Версии настоящего - Страница 1
Изменить размер шрифта:
Хельга Ольшванг
Версии Настоящего
Зимний путь
Шум
так, себя предвосхищая
рождённым, слышит изнутри
дитя
края посуды, тяг
водяных, воздушных, всхлипы, пузыри,
затем – круги и перепады
невидимых движений, звонкий спор
ножей и ложек – из cвоей засады —
cкрип тряпки о фарфор,
вечерних бабочек, бок о бок
над лампой пляшущих, сквозь гул
двух голосов полузнакомых,
глотка укромную дугу,
дыханье, тишину, биенье,
и дерево, что наяву,
внезапно потеряв терпенье,
роняет яблоко в траву.
«Близится снег…»
Близится снег.
«Скоро тебя заберём»
плакатным пером
у третьей московской
мама надписью машет при всех.
Скоро обход. Облаков за рукой
на стекле, переправа.
Обещанье маячит. Пора бы.
Шубка с воздетым лицом.
Указательным если коснуться, огромным,
упадёт ли? Почувствует? Синь за стеклом.
Нимб
мохеровый, « …бя заберём», невесом.
Не крупнее
лунки мизинца. Картонным, ангельским машет крылом
навестительница,
расплываясь, пока отступаешь,
– …повыше, дыши, подыми,
отойди, просквозит, никого там, дыша без тебя, ешь,
уехала.
Близится.
Cнег:
– вот и мы.
«Сестре – шесть, брату – девять…»
Сестре – шесть, брату – девять.
Игра в раздеванье.
Слои маслянной краски не до конца
дверь, виноградное в кадке древо,
диванный валик вместо её лица.
Крюк не дотянется до петлицы.
Запылённые листья. На подступах новый год.
Вьётся растение. Локон. Локоть.
Ветрянка прошла у обоих. Игра в нескромность.
Зоркость детская. Оттиск её колгот.
Он, искоса. Оба в зелёных точках
тела.
– Пройдись. Проходит кто-то. Заставь – шаги —
креслом, ты похож на скелет.
В восточных
шторах солнце,
между драконом и веткой игра нагих.
Он подбирает сорочку с пришитой меткой.
Она:
– И нечего так смотреть.
Под бесплодным, комнатным, стены оплетшим, ветхим,
– ты похожа на смерть.
Сумерки
Во снах, сам того не желая,
возвращаешься в дом свой.
Здравствуй,
комната нежилая. Светом вдосталь
хочет напиться. Отвыкшие растворяться
двери, ставни впустят
солнце.
Здравствуй, сестра-двойница, в зеркальном рабстве.
Все ли здесь постояльцы —
стулья, тихие вещи? Тянется глянцевая за пальцем
полоса по обложке, блещет
чашки фарфоровый локоть,
бок о бок с пыльным кувшином —
лучше не трогать.
Не внушать надежды.
Эти сонные вылазки полуслепой души нам
позволены тем же,
кто, в одночасье,
отменит и жизнь,
и то, что за нею брезжит
все эти комнаты наши пустые и снов небрежность.
Сумерки счастья.
«Приблизившись, дурнеет долгожданный…»
Приблизившись, дурнеет долгожданный,
теряет очертания, ветшает
день праздника.
В стакане многогранный
отец хлопочет, сам себе мешает,
и комнатой обёрнуты блестящей
шары, шары, на каждом – голубое
клеймо окна,
и бабушки сидящей
коричневое зеркало вмещает
рембрандтовскую оторопь. Рябое
в серванте – ёлка, висельница, юрта?
Цветная драка? Завтрашнее утро
уже в Китае, нож, тарелка, десять,
тарелка, нож, ребёнок, всё, садитесь,
не ставь на край, прольёшь.
Надкушен месяц.
Tарелка. Нож.
Обряд
Дитя зимой.
капустная слышна
присловица « …а то закоченеешь,
простынешь». Кофты синяя, за ней
еще одна,
вот пуговицы, вникшие в свои
оконца шерстяные, друг за другом,
потом лицо, в точь пуговица, и —
«Не туго?».
Потрескивая, вырвется на свет
из жаркой шапки прядь,
к ладони
припасть. Назад. Она опять. В картонный,
нога не попадает, нет,
ниц, валенок…
И, стиснута вокруг
цигейковой заботой, плотным
крестом платка, резинками вдоль рук,
воротником бесповоротным,
обёрнутая темнотой,
родным усердием (и был вес
тяжек), длилась жизнь.
Я помню только то,
что кончилось.
Как холодно.
Не вырвись.