Ветер с океана - Страница 68

— Лина с полчаса будет занята. Она дала ключ от своей комнаты. Пойдемте, я провожу вас.

Она вела гостей по длинному коридору, потом они пересекли двор подошли к двухэтажному домику, поднялись на второй этаж. Сестра отперла одну из комнат.

— Подождите здесь Алевтину.

Сестра ушла. Гавриловна, не садясь, осматривалась. Комната была разделена ширмой на две половины, с обеих сторон к ширме примыкали кровати. На одной половине стоял стол с двумя стульями, на другой — шкаф и стул у кровати. И оттого, что мебели больше не было, две коморки, выкроенные ширмой из одной комнаты, казались довольно просторными. Степан предложил:

— Разденемся, Гавриловна, и сядем. Неудобно в пальто. Она замахала на него рукой.

— Сесть можно, а раздеваться не будем. Лина рассердится, что командуем у нее.

— Где же командуем? Смирненько посидим.

— Не надо, не надо! Ты не знаешь Лину. — Она, не раздеваясь, присела. Степан, пожав плечами, сел на второй стул. Гавриловна вздохнула. — Ужасно боюсь!

Он засмеялся.

— Чего бояться? Не выгонит же. Вы же ни в чем не виноваты.

— Не виновата, а боюсь. Как мы со стариком упрашивали ее остаться! Шли вместе сюда и просили, просили. На все один ответ — не хочу, не просите. И не выслушав, может прогнать. Ты ее не серди.

— Чем же я могу ее рассердить?

— Настырных она не любит. Чуть не по ней, вспыхнет, как порох.

— Вы начинайте, я поддержу.

— Нет, ты, ты! Я потом добавлю.

В комнату быстро вошла Алевтина в пальто, накинутом поверх халата. Гавриловна и Степан встали.

— Я так и думала, что вы. Сестра сказала — пожилая женщина и молодой мужчина. Что же вы сидите одетые? Раздевайтесь, не на улице. — Она принесла из второй половины стул и уселась первая.

— Да мы ненадолго, — сказала Гавриловна и повернулась к Степану. — Степа, говори.

— Пришли узнать, как твое здоровье, Лина, — кашлянув, начал Степан. — И вообще… как устроилась?

— Здоровье отличное. Устроилась неплохо. Спим с Татьянкой в одной кровати, но ей это даже нравится. Что еще вас интересует?

Гавриловна сразу забыла уговор, что разговор ведет Степан.

— Вернись домой, Лина! Поскандалила, свое доказала — хватит.

— Мой дом теперь здесь.

— Отец две ночи ни минуты не спит. Сердце у тебя есть?

— Я тоже ночи не спала. Говорить об этом не будем. Гавриловна, сдерживая слезы, обратилась к Степану:

— Поговори с ней, Степа.

Степан осторожно сказал, осматриваясь:

— Комната вроде маленькая.

— Нас всего трое. И с Полиной мы — сменщицы. Друг другу не мешаем. Оформим с Кузьмой развод, подам заявление на жилплощадь. Часть нового дома отдают больнице.

Гавриловна горестно воскликнула:

— Оформим развод! Как у тебя язык поворачивается!

— Не получается у нас жизнь с Кузей…

— А мы с отцом? О нас подумала? Ближе дочери была! И Татьянка… Как нам быть без Татьянки, подумай!

Алевтина сказала после короткого молчания:

— Мама, не надо, мне тоже нелегко!

— Поговори с ней, Степа! — сказала Гавриловна. — Скажи ей…

Алевтина раздраженно прервала ее:

— Лучше я поговорю с вами! Послали Кузе радиограмму, что я ушла? Получили ответ?

Гавриловна вытерла слезы.

— Не посылали…

— Так зачем пришли? Чего хотите? Я же поставила условие — немедленно радируйте о моем уходе!

Гавриловна молчала. В разговор снова вступил Степан:

— Лина, рассуди, как радировать? Кузе в рейсе не легко, сама понимаешь. Один срок отплавал, сразу другой начал. На берегу ни одного часа не побыл. А тут на голову такое несчастье.

Алевтина резко повернулась к нему.

— Откуда знаешь, что несчастье? Может, радость? Может, только этого и добивается, чтобы я ушла? Не даю по ресторанам шляться. Или ждать, пока открыто не выгонит меня из своего дома?

Гавриловна бурно запротестовала:

—, Лина, не смей! А мы со стариком на что? Да заикнись Кузя, чтобы тебе уйти, сами его выгоним! Навек от него тогда отречемся! Отец сказал: в обиду дочку не дадим!

Алевтина не успокоилась, а рассердилась:

— Значит, допускаете, что он может заикнуться о том, чтобы мне уйти? Значит, и вправду, беспутная свобода ему дороже? Мама, вы меня знаете, от уговоров, только хуже будет!

Гавриловна тихо плакала, Степан молчал. Алевтина гневно отвернулась от обоих. Гавриловна вытерла платком лицо, заговорила снова:

— Татьянка-то как?

— Веселая, здоровая.

— Отец сказал — без внучки и не смей домой… Так соскучился! Линочка, я возьму ее из садика сегодня? Пусть у нас переночует.

Гавриловна встала. Степан вскочил. Гавриловна поспешно сказала:

— Ты оставайся. Поговоришь еще с Линой. Алевтина холодно сказала:

— Вижу, сговорились — кто какое давление на меня окажет. Оставайся, Степан. Будем разговаривать, раз так у вас запланировано.

Гавриловна, снова заплакав, поцеловала невестку.

— Начинай, я слушаю, — спокойно сказала Алевтина, когда Гавриловна ушла. — Уверена, тебя просили уломать меня, и сам ты хочешь от себя что-то сказать. Говори теперь.

Смущенный, он не мог сразу заговорить, как задумывал.

— Ты такая резкая, Лина… Не знаю, с чего и начать.

— Хорошо, я помогу тебе. О чем тебя старики просили — забудь. Разговор бесполезный да и не верю, чтобы тебе было приятно вести его. Но, наверно, хочется знать, окончателен ли разрыв с Кузьмой?

— Всем хочется знать!

— А тебе — особенно. Не так?

— Мое отношение ты знаешь…

— Знаю, да. Хоть ничего ты прямо не говорил, все равно — знаю. И вот что хочу тебе объяснить. Не изменится Кузя, прежним вернется на берег — навсегда разойдутся наши дороги. Что тогда станешь делать?

Степан разволновался так, что у него стал дрожать голос:

— Лина, ты недавно при всех… За Степана, мол, замуж пойду, он Танечке будет лучше родного отца… Лина! Можешь не сомневаться!

Алевтина не сводила взгляда с его раскрасневшегося лица.

— Знала, что именно так и ответишь. Просьба к тебе. Обещай заранее, что исполнишь.

Степан все сильней волновался.

— Все, что потребуешь — за счастье сочту!

— Просьба такая: не приходи ко мне больше. А повстречаемся на улице, обойди стороной.

Потрясенный, он воскликнул только:

— Лина!..

Она поспешно заговорила, предваряя неизбежные вопросы:

— Не думай, что я по настроению. Рассердилась вдруг или каприз… Нет, говорю, что давно задумывала сказать.

Он с трудом выговорил:

— Виноват я в чем перед тобой?

— Не знаю, кто виноват, кто прав… Сама я немало виновата.

— Ты виновата? Перед кем?

— Не знаю, не знаю! — сказала она нетерпеливо. — Не спрашивай о том, на что себе самой не могу ответить.

Он помолчал.

— Все-таки дай понять, чем я тебя обидел? Она ответила почти ласково:

— Не обидел, нет. И человек ты хороший, и ко мне относился всегда лучше, чем я заслуживала. — Теперь и она несколько секунд молчала. Он с тревогой и надеждой смотрел на нее. — Как бы это объяснить, чтобы без обиды… Скверная я становлюсь, когда ты рядом.

Он сказал с недоумением:

— Разве я на что скверное подбивал тебя когда?

— Нет же, нет, — ответила она с досадой. — Не понимаешь ты! Говорю от души: ничего кроме добра от тебя не знала. Вижу, что обещал Гавриловне за Кузю просить. И верю — слова бы плохого о нем не сказал. Но вот, когда смотрю на тебя… Очень уж ты отличный!

Степан проговорил с грустной усмешкой:

— Плохой, оттого что хороший. Вроде бы так получается.

— Может и так. Поставить тебя с Кузей рядом — ты всем берешь. Внимательный, добрый, всегда услужливый.

— И это — плохое?

— Обожди! Я столько в эти дни передумала, так много по-новому вижу. Я ведь на Кузю почему сердилась? Что он на тебя непохожий. Мне хотелось, чтобы он ко мне был, как ты… И во всем наперекор шла, а он горячий, сразу на дыбы. Лежала здесь ночью без сна и думала: что бы стоило лаской его усмирить, подойти, обнять: «Перестань, дурачок!» На ласку он беззащитный… Нет, силой поворачивала к себе!