна секунду колебалась, потом внимательно посмотрела в безумные Гришины глаза и налила в мензурку спирта.

Гриша глотнул. Ему немного полегчало. Только пот продолжал обильно катиться по лицу.

— Что вам все-таки померещилось? Мне важно знать. «Летучие голландцы» давно мерещатся морякам — это ничего…

Гриша Айсберг стал делать возле грудной клетки непонятные пассы, потом махнул рукой на целомудрие и сказал:

— Здоровенный парусник прет напересечку, а вместо парусов — эти ваши… ну… лифты, то есть лифчики… Татьяна Васильевна, — с мольбой закончил Гриша, — поможете мне в Сингапуре купить десяток?