Вернуться в осень. Книга вторая - Страница 6

Отчего такая тревога на сердце? И беспокойство. Ведь не случилось ровным счетом ничего. Ну промок, ну забежал в хуторок от дождя, ну поговорили немного… Доска. Или «икона». Она как будто жила своей жизнью. И что-то говорила Сергею… Красивое лицо, черные глаза. Он после Ленки был абсолютно равнодушным к красоте других женщин. Вряд ли замечал лепестковые росчерки фиалковых, или карих, или еще каких глаз, полноту или сочность губ или стройную фигуристость пропорций. Но тут присутствовало нечто совсем другое – притягательность красоты и женственность линий подчеркивали мольбу и призыв. О чем? Бред какой-то. Просто талант неизвестного художника, сумевшего передать эмоциональный фон через изображение. Молодец художник. Тогда отчего тревога? Чернобровый. Что-то в нем было такое, очень похожее на эту девушку с доски… В мужском эквиваленте. Глаза? Да нет, у него не черные глаза. Взгляд? И откуда это, «икона»-то древняя, это видно и без специальных познаний и опыта… Марут, отбывающий свой срок на земле ангел, и демон на доске… Однако сегодняшний день полон сюрпризов. Ну и что? Каждый может назваться кем угодно. Да и сходство могло просто показаться – рисунок-то не сверкал яркостью. Или вообще просто случайность. Нашел где-то чем-то похожую «икону» и бродит с ней по свету под мышкой… Да и проявление могло быть не обновлением – может, молодой ее просто незаметно протер, смахнул невидимую пыль или еще что… Хотя все это глупо. Во-первых, кто он такой, Сергей, чтобы из-за него устраивать всю эту кутерьму? Просто путник, неожиданно заскочивший, чтобы спрятаться от дождя. Во-вторых, было что-то в этой троице такое, что напрочь исключало всякое лицедейство… Особенно у чернобрового…

Ты ненавидишь Бога. Вот в чем дело.

Сергей никогда не задумывался о своем отношении к Богу – это была прерогатива его брата Олега. Любовь, ненависть – это чувства, характеризующие конкретные отношения к конкретному лицу. Понятные эмоции. Понятные, если говорить о чем-то понятном. А Бог… Это было что-то такое далекое, неопределенное, размытое… Трудно понять то, чего никогда не видел. Хоть брат и говорил, что тяжело что-то вместить тому, кто просто этого не хочет… И поэтому бывают страдания – они лучше всего наставляют человека. Олег иногда, бывало, просвещал его в православном богословии, но Сергей всегда относился к этому с плохо скрываемым пренебрежением, отшучиваясь – мол, марш к Ленке. Ленка свято относилась к вере, довольно часто посещала храм, исповедовалась и причащалась… Бог есть любовь – Сергей неоднократно слышал это. Он любит нас, а мы его. Понятно. Хотя что тут понятного?

За окном смеркалось – в комнате заметно потемнело. Ярким окном, полыхая сменяющимися кадрами и гоняя по стенам причудливые блики цветов и теней, светился экран телевизора. Сергей скосил глаза и посмотрел – что там идет? Упитанный «маде ин не наш», наверное, янки, что-то говорил журналисту. Сзади виднелся ухоженный дом, подстриженный газон с декоративным кустарником, улыбающаяся хозяйка с двумя крепкими малышами. Уголком выглядывал бассейн с голубой водой и плавающими надувными игрушками. Американец в сдвинутых на верх лба солнцезащитных очках жевал жвачку и тоже улыбался: мол, у меня все хорошо, просто о'кей.

Сергей нащупал пульт и выключил телевизор. В комнате сразу стало темно. У него все хорошо… Как-то один священник говорил, что Запад в большинстве своем быстро и на глазах умирает. Духовно умирает. Что смещается понятие ценностей, что на первое место выставляется свое «я», окруженное не деланным самодовольством. Довольному хорошо, ему ничего не нужно, у него все есть. Довольному не нужен Бог. «Трудная дорога ведет в Царствие Небесное, и немногие находят ее…» Путь лишений, страданий и отказов. Может, это и правильно – вряд ли сытый услышит голодного и вряд ли здоровый поймет больного… Путь лишений и страданий…

Сергей закрыл глаза. Мигают мигалками несколько «рафиков» «скорой помощи» и службы спасения, угнетенные, растерянные лица случайных прохожих. Сосредоточенные, застывшие лица врачей – они осторожно достают неподвижных людей из-под покрывающего пол кровавого стекла, в большинстве уже мертвых. Старшенькая Саша пыталась немножко прикрыть Машу, у нее было сильно изуродовано порезами лицо, и она не могла плакать… Она бессильно чуть кривила разрезанные губки и силилась заплакать и не могла… Она была еще совсем маленькой. Сергею об этом с дрожью рассказывал спасатель, не зная, что говорит отцу… Боже, Боже! Как ты мог? Путь страданий для маленькой Саши. За какие грехи?

Сергей сжал зубы и стиснул подушку руками. Он читал, как в ранние века христианства люди мученически гибли за веру многими сотнями и тысячами, часто с детьми на руках. Их травили дикими зверями на аренах цирков и пантеонов, мучили, пытали, сжигали и просто казнили. Чтобы остаться живым, нужно было просто отказаться от веры. Отказывающихся были единицы. Даже среди детей. Это была вера и добровольное мученичество. А здесь? Да и как сравнить несравниваемое? Как вообще можно сравнивать боль утраты и тяжесть потери тех, ближе которых никого нет и никогда не будет? Кто может спокойно рассказать о никогда не утихающей щемящей боли в груди, о «неумолкающих» Сашиных книжках и учебниках, о «зовущих» Машиных санках и детском велосипедике? До сих пор в прихожей, на тумбочке для обуви, аккуратно сложены специальные для катания на горке Машины запачканные джинсики…

Ленка, Сашенька, Машутка. «Лена, почему так больно?» Ленкино лицо, как всегда, немного виновато смотрело на Сергея: «Ты поймешь, Сережа…» – «Что я должен понять, Лена? Я не хочу ничего понимать, я не хочу никого видеть и знать! Я не могу без вас…» – «Потерпи, Сережа, ты сильный». – «Я не хочу быть сильным, я просто хочу умереть…» Лена, с нежностью и грустью взглянув на Сергея, стала отдаляться, постепенно растворяясь в глубине комнаты. «Лена? Постой, Лена! Я еще не все сказал…» На смену Ленкиному лицу пришло другое, с черными глазами и приподнявшимися в немом призыве бровями. «Куда, зачем?» – «Далеко…» – «Кто ты?» – «Твой лучший друг…» – «Ты он или она?» – «Разве ты не видишь? Разве я похожа на „он“?» – «Да нет, просто… Странно все». – «Это только начало». – «Начало чего?» – «Увидишь…» Лицо тоже стало отдаляться, показалась вся фигура, закутанная в темную шаль, только подчеркивающую грациозность изогнутых бедер. Потом в темноте бархатной ночи пропала и она…

Отчаянный женский крик разорвал тишину утопающей в темноте квартиры. Сергей подскочил как ужаленный, туго соображая и протирая глаза. Кажется, успел заснуть… Показалось или кричали?

Со стороны лестницы донеслась глухая возня:

– Стой, стерва! Тихо… Держи ее!

Громко зазвенело, рассыпаясь на осколки, стекло. Послышался топот ног, гулко хлопнула чья-то дверь и снова крик:

– Кто-нибудь! Помогите…

Сергей бросился в прихожую, на ходу натягивая спортивные штаны. Сосед снизу, что ли, набрался? Но до такого еще не доходило… Опять загремело, затем звучный удар по лицу и срывающийся плач:

– Да есть тут кто-нибудь…

Сергей открыл дверь и выскочил на площадку, на ходу оценивая ситуацию…

Этажом ниже, прислонившись к раскрытой двери, сидел в дупель пьяный сосед, закрыв залитые глаза и ничего не соображая. На втором от Сергея лестничном пролете двое добро датых парней с покрасневшими то ли от натуги, то ли от выпитого лицами пытались заломить отбивающиеся руки и затащить назад женщину или девчонку – в суматохе не разберешь. Они что, с ума сошли? Видимо, новые собутыльники соседа. Девчонка, видимо, еще ценила свою девичью честь и яростно сопротивлялась, вырывая руки и пытаясь освободиться от обхватившего ее за пояс. Старая как мир история… Ветер с улицы через разбитое окно колыхал, приподнимая порывами, тюлевую занавеску. Сергей начал спускаться.

– Шалава…

Оба услышали звук открывшейся наверху двери и подняли головы вверх, держащий за пояс на миг ослабил захват. Произошла заминка, девчонка вырвалась и, перепрыгивая через ступеньки, сиганула за спину Сергея как за единственную загоревшуюся надежду.