Вице-император. Лорис-Меликов - Страница 106

Но тень сомнения осталась. Вечером принесли очередное письмо от Константина Петровича. Оно окончательно смутило императора.

«Ваше Императорское Величество!

Измучила меня тревога. Сам не смею явиться к Вам, чтоб не беспокоить, ибо Вы встали на великую высоту. Не знаю ничего, – кого Вы видите, с кем Вы говорите, кого слушаете и какое решение у Вас на мысли. О, как бы я успокоился, когда бы знал, что решение Ваше принято и воля Вашего Величества определилась.

И я решаюсь опять писать, потому что час страшный и время не терпит. Или теперь спасать Россию и себя, или никогда. Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению, – о, ради Бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте. Это будет гибель, гибель России и Ваша: это ясно для меня, как день. Безопасность Ваша этим не оградится, а еще уменьшится. Безумные злодеи, погубившие родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только борьбой с ними на живот и на смерть, железом и кровью. Хотя бы погибнуть в борьбе, лишь бы победить. Победить нетрудно: до сих пор все хотели избегать борьбы и обманывали покойного Государя, Вас, самих себя, всех и все на свете, потому что то были не люди разума, силы и сердца, а дряблые евнухи и фокусники.

Нет, Ваше Величество: один только и есть верный, прямой путь – встать на ноги и начать, не засыпая ни на минуту, борьбу, самую святую, какая только бывала в России. Весь народ ждет Вашего властного на это решения, а как только почует державную волю, все поднимется, все оживится, и в воздухе посвежеет.

Народ возбужден, озлоблен; и если еще продлится неизвестность, можно ожидать бунтов и кровавой расправы. Последняя история с подкопом приводит в ярость еще больше народное чувство. Не усмотрели, не открыли; ходили осматривать и не нашли ничего. Народ одно только и видит здесь – измену, – другого слова нет. И ни за что не поймут, чтоб можно было теперь оставить прежних людей на местах.

И нельзя их оставить, Ваше Величество. Простите мне мою правду. Не оставляйте Лорис-Меликова. Я не верю ему. Он фокусник и может еще играть в двойную игру. Если Вы отдадите себя в руки ему, он приведет Вас и Россию к погибели. Он умел только проводить либеральные проекты и вел игру внутренней интриги. Но в смысле государственном он сам не знает, чего хочет, – что я сам высказывал ему неоднократно. И он – не патриот русский. Берегитесь, ради Бога, Ваше Величество, чтоб он не завладел Вашей волей, и не упускайте времени.

А если не он, то кто же! Ваше величество, – я их всех вижу и знаю, каких грошей они стоят. Изо всех имен смею назвать вам разве гр. Николая Павл. Игнатьева. Он имеет еще здоровые инстинкты и русскую душу, и имя его пользуется доброй славой у здоровой части русского населения – между простыми людьми.

Возьмите его на первый раз, но кого-нибудь верного надобно взять немедленно.

Петербург надобно было с первого же дня объявить на военном положении: в Берлине после покушения тотчас сделали это и умели распорядиться немедленно.

Это – проклятое место. Вашему Величеству следует тотчас после погребения выехать отсюда в чистое место, – хотя бы в Москву, – и то лучше, а это место бросить покуда, пока его еще не очистят решительно. Пусть здесь останется новое Ваше правительство, которое тоже надо очистить сверху донизу. – Здесь, в Петербурге, люди найдутся авось. Завтра приедет сюда Баранов; еще раз смею сказать, что этот человек может оказать Вашему Величеству великую службу, и я имею над ним нравственную власть.

Новую политику надобно заявить немедленно и решительно. Надобно покончить разом, именно теперь, все разговоры о свободе печати, о своеволии сходок, о представительном собрании.

Все это ложь пустых и дряблых людей, и ее надобно отбросить ради правды народной и блага народного.

Сабуров не может быть долее терпим на месте: это совсем тупой человек, и тупость его наделала много бед, и с каждым днем больше делает. В приискании ему преемника было бы не так много затруднений. Из называемых кандидатов всех серьезнее барон Николаи [66] : но в ожидании прочного назначения есть возможность немедленно поручить управление Делянову, которого знает все ведомство очень близко, и человек здорового духа.

Ваше Величество. Простите меня за откровенную речь. Но я не могу молчать, – долг мой говорить Вам; если не ошибаюсь, Вам никогда не было неудобно слушать меня. Вы, конечно, чувствовали, при всех моих недостатках, что я при Вас ничего не искал себе, и всякое слово мое было искреннее. Бог меня так поставил, что я мог говорить Вам близко, но верьте, счастлив бы я был, когда бы не выезжал никогда из Москвы и из своего маленького домика в узком переулке.

Страх берет меня, когда думаю, что Вы одиноки и не на кого Вам опереться. Ради Бога, если бы Вы пожелали ближе поговорить о том, что я пишу, прикажите мне явиться, – я каждый час и каждую минуту на службе Вашей. Сам собою я теперь не в праве явиться к Вам. Позовите к себе старика С. Гр. Строганова [67] : он человек правды, старый слуга Ваших предков, свидетель и деятель великих исторических событий. Он на краю гроба, но голова его свежа, и сердце его русское. Нет другого человека в России, с кем было бы благоприятнее Вам иметь совет в эту страшную минуту. Сегодня он приезжал ко мне, взволнованный, расстроенный, исполненный тревожной заботы об Вас и об России.

Боже, Боже! Спаси нас!

Но мы люди Божий и должны действовать. Судьбы России на земле – в руках Вашего Величества. Благослови Боже Вам сказать слово правды и воли, и вокруг Вас соберется полк истинно русских, здоровых людей вести борьбу на жизнь и на смерть за благо, за всю будущность России.

Вашего Императорского Величества верноподданный

Константин Победоносцев.

6 марта 1881 г.».

Письмо это тотчас же нарушило покой в душе Александра, воцарившийся после умного и убедительного доклада Лорис-Меликова. Министр с его черными чарующими глазами и впрямь показался хитрым фокусником, преследующим какие-то свои цели – смутные, неясные, страшные. Император пожалел о своей нечаянно вырвавшейся доброжелательной резолюции на Лорисовом докладе. Но Бог вразумит, Бог не оставит ни царя, ни Россию; надо завтра же всенепременно встретиться с Константином Петровичем, он человек разумный, подскажет.

И тут же написал ответ.

«Благодарю от всей души за душевное письмо, которое я вполне разделяю. Зайдите ко мне завтра в 3 часа, я с радостью поговорю с Вами.

На Бога вся моя надежда.

А.»

Константин Петрович угадал и угодил во всем. Каждое слово его письма, писанное с хорошо обдуманным темпераментом и последовательным трепетом душевным, пронимало простую душу его чувствительного ученика, обвыкающегося с внезапно постигшей участью русского монарха.

Умом Александра не пронять – он боится ума. И умников боится. Так что напрасно Лорис-Меликов полагается на свою и впрямь недюжинную сообразительность и образованность. С такими людьми, как Александр III, образованность-то и надобно прятать поглубже, ничем ее не выказывать. Странное дело: так ведь легко стать человеком образованным – возьми книжку и почитай. Но в человеке ленивом, не желающем сделать над собою такого простого усилия, образованность собеседника вызывает неодолимое раздражение и подозрительность. Ему кажется, что его дразнят эрудицией, начитанностью; и душит никогда толком не осознаваемая лютая и слепая зависть. Зависть к чужим, недоступным наслаждениям.

На этом-то слепом и злобном чувстве своего воспитанника великолепно сыграл Победоносцев, возбуждая подозрительность и неверие ни единому слову Лорис-Меликова. И как ловко он обернул победу над заговорщиками в поражение!