Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню - Страница 30

Теперь Арно был рад, что Валентин не стал откладывать поездку и устраивать разбирательство, на котором настаивал болван Лукас. Не все ли равно, кто из драивших подсвечники слуг в порыве усердия открыл дорогу к смерти и сам того не заметил, отца Мариуса всяко не вернуть… Бедный мэтр Цвиссиг остался без семейных завтраков, а Васспард – без клирика, которого теперь нужно как-то добывать.

– Валентин, – окликнул Арно тоже созерцавшего пейзаж друга, – ты уже думал, где брать священника?

– Конечно. Васспард может стать неплохим убежищем для Агния, разумеется, когда я уберу отсюда графа Альт-Гирке.

– А разве так можно?

– Так нужно. Этот господин имеет где и на что жить, а оспаривать его дееспособность и учреждать над ним опеку я никоим образом не намерен, так что перед нашим отъездом граф получит предложение отправиться восвояси. С вдовами Альт-Гирке несколько сложнее, до моего следующего дня рождения их статус, как и положение моих братьев, может трактоваться двояко.

– Твоего что?

– Дня рождения. В свое время я имел неосторожность родиться.

– Ну, – Арно аж поперхнулся от восторга, – ты и… сам знаешь кто.

– Да, кляча твоя несусветная, я именно это самое и есть.

– С чем и поздравляю тебя, а заодно и отечество. Когда, кстати, ты сделал миру такой подарок?

– В самый канун Октавианской ночи. Тогдашний клирик предлагал назвать меня Октавием, но дед настоял на Валентине. Это то немногое, за что я ему благодарен. Лестница в хорошем состоянии, твоей матери будет нетрудно спуститься.

– Угу, – кивнул Арно и внезапно брякнул: – Только первым пойду я.

– Нет. Гирке принадлежит мне, я отвечаю за все, в том числе и за лестницу.

– А за мать, когда при ней нет ни Рокэ, ни Ли, отвечаю я. Если тебе невмочь, пошли вместе.

– Хорошо, но в чем дело? Ты чувствуешь опасность?

– Сам не пойму… – Проще всего свалить на рухнувшего в колодец клирика, но это бы шло от ума, а тут Леворукий знает что! – Только пройти этой кошачьей лестницей я должен раньше матери.

– Мы должны, – поправил Придд. – Хотя я бы тут дурных сюрпризов не ждал, лестница сооружена заметно позже Двадцатилетней, ее проверяют каждую весну и осень, а церковные служители здесь спускаются ежедневно. Кроме того, к нашему визиту готовились, я отправил в Гирке на́рочного сразу же после решения о поездке.

– Молодец, – Арно положил руку на очищенные от снега перила, они казались надежными, как и ступени. Впереди сторожили полдень будто нарисованные ивы и призывно золотилась колокольня, а если зовут – надо идти. Арно нахлобучил поглубже шапку и сорвался с места не хуже призового мориска.

Виконт несся, прыгая через две ступеньки, не оглядываясь даже на Валентина, а лестница росла, уводя к зачарованному берегу, к белым дремотным лилиям. Что-то плескалось, что-то пело; расправляли неподрезанные крылья белые птицы, слишком большие для лебедей, а тростники раздвигала узкая тропка. По ней можно выйти к воде, к сердцу озера и сердцу песни, там рождается жемчуг и помнится вечное, а чужое, отжившее, ненужное, сносит к морю, и вода становится соленой. Соль – это слезы, а слезы – это память, но она же и жизнь, и песня. Забыв, не споешь, спев, не забудешь…

– Арно, я понимаю, пейзаж красив, но нам сейчас предстоит извиняться.

– Перед вечностью или перед песней?

– Перед твоей матерью. Оглянись.

– Это еще зачем… Валентин?! – Он-то откуда взялся, да еще и куртку расстегнул. – Меня ничем не приложило?

– Не могу сказать, у меня в это время было что-то вроде видения.

– У меня тоже. Я угодил в лето, а ты?

– В Багерлее.

– Вот ведь… Застегнись, холодно ж!

– Я, видимо, пытался добраться до эсперы. Ты все же оглянись.

Никакой бесконечности за спиной, само собой, нет, просто заснеженные кусты на склоне и лестница, такую за пару минут проскочишь, если бегом. В платье и не спеша, конечно, дольше, так что мать едва добралась до середины. Она никогда не любила ждать, пока за ней явятся, не усидела в карете и теперь… Темноволосая женщина неторопливо спускалась, опираясь на руку Раньера и поигрывая цветущей каштановой веткой. Кляча ж твоя, несусветная, цветущей?! Арно потряс головой, он помнил, он прекрасно помнил, что сейчас зима, они с Валентином в пресловутом Гирке, и им обоим в начавшемся году стукнет двадцать. Память, как и снег, никуда не делась, и все же виконт был еще и в Сэ, где буянила последняя отцовская весна, а по лестнице к пруду спускались мать и Ли в торском мундире.

– Теперь я спокоен, – рассмеялся отец, он вообще часто смеялся. – Лионель, если что, заменишь меня, никто и не заметит.

– Я замечу, – мать была непривычно резка, ей не нравился разговор. – Вы оба слишком неповторимы, чтобы вас путать.

– А я? – возмутился оказавшийся тут же Эмиль, – я что, повторим?

– Возможно, – этот ее вечный прищур… – Малыш подрастет, тогда и решим.

– Ты что-то вспомнил? – Матери с Раньером оставалось еще ступенек сорок, а рядом хмурился Валентин. – Или что-то увидел?

– Сам не пойму, но, скорее, вспомнил… Как Ли вел мать к нашему озеру, а отец смотрел на них и смеялся. Будто накатило что-то, наверное, дело в лестнице и Раньере, то есть в его мундире. Ли ведь был одним из самых лихих «фульгатских» командиров.

– Я тоже думал о твоем брате. Странно, как быстро в столице забыли о его торском прошлом, а ведь убивать он не прекращал.

– Да уж, сглупил я…

– Прости, ты о чем?

– О Дурзье. Валентин, как хочешь, но прикончить эту дрянь надо.

– Я тоже так думаю, но теперь нам придется намного труднее. Виконт Дарзье сначала будет долго болен, а затем предельно осторожен.

Странная лестница, очень странная, идешь и не чувствуешь ступеней, вообще ничего не чувствуешь. Не опирайся Арлетта на руку «фульгата», она бы замерла на полдороге, не в силах вынудить себя на следующий шаг, а так удалось не только спуститься, но и улыбнуться. К явному облегчению сына и, похоже, что-то заподозрившего Придда, на манерах которого догадки никак, впрочем, не сказались.

– Я должен извиниться перед вами, сударыня, – Валентин занял место отошедшего в сторону Раньера. – Мы с Арно заставили вас ждать.

– Лучше извинюсь я, мне следовало оставаться в карете, – в самом деле следовало! – увы, путешествие с солдатами притупляет чувство приличия.

– Мама, – прыснул Арно, – ты говоришь, как Сэль… сестра Герарда.

– Ничего удивительного. Мы знакомы, к тому же я читала письмо, в котором она рассуждала о преимуществах мужской одежды и поездок с «фульгатами». Не думала встретить на севере эти ивы, мне казалось, они есть лишь в Рафиано.

– Прежде я не обращал на них особого внимания, – признался, наверстывая упущенное, Спрут, – но теперь мне кажется, что в других местах я подобных гигантов в самом деле не встречал. Они чем-то примечательны?

– В Рафиано ундовы ивы можно встретить возле бывших святилищ. Вряд ли их там сажали нарочно, скорее, это для храмов выбирали отмеченные ивами места. Поблизости, случаем, нет еще и костяного ствола?

– Если я вас верно понял, то сейчас в окрестностях Васспарда ничего подходящего нет, но не следует забывать о Двадцатилетней войне, она здесь очень многое изменила. Сударыня, храм открыт и хорошо протоплен, однако мне бы хотелось войти туда первым.

– Нам хотелось бы, – перебил Арно. – Раньер, побудь с госпожой графиней.

– Да, господин капитан.

– Мы идем следом за вами, – не терпящим возражений тоном заявила Арлетта. Мальчишки не спорят, значит, церковь опасной им не кажется… Что же они оба такие встрепанные? Мерзкий несчастный случай отбивает аппетит, но не разум, и потом, священник погиб вчера, уже вчера и не здесь. Поутру, когда выезжали, особо не веселились, но и не волновались, значит, причина тревоги в другом. А что, если так действует пресловутый Холод?

Валентин встречался с выходцами трижды, Малыш имел дело лишь с Гизеллой, но мерзавка его почти поймала. Предположим, единожды задетые чуют тропы выходцев, тогда в Гирке сходятся уже два условия. Тропа Холода и абвениатский храм. В том, что на месте нынешней церкви некогда было святилище, причем посвященное Унду, сомнений почти нет, особенно если предположить, что маска местная и появилась здесь прежде золота. Окажись поблизости еще и костяное дерево, разрешилась бы и загадка дамы с кинжалом. Впрочем, смерть и песня неразлучны лишь в Марагоне.