Видение Апокалипсиса - Страница 6

«Это к радости и счастью», - пронеслось у меня в голове. Я посчитал пятнышки на панцире солнышка. Божья коровка выбралась на указательный палец, расправила крылья и улетела.

Шелестя травой, я как будто порхал – легкий, почти невесомый, над лугом. И цветы, и травы поднимались за мною, кивали мне, как будто желая хорошего пути.

Я подошел к синей чаше озера.

Ивы полоскали свои косы в светло-зеленой воде. Вода была сравнительно теплой, и я легко провел ладонью по мягкой ее поверхности.

Противоположный берег зарос широкой лентой камыша, тростника и рогозы.

Посреди озера застыл в белой лодке рыбак.

Я сел на песок, и смотрел на него, на фиалковые облака, на то, как шумит под налетевшим ветерком крепкий дуб.

Встретился глазами с рыбаком, он улыбнулся мне, и направил лодку к берегу.

Я спросил его об улове. Он похвастался лещом, окунем, налимом, язем, пескарями, форелью и даже щукой.

- Сейчас уху сварим, - сказал он. – Какая же уха без щучьей головы?

Мы сидели на траве мирно беседуя, глядя на вечный огонь, предвкушая царственное блюдо.

О чем шла беседа? Не знаю, помню только, что она была легкой и теплой, как летний ветер в поле.

Моего собеседника звали Феликсом.

Он аккуратно процедил бульон, вернул его в котелок, добавил немного крупной рыбы, а меня попросил нарезать лука и моркови.

Заправив уху зеленью и перцем, попробовав на соль, мы сидели уже молча, любуясь окружающей природой, атмосферой полуденного дня.

Когда уха настоялась, и Феликс разлил ее по металлическим тарелкам, то добавил благодарность Всевышнему за вкуснейшую ушицу.

- Отведайте. И все у вас будет хорошо.

После этих его слов я уже ничего не помню.

4. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Моим новым небом был закопченный потолок старого дома. Надо мною наклонилось лицо уже немолодой женщины. Ее добрые синие глаза смотрели участливо и тепло. Пани Тереза, простая польская женщина, дала мне кров и пищу. Все мои рассказы о видениях, она воспринимала как последствия болезни. Оказывается, меня нашли раненым на окраине местного леса, и я пролежал в бреду уж больше недели. Как я добрался от поля к лесу – до сих пор понять не могу. Да и чему тут удивляться? В нашей жизни бывает множество странностей.

Всю осень и начало зимы я прятался в доме у пани Терезы, а посреди зимы, когда я окреп, ко мне пришел ее брат Генрик, осмотрел меня строго и придирчиво, а потом предложил участвовать в Сопротивлении.

Я согласился. Так я стал бойцом Армии Людовой, созданной в начале зимы сорок четвертого.

Мое боевое крещение состоялось во время столкновения с немцами в Липских лесах. Мы проводили бои с нацистами, разрушали мосты и железные дороги, организовывая крушения немецких эшелонов, срывая их продвижение на фронт, нападали на склады, на небольшие карательные отряды, освобождали пленных из тюрем и лагерей.

Свое первое личное оружие я добыл в бою, во время знаменитого нападения на оружейный склад в городе Марки. Летом, во время боев в Яновских лесах, когда немцы проводили антипартизанскую операцию «Штурмвинд», я был ранен, но мы сумели прорвать окружение, и меня, буквально на руках, вынес мой новый друг Генрик – суровый и непреклонный боец, готовый положить жизнь свою за родину и товарищей.

Уже в конце лета и осенью я принимал участие в новых сражениях. Моя война закончилась в январе сорок пятого, во время боев за Варшаву. Я присоединился к советским частям, и тут же попал в госпиталь с расшатанным здоровьем.

Домой я вернулся весной сорок пятого, боясь не застать своих родных в живых.

И вот стою я у родного дома, от которого остались лишь развалины, ибо он был сожжен эсэсовцами. Я смотрю на пепелище, охваченный четырьмя любящими руками, и слезы радости Мариэлы и Лауры, падают на мою пропахшую порохом, табаком и лекарствами шинель.

Самым трагичным событием для меня была гибель моей матери – ее угнали на принудительные работы в Германию, где она скончалась от лихорадки спустя год.

Моей дорогой Мариэле и любимой доченьке Лауре удалось выжить во время немецкой оккупации. Мариэла была испанкой, и еще не забыла родную речь. Три немецких офицера, расположившихся на постой в нашем доме, воспринимали испанцев, как союзников Германии, и вели себя с моими родными сравнительно корректно. Но это не мешало им со временем превратить мою жену и дочь в служанок и всячески измываться над ними. Иногда спать приходилось по два-три часа, обслуживая и обстирывая непрошенных гостей.

Но все изменил сорок третий год.

За рекой загрохотало, шли советские войска, и немцы в панике начали сборы. Специальные части получили приказ сжечь дома мирных жителей, уничтожить все их домашнее хозяйство.

Мариэлу и Лауру выгнали из дома и подожгли его, и они вынуждены были ютиться в землянке, кое-как оборудованной моим дядей Николаем. Там в землянке я их и нашел, когда вернулся.

Удивительно, что наша корова, наша обожаемая Жданка осталась в живых! Как рассказала Мариэла, когда расстреливали домашних животных, то в одном дворе, то в другом раздавались сухие выстрелы и визг убиваемого скота.

- Зашел и в наш двор немец в черной форме, с автоматом. По виду, уже немолодой. Увидел, что я с Лаурой, заулыбался, вынул и показал нам фото, где изображена его дочка, оставшаяся в Германии. Только уже большая. Покачал головой, произнеся при этом «пльохо» и «Гитлер капут», велел отвести корову в малинник и дал выстрел мимо. И спокойно удалился. Так мы остались с коровой и многие теперь у нас берут молоко, - сказала Мариэла.

Я попросил описать немца, как он выглядел. Знаете, что меня поразило? Это был приземистый длинноносый человек со светлыми, будто пустыми, глазами! При описании я узнавал немца, служившего охранником! Очень похож на Гофмана! Как это могло случиться? Может это совпадение? А может меня и мою семью охранял какой-нибудь добрый ангел?

Позже я стал рассказывать историю, приключившуюся со мной во время войны, как я видел страшный суд, и смерть моих мучителей, но мне никто не верил. Да и я, признаться, иногда думаю, а не почудилось ли мне все это, не было ли это предсмертным бредом?

Ну, что было дальше? Дальше мы стали жить и работать на своей земле, отстраивать ее, восстанавливать дом, растить сад, подымать детей, а потом и внуков и молиться, чтобы не повторилось то, что было в те страшные годы со всеми нами».

***

Давыдов смотрел в глаза Петра Трофимовича и видел скупую слезу, а влетевший в окно степной ветерок шевелил его серебристые волосы.

В палату вошли лечащий врач и медсестра.

- Ну, больной, пожалуйте на осмотр. Врач новый из города в наш район приехал. Молодой, но говорят очень способный и перспективный, просто чудеса творит… Пойдемте, - сказал врач, поглаживая усы.

- А, ладно, да меня уж ничего не спасет, – сказал Петр Трофимович, махнув мозолистой рукой. – Я ведь знаю, после таких болезней не выживают.

- А мы попробуем, - прозвучал чей-то голос от двери.

Мы оглянулись.

У входа в палату стоял невысокого роста молодой человек с длинным носом и светлыми глазами. Лицо его было серьезным, но в светлых глазах светились огоньки надежды. Петр Трофимович даже привстал навстречу. Молодой врач держал руки в карманах белого халата, на котором прикреплена визитка. На ней значилась фамилия врача: Т. Гофман.

Октябрь 2015 года.

* Примечание.

Большинство событий этого рассказа не вымышлены, происходили в реальной жизни. Автор использовал документальные материалы, а также рассказы своих родных и близких, переживших ту тяжелую пору.