Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография - Страница 100

— Медленнее, что я, стенографистка, что ли? — сказал Маркони.

— Подмел артелку. Жду. Он всегда в восемь тридцать как штык бегемотину… простите — мясо нюхал. Уже девять было, его нет…

— Скажи: «Старый дурак!» — вдруг приказал Фаддей Фаддеич и пробурил матроса подозрительными стариковскими глазами.

— Чего?

— Скажи: «Старый дурак!» — повторил приказ капитан.

— Фаддей Фаддеич, я…

— Ну!

— Старый дурак!

— Маркони, похоже, а? — спросил капитан радиста.

Радист пожал плечами — ему не хотелось впутываться.

— РДО подавать или на машинке печатать? — спросил Маркони.

— Подожди РДО подавать, — сказал капитан. — Не верю я, чтобы такой моряк мог в штиль за борт свалиться, а тем более сам прыгнуть, и без всякого завещания. Ну, что ты, Ниточкин, дальше делал? — спросил капитан.

— Закрыл рефрижераторную… Потом, думаю, «добро» надо бы взять у чифа, чтобы на маринад для акулы уксус отпустить. Стали его искать, а его нет нигде…

— Ладно. Идите оба, — сказал капитан.

Ниточкин понуро повернулся и вышел, низко повесив голову.

Фаддей Фаддеич остался один, кряхтя встал с кресла, подошел к попугаю, налил воды в поилку, погладил птицу по спинке.

— Ай эм сорри! — по-английски посочувствовала капитану птица.

Был тихий предвечерний час ранней зимы в дачном поселке на другой стороне планеты.

Над кустами заснеженного шиповника летали снегири.

Где-то вдали погромыхивала электричка.

От ворот палисадника к веранде дачи шагал по только что расчищенной от снега дорожке Василий Никифорович Ивов. Он тяжело опирался на палку.

На теплой веранде сидели женщина среднего возраста, одетая строго, и мужчина неопределенного возраста, одетый в заграничный комбинезон. Ясно было, что он только что работал в саду. Они пили чай и смотрели на подходящего Василия Никифоровича с настороженностью.

— Простите, — сказал профессор, поднимаясь на веранду. — Нежданный гость хуже татарина. Моя фамилия Ивов. Я социолог и психолог. Обследую родственников моряков…

— Здесь нет родственников моряков. Вы ошиблись, — сказал хозяин, вставая.

— Бывший муж Елены Михайловны — моряк. Сейчас он участвует в эксперименте, связанном с космическими проблемами…

— Я знала, что Эд пойдет далеко! — воскликнула Елена Михайловна. — Ты куда, Володя?

Мужчина посмотрел на бывшую супругу Эдуарда Львовича побелевшими от ревнивой зависти глазами и вышел, на ходу бросив:

— Пойду еще раз дорожку расчищу!

— Садитесь, пожалуйста, — попросила Елена Михайловна и вздохнула.

— Елена Михайловна, у меня только один и достаточно нескромный вопрос: почему вы разошлись?

— Я похожа на быка?

— Нет. Вы красивая дама.

— Чего же вы берете меня за рога? Рога были у Эда. Потому мы и разошлись. Я не способна быть женой моряка. Я обыкновенная женщина. Я не могу ждать пятьдесят пять лет… или когда там им дают пенсию? Знаете, почему у коровы глаза печальные? — спросила дама и закурила. — Чаю можно вам предложить?

— От чая не откажусь. Благодарю. Вы расстались со скандалом?

— Скандал? С Эдом? Он никогда не поднял на меня голоса. Он три года знал, что растит чужую дочь, а я не смогла заметить, что он это знает…

Дама встала и нервно начала расхаживать по веранде.

— Вы его любите и сейчас? — спросил Василий Никифорович.

— Возьмите варенья, домашнее, малина, — сказала дама. — И имейте совесть.

— Елена Михайловна, спрашиваю не из личного любопытства. Поверьте, самому тяжело сейчас. Но это нужно для тысяч моряков и космонавтов. Скажите, что его чаще всего выводило из себя?

— Двуличие. Но я многие годы была двуличной по отношению к нему, и он терпел это.

— И он ни разу не сорвался? И в молодые годы?

— Молодые годы? — переспросила дама, мельком глянув на себя в зеркало. — Молодые годы? Что-то было… — Она остановилась перед зеркалом и стала пристально всматриваться в него, как бы находя там картины прошлого. — Однажды. В цирке… Да, в цирке. Шел ужасно смешной номер, ужасно! Клоун, маленький совсем, таскал за хвост льва… Огромный лев, и его таскает по всей арене гномик… Эд попросил меня выйти с ним из зала… И ушел сам. Я досмотрела номер… Он, конечно, ждал у подъезда… — Она погрузилась в воспоминания и умолкла.

— И что было дальше? — с напряжением и напором спросил профессор.

— Он впервые напился и уехал ночевать на судно…

Корявыми буквами на стальных дверях надпись: «ОСТОРОЖНО! НЕ ВХОДИТЬ! РЕФРИЖЕРАТОРНАЯ КАМЕРА! ВО ДВОРЕ ЗЛАЯ СОБАКА!»

У дверей рефрижераторной камеры Петя Ниточкин привычно сунул ноги в дырявые валенки, надел ватник и меховую ушанку.

Потом Петя вытер пот со лба и открыл тяжелый висячий замок артелки, распахнул дверь и отшатнулся, ибо увидел белое привидение.

Привидение продолжало делать то, что делало, вероятно, уже давно: поднимало над головой и опускало на пол бочку с комбижиром. Скрипа дверей привидение не услышало, так как в рефрижераторной камере гудели мощные вентиляторы. Изо рта привидения валил пар.

— Эдуард Львович! — заорал Ниточкин.

Старший помощник неторопливо опустил бочонок, закрепил его в стеллаже и, не глядя на Ниточкина, прошел из холодильника к трапу. Он поднялся в тропическую жару на палубу и зажмурился от солнечного света.

— Эдуард Львович, как же все это?.. — с облегчением и радостью спросил Ниточкин, отряхивая со старшего помощника иней. — Это я, значит, вас закрыл в холодильнике?.. А мы думали… Черт! — В этот момент в руках Пети с громким треском разломился заледеневший галстук Саг-Сагайло.

— Петр Иванович, вы читали Шиллера? — наконец разжал губы Саг-Сагайло. Его голос звучал хрипло, морозно, по-новогоднему.

— Я думал, вы мне мясным топором башку отхватите, а вы такой странный вопрос…

— Ниточкин, вы читали Шиллера? — невозмутимо повторил Саг-Сагайло.

— Нет, — сказал Ниточкин. — Трудное военное детство… не успел…

— У него есть неплохая мысль, — прохрипел старпом, растирая себе побелевшие уши. — Шиллер считал, что против человеческой глупости бессильны даже боги. Это из «Валленштейна». Но касается только меня, товарищ Ниточкин.

— А кричать вы пробовали? — спросил Ниточкин.

— Мы не в лесу, — прохрипел Саг-Сагайло и зашагал к капитану.

Нельзя сказать, что Кукуй встретил его радостно.

— Ты откуда, литовский князь? — спросил Фаддей Фаддеич и пошевелил скулами.

Саг-Сагайло высморкался и серийно расчихался, затем скупо доложил:

— Из холодильника.

— Почему сигнализация не работает? Должна быть в рефрижераторной камере сигнализация?

— Должна.

— Строгий выговор!

— Есть.

Капитан вытащил из бара бутылку виски, налил стакан:

— Согревайтесь.

— Благодарю вас, я не пью.

— Пьешь, старый дурак! — заорал попугай.

Капитан накинул на птицу одеяло, попугай умолк.

Капитан глотнул из стакана, сказал задумчиво:

— Этот Ниточкин!.. — снял телефонную трубку, — Ниточкина ко мне!.. Садись, Эдуард Львович.

— Куда мы плывем? — прохрипел Саг-Сагайло, глядя на репитор компаса над капитанским столом.

— Куда? Тебя ищем! Назад плывем, по своему следу, как зайцы…

Вошел Ниточкин.

— В тюрьму сесть хочешь? — спросил капитан. — А если бы чиф там концы отдал? Если бы мы замороженного старпома на родину привезли, а? Умысел я здесь вижу, Ниточкин! Злостный умысел!

— Никогда в жизни я не сажал людей в холодильник специально, — мрачно сказал Ниточкин. — Грешно сажать мужчину в холодильник, даже если он тебе друг-приятель. А если он еще твой начальник, то запирать человека в холодильнике просто глупо, товарищ капитан.

— Ниточкин, я тебя во Владивостоке с волчьим билетом спишу! — Капитан взял трубку и приказал на мостик: «На прежний курс! Нашелся чиф!»

— Артельный не виноват, — прохрипел Саг-Сагайло. — Виноват я, так как на тридцать минут задержался с обследованием мяса.