Ветви Большого Дома - Страница 2

Литого свинцового стекла, ростом с двухэтажный дом стена лениво вспучивается перед бушпритом[10]. Хоть и не первый это шторм на пути, но все равно каждый раз обрывается сердце: сейчас рухнет жидкая громада и размечет хлипкие бревнышки по яростному морю… Точно в аквариуме, в недрах вала виден мечущийся толстый тунец.

Наехав, подмяла пахнущая йодом, необоримая масса; оглушил грохот. Петр до боли вцепился в штурвальное колесо – только бы не оторвало, не выметнуло прочь! Когда тяжесть стала невыносимой и удушье колом вонзилось под ребра, – схлынула волна. Пощадила. Осела грузно, ушла в зазоры помоста.

Плот вертело и раскачивало все сильнее, несло на зюйд-вест, обратно к берегам Южной Америки. «Команда» до сих пор билась над застрявшим ниралом – не могут догадаться, безмозглые…

– Блок! – завопил Петр, тыча пальцем вверх, в сторону реи. Ну, разумеется, верх нирала застрял в блоке – тут можно руки оборвать, ничего не сделаешь. Надо лезть по вантам[11] и освобождать проклятую веревку. Вот, Нгале так и делает… Осторожно! Хоть ты, брат, и ловчее всех обезьян, – но уже вздымается, хищно изгибая верхушку, волна повыше прежних…

К вечеру, против всех надежд, погода не угомонилась. Низкое солнце кровоточило сквозь грубые бинты туч. Мужчины сделали все, чтобы уменьшить парусность: до предела зарифили бизань, убрали кливер. Извлечены были на палубу выдвижные кили. Бригита, освобожденная от работ, тихонько постанывала, втирая в ладони индейский бальзам.

В сумеречной полумгле, в столбах водяной пыли уже не шторм – единый ревущий поток бесповоротно сносил их к давно оставленной широте порта Гуаякиль. Шел насмарку полуторамесячный каторжный труд. Леденящий, вовсе не тропический ливень наотмашь сек по плечам и лицам.

– ВЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО СПРАВИТЕСЬ?

Ну, а это уж совершенно некстати – Бригита вполне может сдрейфить… Ровное сияние разливается по бушующим волнам. И они стихают, словно звери на арене под ладонью дрессировщика, и покорно ложатся в круге мягкого золотистого света.

– У ВАС ДО СИХ ПОР НИ ОДНОГО МИНУСА, А ПОЛОВИНА ПУТИ ПРОЙДЕНА…

Держа плот в конусе рассеянного луча, висела над головами спасательная платформа, и робот-наблюдатель вещал с него голосом сказочного великана опасные, утешительные истины.

…Нельзя, нельзя, родненькие вы мои, это стыдно! Все равно, что попросить сейчас разносолов у Всеобщего Распределителя или сунуть Бригитину руку в регенератор. Нельзя…

Слава Богу, роботу ответили единодушно и, пожалуй, даже слишком пылко.

Платформа с места набрала скорость и, стараясь не задеть крошечный плот фронтом перепада тяготения, улетела во мглу, будто случайно приблудившаяся светозарная планетка.

– Ветер меняется! – опомнившись, загорланил Петр. – А ну, живо на грот!

Зовут меня Имант Нориньш, и родом я из Курземе. Там, неподалеку от города-памятника Вентспилса, на берегу реки Венты стоит наш Большой Дом. А лет четыреста тому назад на этом самом месте жил в своей хате старый Мартин, прямой предок бабушки Аустры. Впрочем, это мы по привычке его старым называем. Был Мартин силен и молод, когда налегал на плуг, идя за приземистой кобылкою, и была у «старого» Мартина здоровая круглолицая жена, фотография которой сохранилась, и пятеро чумазых пострелят бегало по его двору. Дети так и окончили жизнь крестьянами; ну, а уж внуков раскидало по белу свету. Одного из них, Арвида, занесло в самую Америку. Устроился там неплохо, – но до конца дней безумно тосковал по родной Венте и, не жалея денег, собирал курземские прялки, расписные сундуки, вышитые полотенца; а все свое состояние завещал латышскому землячеству в Нью-Йорке. Когда же в разных концах мира стали возникать Большие Дома, прапра… и так далее… внучка Арвида, наследница его антикварной коллекции Аустра Круминя отыскала под речными наносами остатки хаты старого Мартина, точнее – глиняный пол, и выстроила вокруг него главное здание, позднее названное Стволом. Аустра – моя прабабка. Она жива-здоровехонька и живет в Доме, который сама сработала. То есть, конечно, не своими руками, но с помощью усагров, универсальных строительных агрегатов.

Когда Аустра привела в свое жилище любимого человека, тот, понятное дело, спросил: почему у них такой странный дом, одноэтажный, круглый, с центральным залом и стыковочным устройством на крыше? Тогда моя прабабка объяснила возлюбленному идею Большого Дома. Тот не был в восторге, но все же лет пяток прожил с Аустрой. Потом они разошлись; ну, а троих своих детей наша родоначальница воспитала, как хотела. Дети выросли, обзавелись семьями; внуки тоже понаходили себе мужей и жен; настало время, когда на нижний этаж – комель – пришлось насаживать первую мутовку, квартирный узел со стыковочными устройствами с разных сторон, для будущих ветвей…

Сейчас Ствол, поднявшийся на полсотни метров, несет на себе шесть мутовок, в каждой – по две-три ветви. Расстояния между мутовками велики, – что ж, каждая семья имеет право на уединение и тишину. Всего в Доме обитает семьдесят семь человек, считая недавно родившуюся Инесу Кастельон, мою внучатую сестренку. Год назад я отделился от матери с отцом – вызвал усагр и соорудил себе хорошенькую веточку в той же мутовке, две звукоизолированные комнаты и шаровидную пристройку под мастерскую. Нет, я был слишком юн, чтобы заводить семейство, и при родителях мне жилось вполне уютно. Просто хотелось работать в одиночестве и на свободе. Я пытался восстановить громкозвучную медь, забытые духовые инструменты доэлектронной эры – гобои, бюгельгорны, саксгорны…

Вообще-то я по склонности музыкант и акустик, но мне никогда не были чужды дела, общие для всего Дома. Я просто не могу стоять в стороне, когда настает мой черед нести взяток в улей бабушки Аустры. Да у нас и мудрено было бы мне вырасти другим! Всеобщим Распределителем мы пользуемся только для того, чтобы получать вещи, которые не можем сделать сами. Теребят Распределитель, главным образом, девчонки, например, заказывая себе ко дню рождения «настоящее» (атомную копию музейного) платье Марии Антуанетты, или серьги с зелеными брильянтами, или еще какую-нибудь, столь же бессмысленную мишуру.

Пищи синтезированной мы подавно не приемлем, и никто нас не уговорит, что она даже на уровне элементарных частиц подобна хлебу из пекарни или молоку из подойника. Еще лет трех от роду я помогал взрослым сажать огуречную рассаду, позднее – молоть проросший ячмень на солод для пива, делать домашний сыр и ухаживать за коровами. Но охотнее всего я ворошил сухую душистую траву в сенном сарае. Главными игрушками моими были всякого рода ушаты, корзины, лубяные короба, лохани, корыта, – многие еще из коллекции Арвида. Подростком я столь же увлеченно возился с микротракторами, с изящными, как часовые механизмы, машинами для беспахотной заделки семян; строил гнезда для пауков, защищавших наш сад от вредителей, и вводил ген быстрого роста молодым яблоням.

И не было на моей памяти ни одного жильца Дома, кроме работавших за пределами Кругов Обитания, кто не участвовал бы посильно в наших сельских хлопотах. Тетя Велта, например, обожала печь домашний хлеб, даже собрала для этого в своей семейной ветви настоящую крестьянскую печь. Ветвь увенчалась дымовой трубою!.. Родичи, склонные к иронии, даже говорили, что хлеб получается у тети намного лучше, чем плоды ее основной профессии – приборы для внепространственной связи. Как бы то ни было, на выпечку Велты сходились все, кто был к этому времени в Доме, и ждали, принюхиваясь, пока искусница вынесет на подносе золотистые теплые караваи – каждый с крестом, начерченным еще по сырому тесту сверху, как велит древний латышский обычай… Некоторые гости утверждали, что нами движет национальная домовитость: ничего подобного, все члены семьи, вышедшие из других народов, охотно включались в хозяйственную жизнь. Скажем, дедушка Жан-Этьен, зять Аустры, оставлял свои геотермальные воды, по которым он плавал в недрах Земли на маленьком сверхпрочном суденышке, и появлялся в Доме затем, чтобы дни и ночи просиживать над восстановлением старинного ткацкого стана. Сперва станки у него получались громоздкие и недолговечные. Потом однажды дедушка зазвал нас, младших детей, в свою ветвь и показал, к нашему ликованию, большущее мотовило, с визгом и стуком наматывавшее на себя пряжу с двух барабанов. Домочадцы дружно включились в дело: скоро у нас стали получаться отличные холсты – и в шесть, и в восемь нитей, гладкие, полосатые, клетчатые! Дальше – больше: мы перестали заказывать через Распределитель новые полотенца, одеяла, простыни, а там и рубахи…