Вице-император. Лорис-Меликов - Страница 67

Штурм, ведомый Гейманом, захлебнулся. Сам командующий отрядом был так деморализован, что собирать увязшие в безнадежном препирательстве с турками разрозненные отряды и выводить их целыми из боя пришлось Тергукасову.

Последствия столь бездарно упущенной победы оказались весьма печальны для всей русской армии. На Балканах турки держались еще достаточно крепко, тогда как наша армия только приступала после трех неудавшихся штурмов к осаде Плевны. Взятие же Эрзерума немедленно сказалось бы на общем моральном духе обеих воюющих сторон и ускорило поражение турецких войск. Да и потом, на Берлинском конгрессе 1879 года[34], заложившем мину замедленного действия такой силы, что на весь XX век хватило, после такой победы наша делегация чувствовала бы за своей спиной гораздо большую силу и не позволила говорить с собой как со страной побежденной.

Зимние квартиры, которыми манили солдат в бой, обречены были теперь обустраиваться не в городе, а в осадном лагере. И хотя командование корпуса и самого отряда немало положили сил на обеспечение осадных войск самым необходимым, пришел неумолимый спутник войны – тиф.

Зараза беспощадней пуль и снарядов. Кавказский действующий корпус за три месяца – с декабря по февраль – потерял 37 тысяч человек, вчетверо больше, чем в боях. Чинов болезнь не признает. В сражении пал лишь один генерал, в лазарете – шестеро: племянник командующего корпусом генерал-майор Иван Лорис-Меликов, герой Деве-бойну генерал-майор Соловьев, великолепный воин генерал-майор Шелковников… Наконец, сам Гейман. И вот ведь странность: смерть его была схожа с боевою судьбой. Он вроде победил болезнь, из Эрзерума, уже капитулировавшего, приехал в Каре, где в местном госпитале долечивались его товарищи, и, как ни удерживали его и свита, и врачи, упрямый генерал отправился навестить больных сослуживцев… Тут его и настиг второй удар тифа.

А может, это вовсе не упрямство и Василий Александрович сам смерти искал?

Отпраздновав славную победу у Аладжинских высот, великий князь Михаил Николаевич и его ближайшее окружение какое-то время оставались в нерешительности: а стоит ли продолжать войну на Кавказском театре? В конце концов, армия Мухтара-паши разгромлена, а сулят ли дальнейшие действия победы, это еще большой вопрос. И граф де Курси, прочитав донесения разведки и представив данные, раздобытые еще до войны французским генштабом, о фортификационных работах английских инженеров по укреплению и без того мощной крепости Карса, утверждает, что мы положим всю свою армию, но ни одного заграждения на подступах к городу не возьмем. И не лучше ли вообще отойти на зимние квартиры. Разумеется, и князь Фердинанд Витгенштейн, получая жалованье на русской службе, больше старался в интересах родной Австрии и немедленно поддержал авторитетное мнение француза.

Так что, прежде чем осаждать и штурмовать Каре, Лорис-Меликову опять пришлось штурмовать Главную квартиру. Но тут у него был пылкий, темпераментный союзник – Иван Давидович Лазарев, не остывший от сражения и потому особенно яростный.

Иван Давидович, хоть и принадлежал роду великих армянских просветителей, в русском языке был нетверд, французского не знал вовсе – в битвах с горцами большой надобности в наречиях петербургских салонов как-то не ощущалось. Он ведь солдат в полном смысле этого слова и привык понимать чужую речь буквально, безо всяких там нюансов. От этого произошло недоразумение, попавшее с его слов в историю непроясненным. На военном совете у главнокомандующего Лорис-Меликов перевел почти без комментариев речь де Курси, вложив в свое изложение немало издевки. Во всяком случае, великий князь его понял и заметно помрачнел. И князь Мирский заерзал на своем месте. Иван же Давидович понял дело так, будто это Лорис настаивает на переходе на зимние квартиры. Потом, в минуту раздражения на своего начальника, он перескажет все это столичному корреспонденту князю Мещерскому. Мещерский – человек неглупый, но злой и коварный, и если в 1877 году нелепость обвинений Лориса в трусости была ему очевидна, то через двадцать лет лукавый и желчный князь ославит командующего корпусом в своих мемуарах, благо ответить некому – ни обвиняемого, ни свидетелей к тому времени просто не останется в живых. А клевета переползет в XX век, в труды советских военных историков, отнявших у Лорис-Меликова заслуженную славу полководца.

Ну а тогда, на военном совете у главнокомандующего 6 октября, славное было сраженьице. Михаил Тариелович своей иронией и намеками на седанскую[35] доблесть французских генералов довел несчастного де Курси до белого каления; взбешенный атташе, задыхаясь от гнева, посулил покинуть ставку Кавказского наместника, где не хотят прислушиваться к его разумным советам и позволяют господину Лорис-Меликову издеваться над старым и почтенным воином.

Странно, однако ж на этот раз угроза обидчивого француза не подействовала. Михаил Николаевич выслушал его сдержанно и лишь кивнул головой, ни словом не заступившись за своего авторитетного советника. К тому моменту горячий Лазарев сам вызвался вести войска на осаду Карса и, когда позволят обстоятельства, штурм его. Поскольку уже два военачальника взяли на себя столь серьезную ответственность и будет на кого свалить вероятную неудачу, его императорское высочество изволили склониться на сторону Лорис-Меликова и Лазарева.

К великому облегчению русских генералов, граф де Курси вскоре осуществил свою угрозу и покинул Главную квартиру. А великий князь счел за благо положиться во всем на Бога и сообразительность ответственных лиц и отныне почти не вмешивался в их распоряжения.

12 октября состоявший при корпусном командире артиллерии подполковник князь Тарханов выехал из Большой Тикмы – деревни к югу от Карса, где расположились Главная и Корпусная квартиры, – в сопровождении трубача, двух драгунов и переводчика. Он вез с собою письмо командующего корпусом генерал-адъютанта Лорис-Меликова коменданту Карса его высокопревосходительству Гусейну-Хами-паше с предложением во избежание напрасных потерь и для облегчения бедствий, неизбежных для войск и мирных жителей в осажденном городе, сдать Каре. Не доезжая трех верст до крепости, князь Тарханов был остановлен турецким аванпостом. Любезный офицер, видимо начальник над сторожевой командой, предложил парламентерам подождать в ближайшей деревне и забрал письмо. Спустя час прибыли из Карса несколько всадников. Лица, возглавившие турецкую делегацию, были немаловажные: начальник крепостной артиллерии Гусейн-бей и начальник инженеров Акиф-бей. Однако ж полномочия их свелись к тому, что они объявили нашему посланнику: ответ на письмо командующего русскими войсками будет доставлен на следующий день.

И действительно, на следующий день на квартиру командующего корпусом прибыли Гусейн-бей и офицер генерального штаба Фехим-эфенди с письмом от коменданта. Гусейн-паша просил разъяснений, что означают слова «облегчение бедствий», ибо без этого комендант не счел для себя возможным решить вопрос, видеться ли ему с его высокопревосходительством досточтимым генерал-адъютантом его величества русского императора Лорис-Меликовым для переговоров или нет, и при каких обстоятельствах, по какому протоколу может состояться это свидание.

Глава турецкой делегации произвел на Лорис-Меликова впечатление сильное. Это был чрезвычайно образованный и толковый офицер. Несмотря на ярко восточную внешность, мысль о национальной его принадлежности ни с первого, ни со второго взгляда не возникала – верный признак интеллигентности. Гусейн-бей казался скорее европейцем, что и неудивительно, поскольку воспитывался он в Вульвиче, в совершенстве владел английским языком и в меру, ненавязчиво демонстрировал редкую в любой армейской среде начитанность.

– Мне очень трудно представить себе, – сказал Лорис-Меликов, прочитав письмо, – что досточтимый Гусейн-паша не предвидит голода, холода и болезней, которые постигнут город в осадном положении.