Веселыми и светлыми глазами - Страница 41

Что ему ответить? Прав!

А лодка совершала циркуляции все в одном и том же заданном районе.

Наконец командир пригласил к себе нас сразу всех и сказал, не глядя:

— Я отдал приказ возвращаться на базу. Другого варианта нет.

— Ну вот! Дождались! Значит, всё!

Такую горечь поражения я испытывал впервые. И пусть не я предложил принцип построения этого прибора, не я его разрабатывал, а все-таки он был и моим. Он был наш. Здесь была частица и меня, моей жизни, моих радостей и огорчений.

Я вернулся в отсек. Сел возле индикатора, уставился на пустой экран. Филютек и Вера остались у командира. «Что же ты? — хотелось мне сказать индикатору. — Что же ты, а?»

И вдруг мне вспомнилось… Еще когда я занимался в техникумовском радиокружке, мы сконструировали телевизор. И там был момент… Не было привязки… Сначала не было привязки к нулю напряжения на модуляторе трубки… И, следовательно, переходный процесс…

Говорят, что хорошие мысли всегда приходят неожиданно. Я тогда еще не очень верил, что получится. Просто решил попробовать. Ведь надо же было что-то делать, принимать какие-то меры! Я поменял диод, взял другой. Но прежде чем впаять, тестером проверил старый. В нем был обрыв. Я еще и еще раз проверил. Да, действительно — обрыв. Сердце мое напряженно стучало. Даже во рту пересохло от волнения. Неужели нашел? Выключатель щелкнул, и опять томительные секунды.

— Есть! — вскочил и закричал я, когда, мигнув, на экране появилось четкое изображение, движущиеся ломаные льды. — Есть!

Я побежал к командиру…

— Что ты сделал? — спрашивали меня Филютек и Вера, по очереди влезая в кубрик, где стоял индикатор. Я почему-то застеснялся и сказал:

— Ничего.

— Как так ничего? — удивился Филютек.

Мне почему-то стало так неловко, что я даже покраснел и, пряча глаза, отвернувшись повторил:

— Ничего.

Понятно, бывает стыдно, когда сделаешь что-нибудь нехорошее. Это объяснимо. Но почему человек стыдится, когда сделает хорошо? Вот этого я не понимаю.

Я поскорее улизнул в первый отсек. Здесь было пусто и тихо. И меня никто не видел. Я сел на ступеньку и, прислушиваясь к тому, что делается на лодке, чего-то ждал. Чего-то тревожного, неопределенного. Я ни о чем не думал, а просто сидел и слушал. За перегородкой, как за толстой кирпичной стенкой дома, бурчали глухие неразборчивые голоса. И все шумела, струилась за переборкой вода.

Но вот в отсек, громыхнув тяжеленной, толстой, как у сейфа, дверью, вбежал Толик Потатин.

— Пошли на всплытие, — мимоходом сказал мне.

И я сразу же вскочил. Я понял, что жду именно этого, самого ответственного, самого решительного момента.

В кубрике, возле индикатора, сидел командир. А в узкой траншейке-коридорчике, тесно сбившись у дверей, теснились старпом, Веруня и Филютек. Я привстал на носочки, заглянул через плечи.

— Слишком маленькая, по-моему, — ни к кому не обращаясь, сказал командир.

Я понял, что он видит полынью.

— Можно поточнее определить размер?

Филютек пролез вперед, что-то тихо сказал.

— Мала, — это произнес старпом.

— Но ведь почти в полтора раза больше лодки.

— Мала.

— На закрайках лед совсем тонкий, видите, белый.

— Что вы мне говорите! Всего только полтора раза… А вдруг ошибка?

— Нет, — сказал Филютек.

— Точно?

— Сто процентов!

— Какая гарантия?

— Товарищ старпом, ведь и я тоже на этой лодке. — И Филютек многозначительно усмехнулся.

— Хорошо, — решительно сказал командир. — Приготовиться!

Я пробился поближе к дверям кубрика.

Теперь мне был виден весь экран. Изображение полыньи все увеличивалось, все расширялось. Были отчетливо видны ледяные кромки.

На лодке непрерывно звучали команды. По коридору, толкая нас, бегали матросы. А мы смотрели на экран. Смотрели и, затаясь, не только ушами, а буквально всем телом вслушивались, ждали.

Вот передняя кромка полыньи доползла до края экрана, коснулась его. И тотчас лодку сильно качнуло. Ударило гулко, сверху захрустело, заскрежетало по железу. Мы разом пригнулись. «Врезались!» Качнуло еще раз, теперь в другую сторону. И стало тихо. Тихо…

Я осторожно заглянул в центральный отсек. Там тоже все молчали, смотрели на потолок.

Матрос, который стоял у перископа, попробовал крутануть маховик.

— Не поднимается, — сказал он, подергав рукоятку туда-сюда. — Заело.

Старпом тоже попробовал повернуть.

— Что-то держит, — сказал старпом. — Придется открывать люк.

Он оглянулся и увидел меня.

— Закройте дверь! — рявкнул сердито.

Я прикрыл дверь.

А может быть, не проломили лед? Может быть, прижались к нему и висим, как поплавок? И тогда, если отдраить люк, в рубку хлынет вода. Правда, из рубки, уже в прочный корпус лодки, есть еще люк, второй, и он будет закрыт. Но ведь кто-то должен открыть первый люк! И он может оказаться в залитом помещении…

Мне не сиделось… Старпом опять заметил меня и аж побагровел.

— Я просил посторонних уйти на место?! Или я не просил?

Я отошел от дверей. Теперь слов было не разобрать.

Кто-то полез в рубку. Слышно было, как его пропустили и задраили изнутри люк. Стало тихо. И мне казалось, что я слышу, как он лезет, как постукивает, отдраивая верхний, наружный люк. В напряженной тишине вдруг гулко забарабанили по железу гаечным ключом. И сразу же заговорили, засуетились.

Я выглянул, из люка показались сначала ноги, а затем спрыгнул улыбающийся старпом. Стряхнул рукавицы:

— Порядок! Да вы полюбуйтесь, как всплыли, фотографировать надо!

Из люка валило белое холодное облако. Матросы толпились вокруг старпома.

— Ну, молодцы, сапожники! — подмигнул мне старпом.

И вдруг сверху, из рубки, и даже еще выше, с мостика, донеслось тихое посвистывание. Такое спокойное, мелодичное и такое знакомое.

Я просто не мог поверить случившемуся. Откуда, когда, как он мог там оказаться? Но он был там!

Он стоял, наш Филютек, скорчившись, обхватив себя наискось, и посвистывал.

До сегодняшнего дня не могу понять, как он там очутился! Это навсегда останется для меня загадкой!..

Потом мы все по очереди вылезали на мостик, мерзли, дышали и не могли надышаться морозным, склеивающим ноздри воздухом. Льды, льды были кругом. Наша лодка стояла в полынье, кормой и носом вспучив лед. Рубка торчала как раз посредине полыньи. И, привалившись к ней, придавив перископ, дыбилась огромная, метровой толщины льдина. На морозе ее обволокло пленкой, как застывшим белым воском. Я потрогал льдину. Жаль, что нельзя было взять с собой кусочек, на память, в качестве сувенира.

Мы подходили к базе. Уже отчетливо был виден берег, пирсы и лодки возле пирсов.

— Ты куда сейчас? — спросил у меня старпом.

— В гостиницу.

— А-а. Давно в институте работаешь?

— Нет, только пришел.

— А-а.

Очевидно, он хотел у меня что-то узнать.

— Ну и женщина, а! — вдруг сказал он.

— Кто? Инна Николаевна?

— При чем тут Инна! Веруня. Волевая, правда? Женщина что надо.

— Это уж точно.

— Я еще не встречал таких. Мне тут такого хвоста накрутила, пострашнее адмирала! Что вечером делаешь?

— Ничего.

— Может быть, что-нибудь сорганизуем? Я зайду к вам?

— Приходите.

— Ну ладушки!

Когда мы сходили с лодки, старпом, провожая нас, пожимал всем руки.

— Очень приятно было с вами поработать, — сказал он Вере. — Мне доставило большое удовольствие. Не знаю, как вам.

— И мне тоже, — ответила Вера. А над ней, как над маневровым паровозиком, уже вился зеленый дым. Наконец-то она дождалась и теперь могла накуриться вдоволь.

По дороге мы с Филютеком чуть отстали. Мне все еще казалось, что покачивается земля.

— Расскажи-ка, как это ты догадался, что надо поменять диод привязки? — неожиданно спросил у меня Филютек.