Весенняя путевка - Страница 12

В следующий раз она вправду пригодилась. Заговорщицки усмехнулась с некоторой покровительственной сдержанностью и привела "на минутку" Лину.

Осталась посмотреть на дело рук своих, как это они встретятся. Полюбовалась немного и скромно ушла.

Лина, запахивая халат, подошла, остановилась чуть поодаль.

- Случилось что-нибудь? Что это ты Тамару на третий этаж гоняешь?

- Просто пришел. Прошлый раз к тебе не попал, вот и пришел. Ты мне скажи, что-нибудь тебе нужно? Достать, принести. Сделать. Мне, знаешь, очень бы хотелось, а?

Она смотрела и улыбалась, наклонив немножко голову набок.

- Тебе есть все можно?

- Почему же? Только не хочется.

- Ну я что-нибудь другое принесу. Хочешь коктейль? С соломинкой? Притащу.

- Пожалуй. Только и все остальное тоже.

- Розовую лампочку?

- И террасу. И вечер. Ну, там еще море...

- Моря все равно не видно с террасы.

- Но ведь оно было. Зачем же обязательно видеть? Достаточно знать, что оно есть... Когда знаешь, что что-то у тебя есть, не обязательно его видеть или трогать... В общем, коктейля я не хочу.

- И ничего?

- И ничего. Что у меня есть, то уже есть.

- Твой дедушка правда летчик?

- А ты что думал, крепостной умелец боярина какого-нибудь? Что тут удивительного? Летчик.

- Ничего, просто я не знал, и все.

- Нет, ты все-таки думал: некоторые люди так и родятся и живут дедушками, другие дядями, а третьи молодежью... Не отказывайся, я сама так думала когда-то. Мне представлялось, что в жизни, как в театре, одни играют жизнерадостных, молоденьких, звонкоголосых эдаких девушек, другие хриплых, угрюмых стариков.

Он с недоумением слушал, она все говорила, говорила, негромко, быстро, раньше этого никогда не было, и вдруг рассмеялся:

- Правда. Похоже на правду. Во всяком случае, что-то в этом роде есть... Действительно, глупо было удивляться, а я почему-то удивился... Идиотство.

- У тебя деньги есть?

- Да, сколько?

- Немножко. "Казбека" купить. Ну, коробки две, и вафель, знаешь, такие в ларьках продаются, пачками.

- Я сейчас схожу принесу.

- Сходи и Тамаре передай потихоньку. Пожалуйста.

- Это ведь не тебе? А ты больше не спустишься? Тебе подниматься трудно?

- Нет... Неудобно. Порядок. Ну, до свидания... Да, как у тебя жизнь? Там, на воле?

Она, не дожидаясь ответа, уже начиная отворачиваться, протянула ему руку. Он стиснул зубы.

- Какая у меня там жизнь? Тут.

Ее как будто толкнуло, повернула голову, хмурясь, посмотрела ему в лицо.

- Не надо... Не надо этого говорить...

Ушла не оборачиваясь, он смотрел ей вслед сквозь стеклянную дверь, за которой начиналась лестница. Она медленно поднималась, уходила вверх, ушла. Он стоял, пока не вспомнил про папиросы, и тогда пошел искать ларек.

После этого каждый раз он что-нибудь приносил с собой: папиросы, конфеты, губную светлую помаду, одеколон "Лаванда" - что просили через Лину ее больничные знакомые.

Это было, кажется, десятое - или двенадцатое? - его посещение, он уже не мог припомнить, так далеко осталась самая первая встреча в больничном парке и так уже многое незаметно изменилось.

Теперь Лина его ждала и была, кажется, рада каждому его приходу. "Кажется" потому, что радовалась она как-то замкнуто, отмежеванно, про себя. Скоро он понял, что эта замкнутость только ко всему прежнему относится, к тому, что у них было раньше. Теперь все было так, точно они познакомились тут в парке на скамейке и вот узнали, привыкли и даже будто привязались друг к другу. А всего, что было у них прежде, до больницы, как не было - ни плохого, ни хорошего.

Теперь он очень ждал приемного дня и думал, как хорошо, что есть чего ждать, и можно ее опять увидеть и разговаривать с ней, и только пусть бы так тянулось как можно дольше, хоть всю жизнь.

Два дня шли дожди, и они не виделись.

- Как тут у вас жизнь, что нового? - спросил Артур едва они встретились у скамейки.

- Был новый день. И еще раз был новый день. Значит, два чуда, - она говорила будто в шутку, но он уже привык к ее новой манере и знал, что просто она рассказывает, о чем думала одна. - Пока человек считает, у него впереди непочатый край, невпроворот, уйма времени, он воображает, что все еще успеет и в конце концов ни черта и не успевает, дурак такой...

- Как говорит дедушка?

- Бабушка!.. Я сама научилась думать. Вначале только начнешь, а они разбегаются по всей комнате, как мышата...

- Кто?

- Мысли. А теперь - захочу, и они, как цыплята на корм, ко мне сами сбегаются... Надо, чтоб тебя встряхнуло немножко, задумаешься и начнешь понимать самые простые вещи. Что твое время, как у всех и у всего, отмерено. Совершенно все равно, много там впереди тебе отмерено или мало, у тебя просто глаза раскрываются, точно расцветает что-то вокруг тебя, она опасливо кинула на него быстрый взгляд, не усмехается ли; нет, он только очень слушал, - и это не фантазия какая-то, не аллегория. Является у тебя зоркость, видишь, чего не замечал... Ясно тебе?

- Слушаю, слушаю, слушаю. Значит, много новостей?

- Тысяча... Вчера на минутку дождь вдруг утих, даже выглянуло солнце, я выползла вон туда, на асфальтовую площадку. Стояла, жмурилась и смотрела на смородину. Я не умею рассказывать, но это было удивительно.

- Вон те дохлые два кустика?

- Всего один. И смотрела я всего минутку, тут же загнали обратно в корпус, потому что сыро, я как в театре побывала. Потом легла, закрыла глаза и вспоминаю, что видела... Ну скажем, как тебе объяснить, чтобы ты понял? Листья, да?.. Одни, точно в праздник, так нарядно просвечивали, как зеленые транспарантики на солнце, другие прогнулись ковшиками, и в них дождевая вода блестит зеркальными озерцами... А многие похожи на желобок водостока с резными краями, где на самом кончике осталась, повисла, и не падает, и сияет радугой круглая капля. Прищуришься, и куст от блеска капель делается похож на люстру, которую зажгли с одного бока... Все ясно?

- Когда я тебя вижу и ты говоришь, мне вообще все ясно. Все легко и ясно.

- А когда не видишь?

- Стараюсь скорей тебя увидеть.

- Тебе правда интересно? Что я болтаю?.. Хотя ведь я совершенно ничего не выдумываю. Тут у нас не выдумывают, сюда входишь, - она кивнула туда, где за зеленью деревьев просвечивали красные крыши больничных корпусов, как в баню. Снимаешь свое, надеваешь общее, но в бане только платье оставляешь в раздевалке, а тут снимаешь все наигранное, все маски, притворства и остаешься сам собой, как ты есть... Не сразу, но потом это приходит, наверное, потому, что тут это ничему не помогает - ведь никого не удивишь, не разжалобишь, не испугаешь, не подкупишь не то что других, а самого себя. Тут уж что есть, то есть. Какими бы деликатными, обходными выражениями, хоть латынью, ни украшать, тут узнаешь простые вещи: этой еще пожить можно, а вон той скоро умирать... Ах, не пугайся, не надо меня подбадривать или отвлекать. Ты что, не слыхал там, в городе, никогда, что люди когда-нибудь умирают?.. Я пробовала с одной поговорить. Она до того волевая, невозмутимая, мужественная, какой-то пост занимала. Даже тут учить и командовать начала...

Тоже маска... Я сперва подумала: ну, уж такая, наверно, все понимает! Стала с ней говорить - она мне строгий выговор влепила, зачем я об этом думаю, а я все-таки пристаю: "Вы-то сами что об этом думаете?" - "Я думаю, что об этом лучше не думать!" - вот как она мне отрезала!.. А мне это не подходит! Сесть и все думать, что когда-нибудь... или не когда-нибудь умрешь, - это глупо и скучно. Но, знаешь ли, делать вид, что этого и вовсе на свете не бывает, это невелика храбрость. Вроде как у тех ребят, которые со страху зажмуриваются в темноте или вместо того, чтоб уроки учить, храбро гоняют до ночи шайбу во дворе, нисколько не боятся завтрашнего дня, когда не миновать им потеть и лепетать бессмыслицу в классе у доски... А я почти не боюсь. Знаю. Не хочу. И не боюсь...