Ветлуга поёт о вечном - Страница 2

Проколол зимней ночью, в курятне застав,

В доме, где на постой попросился, в одной

В деревеньке марийской, чтоб зиму прожить.

Уж теперь эта шапка потёрта была,

Мех облез кое-где, но служила она

Так же ладно. Она и как память была

Старику дорога: волк ему на ноге

Шрам оставил тогда от ужасных клыков.

А в руке старец посох дубовый держал;

Сокол вырезан сверху на посохе был,

А в когтях у него извивалась змея,

Обвивавшая посох до самой руки;

Ниже шли письмена и орнамент; в конце –

Гладкий ствол упирался в дорожную пыль.

Трём монахам старик, поклонившись, сказал:

– Я в Николо-Корельский иду монастырь.

Уж никак это он? Раньше не был я здесь…

– Он, – ответили все, поклонившись в ответ.

В небе снова раздался раскат громовой

И монахи себя окрестили крестом.

А старик посмотрел в небеса над рекой

И сказал:

– Ничего. Не пропустит река.

Погремит и уйдёт.

– Но ведь туч даже нет!..

– Там, за лесом они. Мимо их пронесёт…

А скажите мне, жив ли Пафнутий отец?

– Наш игумен? Здоров, – брат Варнава сказал. –

Вы знакомы, никак?

– Да, встречались мы с ним…

– А сегодня у нас знаменательный день, –

Брат Макарий добавил. – Сегодня мы храм

Николая Угодника, что был сожжён,

Освящаем, из пепла его возродив.

– Восстановленный храм даже лучше, чем был, –

Брат Варнава добавил. – Мы рады гостям. –

Так они шли со старцем, замедлив свой ход.

Тут брат Тихон решился спросить о другом:

– А скажи нам, отец, ты не видел сейчас

В небе знаменье или какой-нибудь знак? –

И старик ухмыльнулся, качнув головой:

– Видеть – видел. Но знак тот был не для меня,

А для вас.

– Как ты знаешь? – Варнава спросил.

– Как я знаю? Я долго на свете живу.

Мне – слова лишь остались. Дела же – для вас.

Ну а час мой последний ещё далеко…

– Как же можешь ты знать и о часе своём?

– Как я знаю? Я долго на свете живу…

– Что же знаменье значит? – вновь Тихон спросил.

– Что б готовы вы были к дерзаньям своим.

– Да к каким же дерзаньям?..

– То скажет вам ночь…

А теперь – поспешайте, я – следом приду.

Да Пафнутию – низкий поклон от меня!

– От кого же поклон?

– Дед, скажите, идёт,

А на посохе – сокол. Поймёт он и сам. –

И друзья поспешили опять в монастырь.

3. Глаголил им игумен тихо…

За оградой высокой движенье кругом

Пребывало большое, бурлило, текло.

Так в Николо-Корельской обители всё

Суетилось с утра: все – в работе, в делах.

К освящению храма готовились все:

Те, кто в службах участвовать будут, и те,

Кто другим послушанием занят весь день.

Три монаха, оставив у келий бельё,

Не развесив сушиться, в волненьи большом

Поспешили к игумену с вестью своей.

Старца в келье застали. И он, как и все,

К освящению храма готовил себя.

Облачиться помощник ему помогал

Для торжественной службы. Монахи вошли,

Поклонились учтиво, и он им – в ответ.

– Что вам, братия? Вижу, у вас на душе

Неотложное что-то, – игумен сказал. –

Ты, Варнава, начни. –

И, поклон опустив,

Так Варнава рассказ свой короткий повёл:

– Мы бельё полоскали… увидели вдруг:

Быстрый сокол стрелой над водой пролетел,

А потом в ясном небе – раскат громовой…

– Гром я слышал, – игумен Пафнутий сказал.

– А потом в вышине, между двух облаков,

Среди ясного неба увидели мы:

Человеческий облик едва проступил;

А потом всё ясней и яснее… и вот,

Среди двух облаков плыл в лазури небес

Дивный старец седой и, подняв два перста,

Словно мир под собой он хотел окрестить…

Но потом вновь раздался раскат громовой

И виденье исчезло среди облаков…

– Дивный старец седой?.. Не узнали его?

– Не узнали, отец настоятель. Не дал

Разумения Бог. На иконах святых

Облик этот не видели ранее мы… –

Сдвинул брови игумен Пафнутий, умолк

И задумался, глядя в резное окно.

– Мог бы я, если будет позволено мне,

Написать облик старца, – тут Тихон сказал. –

Я запомнил его…

– Хорошо. Напиши…

– А ещё, – вновь Варнава монах продолжал, –

По дороге в обитель, у поля овса,

Повстречался нам старец марийский один.

Он видение видел, и он подтвердит.

Он сказал, что дерзанья оно нам несёт.

А какие? Сказал: ночь нам всё разъяснит;

Что б готовы мы были… Вот только к чему?..

– Что же это за старец? – Пафнутий спросил.

– Шёл он к вам. Скоро будет. И низкий поклон

Вам велел передать. Видно, знает он вас.

В шапке волчьей. На посохе крепком его

Сокол вырезан сверху, поймавший змею…

– Знаю, знаю!.. – игумен лицом просветлел,

Улыбнулся монахам. – Встречались мы с ним.

Вещий Дед. Так мы звали когда-то его.

Это было давно… – На минуту одну

Настоятель умолк, вспоминая своё. –

Это было давно… Монастырь наш тогда

Возле Белого моря стоял, у Двины.

Но однажды… я помню тот день, как сейчас…

Войско мурманов, лёгкой добычи ища,

Монастырь наш Корельский пришло разорить.

И тела мы и души лишь Богу давно

Посвятили, и в руки оружие брать

Не могли. Как ягнят, они резали тех,

Кто пытался их словом своим усмирить.

Впрочем, эту историю знаете вы,

Я её вам рассказывал раньше не раз…

Нас осталось не много, что тайно смогли

Взять святыни и к лодкам спуститься, к реке.

Долго, долго, горюя, мы шли по Двине,

Поднимаясь к истоку, о братьях скорбя…

В скорби долго постились. А время всё шло.

Стали рыбой, грибами питаться в пути.

Только мяса не ели уж месяца два.

Как-то вечером, видим вдруг: на берегу

Преогромный медведь издыхает, лежит.

Уже стонет едва, и хрипит, но и тот

Хрип предсмертный его страшен был и суров.

«Что ж, – мы думаем, – видно сам Бог дал нам знак,

Что закончился пост». Время шло к холодам.

Только к берегу мы не решались подплыть:

Слишком страшен был зверь и велик, и силён.

Как гора он лежал на песчаной косе;

Кровь сочилась из ран, уходила в песок.

Мы же ждали на лодках у кромки воды.

Рык последний свой вскоре медведь испустил

И утих. Но в ушах ещё долго стоял

Этот рык великана. Ещё подождав,

Мы осмелились на берег выйти гурьбой,

Весла, колья, багры наготове держа.

Но медведь был уж мёртв… Только тут, подойдя,

Мы увидели все, что под ним – человек!

Лишь с огромным трудом мы его извлекли.

Был изранен он весь, без сознанья, но жив.

Нам тогда он казался седым стариком.

И дивились мы: как он сумел завалить

Великана лесного одним лишь ножом.

Мы его тут же к лодкам скорей отнесли.

Раны страшные чистой водою омыв

И лечебным отваром из трав пропитав,

Чистой тканью покрыли; затем, обвязав,

Так оставили, чтобы набрался он сил.

А медведя разделали, шкуру содрав;

Жир лечебный и мясо добыли в запас.

И больному медведь своим жиром помог:

Быстро он на поправку в дороге пошёл.

Он тогда сам себе, чтобы легче ходить,

Посох сделал дубовый. На посохе том

Сверху сокола вырезал ловкой рукой.

А у птицы в когтях извивалась змея,

Обвивавшая посох до самой руки.

Ниже он на марийском свои письмена

Написал и украсил орнаментом их.

А в конце – гладкий ствол в пыль дорог уходил…

– Это он, – подтвердили все трое в ответ.

– Шёл он с Белого моря к Ветлуге-реке,

В край родной возвращался, из плена бежал.

Только вскоре уж нас он покинуть решил

И пешком по лесам возвращаться один.

«Я – лесной человек, – мне сказал он тогда. –