Весы Лингамены (СИ) - Страница 9

Я непроизвольно подался вперёд и с волнением выговорил:

– Красный ветер?..

– Наука пока не располагает данными об этом явлении, – всё так же непоколебимо откликнулся Штольм. – Однако, у меня есть некоторые разработки в этой области, хоть они, надо признать, и находятся в зачаточной стадии.

– Так что же тогда заставляет двигаться по полю эти фишки? И кто создаёт этот ветер? – торжествующе спросил всех Гелугвий, подняв указательный перст кверху.

Но тут Дарима совершенно просто и счастливо просияла улыбкой, видимо, наконец, расслабившись, и ответила:

– Мы сами! Поступком мы придаём ветру начальную силу и направление. Он будет носить информацию, притягиваясь и отталкиваясь относительно других ветерков до тех пор, пока не создадутся благоприятные условия, чтобы содержащиеся в нём данные вновь трансформировались в поступок (дерево то же упавшее или выигрыш в лотерею). А вообще, – выдала она совершенно простецки, будто на лавке с подружками сплетничала, – доказывать существование кармы – это всё равно что пытаться доказать реальность человечества. Всё зависит от того, кто наблюдатель. Нужно разделить наблюдаемый объект и наблюдателя. С точки зрения Гелугвия мы все, несомненно, существуем, – и Дарима мимолётно улыбнулась учёному. – Таково же оно и для секунды, которая пробежала, пока я говорю; а вот с точки зрения кальпы или времени жизни Брахмы, мы с вами настолько малы, что нами можно и пренебречь. То есть мы – иллюзия.

– Дарима, да какого ещё Брахмы, чтоб мне под Колпак провалиться?! – не выдержал я и снова вскочил, второй раз за день проявив вовсе не приличествующее нашему интеллигентному веку поведение. – Ты ещё скажи, что ИКИППС не существует!

Я чувствовал, что снова был переполнен до краёв. Нужно было что-то менять.

– Простите, – буркнул я парой секунд позже. – Похоже, мне лучше пойти прогуляться в одиночестве, не хочу мешать беседе своими необдуманными выпадами.

Я вышел из нашей рабочей комнаты и отправился бесцельно бродить по коридорам. Проплыли мимо знакомые портреты учёных и Макетный Зал, Комната Третьего Слежения и Монитор Искусств, Зала Упокоения Алгоритмов, набитая неудавшимися проектами…

Так бродил я продолжительное время, и повсюду передо мной открывались двери, и включалось освещение, пустые залы один за другим заключали меня в свои кристально чистые объятия. Наконец, я очутился на нижнем уровне под землёй, в Машинном Зале. Посещая в основном только нашу рабочую комнату с парой пультов и монитором, как-то забываешь, что в институте задействованы огромные мощности, способные за пару секунд просчитать траектории и энергию всех частиц при рождении сверхновой.

Здесь меня встретили длинные ряды корпусов, соединённых проводами и светящихся зелёными индикаторами. И все эти гигантские соты одного электронного мозга выглядели столь удручающе ровными и одинаковыми, столь пугающе безжизненными, что к моему мрачному состоянию добавилось ещё и глубочайшее сомнение.

«Как эта куча холодного металла и скачущих квантов может решить главный вопрос человечества? – пронеслось у меня в мозгу. – А что, если Дарима действительно права, и никогда не доказать реальность кармы ни машине, ни человеку, так как непросветлённый не может создать то, что убедительно продемонстрирует всем незыблемость Учения Будды?»

От этой мысли кровь бросилась мне в лицо, я отшатнулся от машин и схватился за поручень. «Дышать ровно, не поддаваться эмоциям», – лихорадочно убеждал я себя. Но вместо этого в мозгу явственно всплыли слова Даримы, брошенные как-то на собрании: «А вы никогда не знали, кто работал тут раньше? И почему все мы вдруг заместили целую команду, работавшую до нас добрых тридцать лет? Мне пока не очень понятно, почему никто из нашей группы их не знает. Либо не хочет вспоминать? Почему все они разом ушли тридцать лет назад?»

Я хотел справиться с собой, но праведный яд этих слов разливался по артериям моего существа всё дальше, и превозмочь его распространение было уже выше моих сил. Комната с портретами первопроходцев. Необходимо было увидеть их все, прямо сейчас. Выйдя из Машинного Зала, я лихорадочно вспоминал, где я мог лицезреть их. Всего однажды, очень давно. Должно быть, это где-то недалеко. Да, два поворота направо. Я толкнул дверь. Это здесь.

На стене размещалась целая галерея портретов. Некоторые были с подписями, другие по желанию запечатлённых на них людей остались безымянными. Затаив дыхание, я медленно двигался вдоль стены и молча созерцал их один за одним. Семь героев прошлого, семь пионеров кармоведения. Поразительные лица. Родоначальники института. Основатели первых кармоугодных алгоритмов. Ласло Толнар… Руди Пейзор… Торон Гарденик… Лингамена Эклектида.

Я остановился около фотографии женщины. Молодое лицо её, обрамлённое светлыми кудрями, смотрело с портрета проницательными, умными глазами, во взгляде лучилась безграничная преданность делу решения «задачи тысячелетия». Лингамена разработала Весы – важную часть главного алгоритма, названную позже её именем.

Я попятился к противоположной стене, меняя угол обзора картин. Но с этого ракурса в моём полувзвешенном состоянии вместо светил кармоведения я разглядел в портретах лишь лики обречённости, застывшие в скорбном забвении; волевые, убеждённые лица их нежданно обратились для меня зыбкими масками траура, будто оплакивающими потраченные впустую десятилетия.

Тут словно что-то очень тяжелое придавило меня сверху. Тридцать лет они работали и верили. Двадцать лет мы с ребятами шли к победе. Теперь всё это в одночасье рухнуло! «Где наши 55%, где они?» – беззвучно шевелил я губами, умоляюще заглядывая в каждый портрет на стене. Я уже будто слышал смутный гул ответов учёных, но его внезапно заглушил поднимающийся во мне вопль отчаяния. Он тащил на поверхность засевшие внутри расстройства, бередил раны, обнажал все неудачи последнего времени. Наконец, он вобрал в себя всю иллюзорную гамму шумовых эффектов, и мощное крещендо вылилось в мучительный укол – словно кто-то докричался до меня.

Стояла оглушительная тишина. «Наланда! Наланда!» – тяжело бухало в висках, дробясь стократным эхом в тёмных закоулках моего естества. Все мы любили Наланду и знали об её терзаниях. Мы даже не видели, как она выглядит, но заочно восхищались её самоотверженностью и желанием во что бы то ни стало разобраться с главными вопросами.

– Она же надеется на нас, – прошептал я. – Если бы всё шло как надо, лет через 15—20 мы бы вытащили их оттуда и… Довольно! – проговорил я не своим голосом и встал.

Сейчас мы покончим с этим раз и навсегда. И решим всё и сразу. Кнопка. И больше никто не будет страдать. Кнопка. Никто не обязан ждать ни пятнадцать, ни сто лет. Только Кнопка. Никаких других способов мгновенно закончить Эксперимент не существует. Это нельзя сделать с общего пульта управления. Оттуда можно отключить измерители, но машины будут продолжать считать. Но главное – лишь Кнопка даёт команду на отключение Колпака и оповещает поселенцев об окончании Эксперимента. О, да, её явно специально убрали подальше – с глаз долой. Но я-то знаю, где она. Все работники института знают.

Мною овладела почти полная отрешённость. Шаг за шагом я проходил длинными коридорами, спускался и поднимался по лестницам. Ощущение восприятия происходящего сместилось за пределы моей оболочки; изменить что-то уже не было никакой возможности; оставалось только терпеливо дожидаться окончания спектакля.

Запретная Комната. Фиолетовый сигнал мигает над входом. Прозрачная дверца углублена в приборную доску. За дверцей Кнопка. Та Самая Красная Кнопка. Она как Золотой Храм10 притягивает и ужасает своим величием одновременно. Дверца открыта. Рука медленно тянется к Кнопке. Ещё секунда и Наланда услышит кодовый сигнал, а Колпак начнёт терять силу и становиться прозрачным, разгибая мембрану пространства в привычную нам сторону.

– Наланда, Эксперимент провален учёными института, – услышал я свой голос и, наконец, очнулся. – Какой ужас! – вскричал я.