Весенний детектив 2015 (сборник) - Страница 11

В бумажнике у Глеба, в потайном отделении, была небольшая черно-белая фотография Маши Любимовой. В любой момент он мог достать ее, однако не доставал уже полгода. Просто запретил себе это делать.

Глеб размышлял о своей жизни с Машей, о причинах их разрыва, о том, что, вероятно, он слишком рано сдался, посчитав, что обязан дать Маше свободу ради ее же счастья, и что, возможно, это было ошибкой. Вчера в управлении она не выглядела счастливой. Хотя… быть может, это ему только показалось?

Глеб отпил глоток коктейля и увидел Машу. Она вошла в бар, быстро осмотрелась, заметила Глеба и направилась к нему. Выглядела, как всегда, сногсшибательно – светлый плащик, белокурые волосы, взметнувшиеся вверх, подобно ангельским крыльям, спокойные темно-карие глаза.

– Привет, Глеб!

Маша села за столик, положив сумочку на соседний стул.

– Здравствуй! – сказал он. – Заказать тебе вина?

– Да, если тебе не трудно.

Глеб подозвал официанта и сделал заказ. Вскоре он принес вино. Сделав пару глотков из мерцающего бокала, Маша приступила к рассказу:

– Три недели назад Айна еще жила в Африке и «никогда не была близка с мужчиной». И даже прошла в муниципалитете обычай укухлолва – обязательную проверку невест на целомудрие. В Африке ее разыскал некий русский фотограф Олег. Он пригласил девушку в Россию, пообещав ей, что она станет фотомоделью. Подкупил ее родителей, чтобы получить их согласие, и так далее.

Глеб смотрел на Машу, слушал ее голос и понимал, что хочет одного – чтобы это мгновение длилось вечно.

– Однако Олег обманул ее, – продолжала Маша. – В Москве он и еще один мужчина по имени Кирабо Пич продали Айну «богатому новому русскому» за большие деньги. Айна стала его любовницей. Этим мужчиной и был депутат Бобышев. Ты чего улыбаешься? – спросила она вдруг.

– Я? – Глеб убрал улыбку с губ. – Тебе показалось. Продолжай.

– Неделю назад, будучи в подпитии, Бобышев сильно избил ее. И тогда Айна, жаждавшая мести, решила применить магическую технику вуду, которой когда-то обучила ее бабушка. Она вылепила из пластилина куклу Бобышева и, читая молитвы, втыкала в нее иголки. Айна уверена, что Бобышев умер из-за нее, и корит себя за это. После смерти Бобышева она все рассказала своему сутенеру Кирабо Пичу… Глеб, ты снова улыбаешься!

– Правда?

– Да.

– Не обращай внимания. Наверное, я слишком много выпил. Вы рассказали Айне, что Бобышев умер от лихорадки Эбола, а не от ее дурацких иголок?

– Да. Кстати, сейчас она в больнице. Анализы показывают, что девушка тоже заражена вирусом Эбола и, по всей вероятности, именно она заразила депутата Бобышева.

Глеб нахмурился.

– Почему она до сих пор жива?

– Не уверена, что правильно все запомнила, но… В общем, врач сказал, что Айна относится к редкой группе людей, у которых в крови есть антитела к возбудителю инфекции. Поэтому лихорадка Эбола протекает у нее в достаточно легкой форме – как простой грипп. Скорей всего, симптомы болезни проявились у нее лишь несколько дней назад, поскольку был инкубационный период… Глеб, ты опять?

– Ты у меня такая умная, – сказал Глеб с улыбкой.

Маша сдвинула брови.

– Глеб, перестань!

– Нет, правда. Я всегда это знал.

– Ты и впрямь выпил слишком много коктейля. Но давай я тебе дорасскажу. Мы нашли Кирабо Пича и хорошенько на него нажали. Ты удивишься! Именно Кирабо Пич толкнул под машину частного детектива Дронова и похитил у него конверт с фотографиями. Ты слушаешь?

– Да.

Глеб неотрывно смотрел на ее лицо. Маша чуть порозовела, но сделала вид, что этого не замечает.

– Дело в том, что Дронов, проследив за депутатом Бобышевым и проведя свое частное расследование, узнал о криминальном бизнесе Кирабо Пича. И пытался шантажировать его. За что и поплатился.

– Отравленной иглой в шею Стасу выстрелил тоже Пич? – уточнил Глеб.

– Да. Он выстрелил этой иголкой из африканской духовой трубки. Но… кажется, ты это и без меня знал.

– А фотограф Олег? – спросил Глеб. – Его вы нашли?

– Да.

– Он правда фотограф?

– Правда. Зовут Олег Лисицын. Делает снимки для географических журналов, а заодно поставляет в Россию девушек из экзотических стран, в которые заносит его работа.

Глеб взял со стола открытую пачку сигарет и оторвал от нее клочок серебристой фольги.

– Из Африки он привез уже восемь девушек, и всех по коммерческим визам, – продолжала рассказывать Маша, глядя на то, как Глеб сворачивает обрывок фольги в серебристую полоску. Затем отпила глоток вина и уточнила: – Что тебе еще рассказать?

– Самое главное. Я не обнаружу у себя в ближайшее время симптомы лихорадки Эбола?

Маша хмыкнула:

– Думаю, что нет. И надеюсь, что никто в городе не обнаружит. Эпидемиологи и карантинные службы отлично знают свою работу.

Глеб свернул серебристую полоску в колечко и закрутил концы.

– Дай-ка руку, – попросил он Машу.

– Что? Зачем?

– Дай – увидишь.

Маша протянула ему правую руку. Глеб аккуратно надел на ее безымянный палец колечко из фольги. Полюбовался и сказал с улыбкой:

– Тебе идет.

Маша взглянула на колечко и неуверенно улыбнулась.

– Да. Но оно мне явно маловато. – Она сняла с пальца колечко и швырнула его на стол. Колечко прокатилось по столешнице и упало на пол, однако Маша этого даже не заметила.

Она допила вино и поднялась из-за стола.

– Мне пора идти, – сказала Маша. – Рада была с тобой увидеться, Глеб. Да, и не указывай в своей статье наши имена. В общем, ты знаешь.

– Да, – отозвался Глеб, – я знаю.

Маша взяла сумочку, кивнула ему на прощанье, повернулась и зашагала прочь. Глеб проводил ее долгим взглядом, потом нагнулся, поднял с пола колечко, протер его об лацкан пиджака и сунул в карман.

– Ничего, – тихо проговорил он. – Все еще наладится.

За широким окном кафе снова громыхнул гром – настоящий, весенний. Непонятно почему, но на душе у Глеба стало светло; грусть, мучившая его много дней подряд, рассеялась и стала невесомой.

Глеб поднял со стола стакан, секунду помедлил, а потом отсалютовал окну и сделал большой глоток. После чего улыбнулся и повторил негромким, но уверенным голосом:

– Все еще наладится. Точно наладится.

Маша Астрова трижды выходила на поклон. И каждый раз ее сердце стучало вовсе не потому, что зрители выражали ей свою любовь. Бросая взгляды в переполненный зал провинциального театра, в котором она служила, Маша не видела ничего, кроме цветной ряби, какого-то пестрого волнующегося и шумного моря внизу, за оркестровой ямой, и ей хотелось плакать.

Она все делала как во сне: принимала охапки цветов, выслушивала комплименты тех поклонников, которым удалось проникнуть за кулисы, бежала в гримерку, чтобы поскорее снять с себя все эти тяжелые юбки, тесный парик, смыть с лица густой слой грима, переодеться и поскорее вон из театра.

Такое с ней происходило впервые. Прежде все это доставляло ей только радость, она бывала счастлива, находясь на сцене и вообще в стенах театра. Сейчас же, быть может именно в этот вечер, она впервые поняла, что все-таки не театр ее единственная любовь.

Еще вчера она прогуливалась по ночным, благоухающим распустившейся сиренью улицам города, вдыхая ее аромат и наслаждаясь жизнью, в обнимку с мужчиной. Еще вчера она дышала влажным весенним воздухом, врывающимся в окно машины, увозящей ее на самую окраину города, туда, где она планировала быть самой счастливой из женщин. Еще вчера прохладный воздух из сада заполнял спальню, где было очень тихо, не считая стонов.

Словно вчера была весна, успевшая нашептать ей слова любви, а сегодня наступило мертвое межсезонье, черная дыра кошмара, разорвавшая весеннюю ткань мая. Ей позвонили и сказали, что с Германом беда, что за ним приехала полицейская машина…

– Кто вы? Что вы такое говорите?