Ветка кедра - Страница 33

— Высказывания делятся на похвальные и предосудительные, — поправил Карнаух. — Кроме того, если уж ты взялся определять, то высказывание — это поступок. А поступки бывают дозволенные и незаконные. В философии вздумал тягаться с начальником? — Карнаух добродушно улыбнулся, покрутил пружинку на часах и неторопливо вышел.

Намереваясь пообедать, Гологопенко очистил яйцо и вынул из пистолета патрон с солью. Но принять ленч — приобщиться к добрым английским традициям и справить второй завтрак ему помешали. Вернулся Карнаух и положил перед ним серую конторскую папку.

— Вот, посмотри на досуге. Пригодится.

Это была диссертация на соискание ученой степени доктора философии «О пятом роде правильности речи». Труд был коллективный, после успешной защиты диссертация, видимо, была размножена и разослана по всем городам. На титульном листе этого экземпляра стояла резолюция бывшего начальника управления: «Старшим офицерам для руководства и исполнения».

Гологопенко с волнением стряхнул пыль.

«…Платон утверждал, что правильность речи разделяется на четыре рода. Она состоит в том, чтобы говорить то, что нужно, сколько нужно, перед кем нужно и когда нужно. То, что нужно, — это то, что на пользу говорящему и слушающим. Сколько нужно — это не больше и не меньше достаточного. Перед кем нужно — это, например, о политике следует говорить со стариками, с детьми — о сказках. Когда нужно — это значит своевременно, не слишком рано и не слишком поздно. Четыре рода правильности речи были крайне необходимы в то архаичное время, когда оратора, если он говорил не то, что нужно, или слишком длинно, часто и невпопад, попросту забрасывали камнями. Пережитки варварства у нас теперь искоренились, но эти постулаты известного древнего философа актуальны и сегодня. Тут мы говорим о заинтересованном разговоре. Более того, развивая учение о закономерностях выступлений, мы открыли пятый род правильности речи. Он заключается в том, что можно говорить то, что никому не нужно, сколько не нужно, перед кем не нужно и когда не нужно, и все будут слушать, и, оказывается, это тоже будет правильно! Так можно говорить с детьми о политике, о которой им говорить еще рано, говорить можно много, очень долго и когда угодно, и они будут слушать, потому что дети этого не понимают. Тут мы говорим об опережающей роли обучения в воспитании детей. А можно говорить о сказках со стариками, и они тоже будут слушать, вспоминая свое детство. Тут мы говорим о сохранении установившихся традиций. Мы говорим, говорим… И все это вместе называется — роскошь общения. Получается, что мы роскошно живем, что все довольны и счастливы».

Гологопенко задумчиво сунул папку под стол. Он пытался осмыслить положения руководящего материала. Он сомневался. Неужели есть у нас еще люди, способные одним бесхитростным движением сплести концы с началами и так перепутать все пути-дорожки спасительной истины? Да нет же. Ведь это не просто указание свыше, не чья-то бюрократическая прихоть. Это научное достижение. А мы привыкли в работе опираться на науку. Так в чем же сомнения? Оставив яйца и отбросив бесполезный уже пистолет, Гологопенко поднялся из-за стола, вывалился в коридор и на непослушных ногах поковылял в буфет. По пути он мучительно вспоминал, собирая по крупицам все знания о слове, которые ему удалось почерпнуть в институте.

Слово — основное средство убеждения. А поскольку все мы люди убежденные, слово — основное средство нашей жизни. Помнится, еще Протагор отрицал объективную истину, отмечая, что каждое слово несет с собой субъективное впечатление, и поскольку под каждым словом каждый понимает свое, утверждал, что между ложью и правдой нет разницы. Зародилась целая школа философов, которые, отталкиваясь от утверждения, доказывали обратное ему, используя при этом разные словесные ухищрения. Чтобы развить искусство словоплутства, на улицах древних Афин Протагор устраивал состязания в спорах, где спорили не для того, чтобы переубедить друг друга, а для того, чтобы переспорить. Горгий Леонтинский, подработав риторику, довел это искусство до совершенства. Ах, как важно порой бывает и теперь перенести внимание с речи в целом на отдельное слово, обладающее волшебным свойством зачаровывать слушателей. Богатое наследие нам досталось. Что же удивительного, что и теперь процветает великое племя спорщиков, берущих свое начало от Протагора, спорщиков, которые так легко могут одну ложь разбить другой, а третью выдать за истину? И легко понять, как трудно в этом хаосе избежать ошибки. Да, в жизни мы, может быть, увлеклись игрой слов, но не забыли о том, как много значит слово. До сих пор мы любим своих учителей и живем, как прежде, опираясь на традиции устных народных заговоров и заклинаний. Постепенно Гологопенко становилось понятным, откуда берутся научные труды, и почему план по лекциям у нас всегда выполнен.

Он пробирался по коридору в буфет.

— Ты анальгин прикуси, — советовал ему встречный товарищ. — Говорят, у тебя зубы болят.

— Возьми три рубля, — сочувственно протягивал руку другой. — Говорят, у тебя деньги кончились.

— Хочешь, я к ней пойду и все выскажу, — участливо предлагал третий. — Говорят, от тебя жена ушла.

— Не болят у меня зубы! — отбивался Гологопенко. — И жены у меня нет, и денег куры склевали…

Он свернул к дежурному за результатами экспертизы и другими материалами — следственной группе удалось раскрыть кое-какие факты. В буфете он выпил две бутылки минеральной воды, и ему полегчало.

— Узнал, кто на моем участке сказал правду? — усевшись с ним за одним столиком, допытывался Филинов.

Запив булочку кефиром, Гологопенко отрицательно качнул головой.

— Не могу поверить, что это кто-нибудь из моих, — сокрушался Филинов. Ты проверь, это должен быть приезжий.

— Успокойся, — Гологопенко взболтнул кефир в стакане. — Это был приезжий.

— Как ты узнал?

— По следам.

Над полученными результатами пришлось еще поработать — кое-что сопоставить, уточнить, кое с кем встретиться, проконсультироваться. После обеда Гологопенко явился к начальству, в ногах и в голове у него гудело.

— Проявили снимки с места преступления, — доложил он. — Но на фотографиях ничего не видно, кроме тротуара.

— Что за тротуар? — оживился Карнаух.

— Обыкновенный, грязный, — сказал Гологопенко. — На тротуаре эксперты обнаружили следы. След мужской. Ботинки сорок третьего размера. Пробовали по следу пускать собаку — собака след не берет.

— Почему?

— Не хочет.

Карнаух задумчиво сложил за спиной руки.

— Что говорят эксперты?

— Эксперты уверяют, что следы ведут в Бедламскую область, но от письменного заключения отказываются, ссылаясь на двойственность природы мирозданья и относительность ощущений. Я смотрел — на карте такой области нету.

— Что же, эксперты ее выдумали?

— Эксперты говорят, что это очень может быть как следствие пятого рода правильности речи, когда то, что числится, не совпадает с тем, что есть, и вообще, говорят они, на свете есть еще много того, чего мы не знаем.

Карнаух повернулся к карте.

— А сколько у нас всего областей?

— Сто двадцать одна.

— Значит, это будет сто двадцать вторая?

— Я считал. На карте — сто двадцать одна. Но сколько их фактически? — Гологопенко виновато вытянул руки по швам.

— Откуда они берутся? — нахмурился майор.

— Из отчетов. По пятому роду правильности речи, — капитан посмотрел в потолок.

— Приписки, — Карнаух задумчиво поскреб в затылке. — Где же искать эту область?

— Говорят, преступник был чудак, — высказал капитан. — Говорят, это край чудаков, которые все делают не так.

— Край? Так, может быть, это не область, а край? Сколько у нас краев в административном делении?

— Семь.

— Бедламский среди них есть?

— Нету! — Гологопенко поправил кобуру на ремнях. — По-моему, чудачество — это не территориальная принадлежность и не принцип хозяйствования, а сугубо человеческая черта, внутренняя, свойственная определенным людям, как цвет кожи, язык или обычай…