Веспасиан. Павший орел Рима - Страница 11

В отличие от них, ни Клавдий, ни те, кто его окружал, ничего не забыли. Неудивительно, что вдоль всего маршрута торжественной процессии была расставлена преторианская гвардия, причём не в тогах, в каких обычно преторианцы несли караульную службу в пределах города, а в полной военной форме — в качестве напоминания гражданам о том, что это они, преторианцы, привели Клавдия к власти, а над властью не насмехаются. Чувства Сената и народа Рима отошли на второй план, уступив первенство необходимости оберегать честь и достоинство нового императора. Любого заподозренного в насмешках над Клавдием немедленно хватали и тащили прочь, чтобы преподать наглецу наглядный урок того, как из здорового человека можно в два счёта сделать хромого калеку.

Процессию возглавляли сенаторы в белых тогах с широкой пурпурной каймой. Их число вновь составляло около пятисот человек: те, кто позавчера покинул Рим, поспешили вернуться обратно, в надежде на то, что их предложения о восстановлении республики будут забыты — или по крайней мере останутся без внимания, — как только они продемонстрируют новому императору свою преданность.

Сенаторы шествовали с величавым достоинством, высоко подняв голову, перекинув складки тоги через согнутую левую руку. Каждого магистрата сопровождали ликторы с фасциями в руках, подчёркивая своим присутствием их высокий статус. Все, кто за свои военные подвиги удостоился венков, сейчас горделиво несли их на голове.

Следом за сенаторами шествовали двенадцать ликторов, а за ними шестнадцать рабов несли на плечах паланкин, в котором восседал Клавдий. За императором следовала запряжённая лошадьми открытая повозка, в которой на подушках среди гирлянд цветов возлежала супруга нового императора Мессалина. Будучи на сносях, она была тем не менее вынуждена принять участие в торжественной процессии. В повозке также ехала и её полуторагодовалая дочь, Клавдия Октавия, испуганная и притихшая.

За ними под резкие звуки буцин, цокая по мостовой подкованными подмётками сандалий, медленно вышагивали городские когорты.

Клавдия и Мессалину окружали три имперские центурии телохранителей-германцев. Эти скорее шли прогулочным шагом, нежели строем. Держась за рукоятки мечей, скрытые за овальными щитами, они буравили толпы зевак холодными голубыми глазами. Длинноволосые, бородатые, более шести футов ростом, к тому же одетые в штаны, они резко выделялись из пышной и упорядоченной процессии, что неспешной рекой текла по римским улицам.

Народ ликовал. Люди пели, кричали до хрипоты, размахивали яркими лоскутами или флажками любимых ипподромных партий. Они запрудили все улицы, толпились на ступеньках храмов и общественных зданий, цеплялись за колонны, залезали на пьедесталы конных статуй, забирались на оконные карнизы. Отцы усаживали детей на плечи. Отпрыски постарше карабкались на всё, на что можно вскарабкаться, или же, встав на цыпочки, тянули шеи, стараясь разглядеть что-нибудь за спинами взрослых.

Казалось, будто весь простой люд — свободные граждане, вольноотпущенники и рабы — высыпал на городские улицы, чтобы приветствовать нового императора, но не потому, что им не нравился Калигула, и не потому, что им нравился Клавдий. Им было всё равно, в чьих руках бразды правления.

Они пришли потому, что хорошо помнили игры, представления, щедрые подарки и пиры, которые сопровождали восхождение на трон Калигулы, и теперь надеялись получить очередную толику монет и угощений, демонстрируя новому правителю свои верноподданнические чувства. А там — кто знает, вдруг новый император превзойдёт своего предшественника в щедрости. Однако имелось в толпе и меньшинство — те, у кого была хорошая память. Эти люди приветствовали не императора Клавдия, а брата прославленного Германика, в котором некогда видели преемника великого Августа.

Что до самого Клавдия, то он с невозмутимым видом восседал в паланкине, отвечая кивками на рукоплескания толпы и время от времени вытирая платком с подбородка слюну. Его нервный тик — верный признак волнения — также сделался заметнее. Впрочем, неудивительно. Впервые за пятьдесят два года жизни Клавдий стал предметом всеобщего обожания.

В отличие от супруга, Мессалина демонстративно игнорировала толпу. Крепко прижимая к себе маленькую дочь, она свободной рукой нежно поглаживала свой огромный живот. Взгляд её был устремлён вперёд, на мужа; на её лице читалось нескрываемое самодовольство.

Наконец, процессия приблизилась к Сенату, у входа в который, вопреки всем заведённым правилам, стояли Нарцисс, Палл и Каллист.

Сделав вид, что не замечают это вопиющее безобразие, консулы поднялись по ступенькам и встали по обе стороны открытых дверей, готовясь приветствовать императора. Остальные сенаторы разместились на ступеньках в порядке старшинства, оставив свободным проход, по которому Клавдий пройдёт в Сенат.

Императорский паланкин остановился перед крыльцом Сената.

— Сейчас будет интересно, — шепнул Гай на ухо Веспасиану, когда блестевшие от пота рабы приготовились поставить паланкин на землю. Паланкин слегка покачнулся.

Клавдий с видимым испугом вцепился в подлокотники кресла.

Веспасиан зажмурился.

— Не могу на это смотреть. Не знаю, как они посадили его в паланкин. Надеюсь, не у всех на виду. А вот как будут снимать его, они вряд ли подумали.

— Подождите! — едва не сорвался на крик Нарцисс.

Клавдий бросил на него благодарный взгляд, дрожа всем телом.

Нарцисс быстро поднялся по ступенькам и что-то коротко сказал старшему консулу. Лицо Секунда напряглось. Он одарил грека ненавидящим взглядом. Нарцисс добавил ещё несколько слов, затем, не сводя глаз с консула, вопросительно поднял бровь.

Плечи Секунда безвольно обвисли. Покорно кивнув, он спустился к паланкину Клавдия.

— Принцепс, тебе не нужно выходить к нам. Мы принесём присягу на ступенях курии.

Вокруг Веспасиана и Гая со всех сторон послышался недовольный ропот. Как смеет этот выскочка-вольноотпущенник унижать древний институт римской власти? Впрочем, никто из сенаторов не рискнул шагнуть вперёд и высказать своё недовольство вслух.

— По-прежнему есть одна вещь, мой мальчик, которую у нас не отнять, — отозвался Гай, когда начались приготовления к торжественному гаданию. — Как бы ни стремились к личной власти вольноотпущенники Клавдия, новому императору всегда будут нужны сенаторы, чтобы командовать легионами и управлять провинциями. Никакой Нарцисс, Палл и Каллист не в силах это изменить.

— Возможно, ты прав. Но кто будет производить назначения — они или император? — спросил Веспасиан, покосившись на Палла.

На лице вольноотпущенника застыла непроницаемая маска.

Гадание состоялось. День, естественно, был признан благоприятным для всего Рима. Под ликующие возгласы толпы над Форумом прозвучало, что волею Сената Клавдий объявляется императором. После чего ему принесли присягу верности сенаторы и городские когорты.

Далее последовало заявление о том, что присягу новому императору должны принести все легионы империи, и настало время речей.

Когда закончил говорить последний оратор, был уже девятый час. Все мечтали поскорее разойтись по домам. Клавдий в ответ произнёс короткую благодарственную речь и под одобрительные рукоплескания объявил о семи днях игр. После чего процессия развернулась и двинулась назад к Палатинскому холму. Церемонию отчасти омрачило лишь то, что Мессалина отбыла, не дождавшись её конца, и упал в обморок один из носильщиков императорского паланкина, что, впрочем, никого не удивило.

Императорский кортеж направился к Виа Сакра, и толпы зевак начали расходиться. Горожане оживлённо обсуждали предстоящие игры.

— Похоже, казну снова ждут немалые расходы, — произнёс Гай, расталкивая вместе с Веспасианом собратьев-сенаторов на ступенях курии.

— Всё равно это обойдётся дешевле, чем покупка верности преторианцев, — печально улыбнулся Веспасиан.

— И всё же это разумное вложение денег. Думаю, господа, вы с этим согласны, — прозвучал рядом с ними чей-то голос.