Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая - Страница 16

– Но?..

– Король так вежлив!

– О, де Гиш, де Гиш, вы убиваете меня!

– В таком случае я замолкаю.

– Нет, продолжайте. За этой прогулкой последовали другие?

– Нет… то есть да; было еще приключение у дуба. Впрочем, ничего о нем не знаю.

Рауль встал. Де Гиш постарался тоже встать, несмотря на свою слабость.

– Послушайте меня, – сказал он, – я не добавлю больше ни одного слова; я слишком много или слишком мало сказал. Другие осведомят вас, если захотят или смогут. Мое дело было предупредить вас, я это сделал. Теперь заботьтесь сами о своих делах.

– Расспрашивать? Увы, вы мне больше не друг, раз вы так со мной говорите, – сказал опечаленный юноша. – Первый, кого я спрошу, будет или злым человеком, или глупцом, – злой будет лгать мне, чтоб меня измучить, глупец поступит еще хуже. Ах, де Гиш, де Гиш, менее чем через два часа мне десять раз солгут и десять дуэлей будут ждать меня! Спасите меня! Не самое ли лучшее – знать свой недуг?

– Но я говорю вам, что я ничего не знаю. Я был ранен, болен, я был без памяти, у меня обо всем этом только туманное представление. Но, черт возьми! Мы ищем не там, где нужно, когда подходящий человек у нас под рукой. Разве шевалье д’Артаньян вам не друг?

– О да, это верно, конечно!

– Подите к нему. Он вам осветит истину и не ранит ваше сердце.

В это время вошел лакей.

– В чем дело? – спросил де Гиш.

– Господина графа ждут в фарфоровом кабинете.

– Хорошо. Вы позволите, дорогой Рауль? С тех пор как я могу ходить, я так горд.

– Я бы предложил вам опереться на мою руку, если б я не догадывался, что вас ждет женщина.

– Кажется, да, – сказал улыбаясь де Гиш и оставил Рауля.

Рауль остался неподвижный, оцепеневший, раздавленный, как рудокоп, на которого свалился свод: он ранен, истекает кровью, мысли путаются, он старается оправиться и спасти свою жизнь с помощью разума. Нескольких минут было достаточно Раулю, чтобы рассеялось головокружение, причиненное этими двумя открытиями. Он уже связал нить своих мыслей, как вдруг сквозь дверь он услышал голос Монтале в фарфоровом кабинете.

«Она! – подумал он. – Да, это ее голос. Вот женщина, которая могла бы мне сказать правду; но стоит ли мне здесь расспрашивать ее? Она прячется даже от меня; она, наверное, пришла по поручению принцессы… Я увижу ее у нее в комнате. Она объяснит мне свой ужас, свое бегство, неловкость, с которой от меня избавились; она все это скажет мне… после того как господин д’Артаньян, который все знает, укрепит мое сердце. Принцесса… кокетка!.. Ну да, кокетка, но иногда способная любить; кокетка, у которой, как у жизни и у смерти, есть свои капризы, но она заставила де Гиша почувствовать себя счастливейшим из людей. Он-то, по крайней мере, на ложе из роз. Вперед!»

Он покинул графа и, всю дорогу упрекая себя в том, что он только о себе говорил с де Гишем, пришел к д’Артаньяну.

Капитан дежурил. Сидя в глубоком кожаном кресле, уперев шпоры в паркет, держа между ног шпагу, он читал кучу писем, покручивая усы.

Увидя сына своего друга, д’Артаньян проворчал что-то радостное.

– Рауль, мой милый, по какому случаю король вызвал тебя?

Эти слова неприятно поразили молодого человека, и он отвечал, садясь на стул:

– Право, ничего об этом не знаю. Знаю только, что я вернулся.

– Гм! – пробормотал д’Артаньян, складывая письма и взглядывая пронизывающим взором на своего собеседника. – Что ты там толкуешь, мой милый? Что король тебя не вызывал, а ты вернулся? Я не очень хорошо это понимаю.

Рауль был бледен и со стесненным видом вертел шляпу.

– Какого черта ты строишь такую физиономию и что за могильный тон? – вскричал капитан. – Это что же, в Англии приобретают такие повадки? Черт возьми! Я тоже был в Англии и возвратился оттуда веселый, как пташка. Будешь что-нибудь говорить?

– Мне слишком много надо сказать.

– Ах, вот как! Как поживает твой отец?

– Дорогой друг, извините меня. Я только что хотел спросить это у вас.

Взгляд д’Артаньяна, проникавший в любые тайны, стал еще более острым. Он сказал:

– У тебя горе?

– Я думаю, что вы это хорошо знаете, господин д’Артаньян.

– Я?

– Несомненно. О, не притворяйтесь удивленным!

– Я не притворяюсь удивленным, мой друг.

– Дорогой капитан, я прекрасно знаю, что ни в хитростях, ни в силе я не могу состязаться с вами и буду вами бит. Видите ли, сейчас я глупец, я тварь безмозглая и безрукая. Не презирайте меня и помогите мне! Я несчастнейший из смертных.

– Почему же так? – спросил д’Артаньян, расстегивая пояс и смягчая выражение лица.

– Потому, что мадемуазель де Лавальер обманывает меня.

Лицо д’Артаньяна не изменилось.

– Обманывает! Обманывает! Что за важные слова? Кто тебе сказал?

– Все.

– А-а, если все тебе это сказали, значит, в этом есть доля истины. Я верю, что нет дыма без огня. Это смешно, но это так.

– Значит, вы верите! – живо воскликнул Бражелон.

– Я не вмешиваюсь в подобные дела, ты это хорошо знаешь.

– Как? Даже для друга? Для сына?

– Вот именно. Если бы ты был мне чужим, я бы тебе сказал… я бы тебе ничего не сказал… Ты не знаешь, как поживает Портос?

– Сударь! – воскликнул Рауль, сжимая руку д’Артаньяна. – Во имя дружбы, которую вы обещали моему отцу!

– Ах, черт! Я вижу, что ты серьезно болен… любопытством.

– Это не любопытство – это любовь.

– Ладно! Еще одно важное слово. Если бы ты был действительно влюблен, мой милый Рауль, было бы совсем иначе.

– Что вы хотите сказать?

– Я говорю, что если бы ты так серьезно любил, что я мог бы думать, что обращаюсь всегда к твоему сердцу… Но это невозможно.

– Говорю вам, что я безумно люблю Луизу.

Д’Артаньян заглянул в самую глубину сердца Рауля.

– Невозможно, говорю тебе… Ты как все молодые люди: ты не влюблен, ты безумствуешь.

– Ну а если бы это было так?

– Никогда еще разумный человек не мог повлиять на безумца, у которого кружится голова. Я уже сто раз в жизни обжигался на этом. Ты бы меня слушал, но не слышал; ты бы меня слышал, но не понимал; ты бы меня понимал, но не слушался меня.

– О, попробуйте, попробуйте!

– Я говорю больше: если бы я был так несчастлив, что знал бы что-нибудь, и так глуп, чтоб тебе об этом сообщить… Ты ведь говоришь, что ты мой друг?

– О да!

– Ну, так я бы поссорился с тобой. Ты бы мне никогда не простил, что я разрушил твою иллюзию, как выражаются в любви.

– Господин д’Артаньян, вы все знаете и оставляете меня в замешательстве, в отчаянии, в агонии! Это ужасно!

– Ну-ну!

– Вы знаете, что я никогда не кричу. Но так как Бог и мой отец никогда не простили бы, если б я пустил себе пулю в лоб, то я пойду и заставлю первого встречного рассказать мне то, что вы отказываетесь сказать мне, я уличу его во лжи…

– И убьешь его? Вот так хорошее дело! Пожалуйста! Мне-то что до этого? Убивай, мой милый, убивай, если это может доставить тебе удовольствие.

– Я не буду убивать, сударь, – сказал Рауль с мрачным видом.

– Ну да, вот вы, нынешние, любите принимать такие позы. Вы дадите себя убить, не правда ли? Как это мило! Ты думаешь, я о тебе пожалею? Целый день буду повторять: «Что за ничтожная дрянь этот мальчишка Бражелон, что за животное! Я всю жизнь потратил на то, чтоб научить его прилично держать шпагу, а этот дурак дал себя проткнуть, как цыпленка». Идите, идите, дайте себя убить, мой друг. Я не знаю, кто учил вас логике, но, прокляни меня Бог, как говорят англичане, а этот человек зря получил деньги от вашего отца.

Рауль тихо закрыл лицо руками и прошептал:

– Нет друзей, нет!

– Вот как! – сказал д’Артаньян.

– Есть только насмешники и равнодушные.

– Глупости. Я не насмешник, хоть и чистокровный гасконец. И не равнодушный. Да если б я был равнодушным, я уже четверть часа тому назад послал бы вас ко всем чертям, потому что вы человека веселого превратили бы в печального, а печального уморили бы. Неужели, молодой человек, вы хотите, чтоб я внушил вам отвращение к вашей милой и научил вас ненавидеть женщин, тогда как они честь и счастье человеческой жизни?