Вернадский - Страница 13

В сумерках огонь светит ярче, чем днем. По словам Вернадского, «жизнь в эпоху тяжелейшей реакции всюду пробивалась сквозь обволакивающий ее густой туман угнетения».

Владимир быстро подружился со сверстниками. Нравился ему Андрей Краснов – за искренность, ум, самостоятельность. «Овальное, очень смуглое лицо, с ярко блистающими глазами, с оригинальными медленными, но нервными движениями, ясной, красивой речью, залетавшей все дальше и дальше в несбыточные мечты», – вспоминал он своего друга.

Андрей Краснов мечтал о тропической природе и горячо любил родной край, восторгался весенним возрождением природы, красотой неба, растений и животных. При этом умел вести точные научные наблюдения. Он основал энтомологическое общество, объединявшее нескольких учащихся, в число которых вошел Владимир Вернадский.

На заседаниях общества, не удостоенного вниманием гимназического начальства, самые интересные и содержательные доклады делал Андрей Краснов. (Со временем он совершил кругосветное путешествие, стал известным ботаником и географом, основал Батумский ботанический сад.)

«Он в своей жизни, как редко кто, остался верен своему молодому плану и провел его до конца без больших изменений», – писал о Краснове Вернадский. Эти слова он мог бы с полным основанием отнести на свой счет.

Во главе с Андреем участники кружка весной и осенью совершали экскурсии в пригороды Петербурга: Шувалово, Удельную, Парголово. Там они ловили жужелиц, водяных жуков, наблюдали за насекомыми, собирали гербарии, определяли растения. По признанию Вернадского, им открывался «один из основных источников воспитания и жизни – мир природы».

Владимир Вернадский выступал с сообщениями редко. Ему нравились доклады Краснова, яркие, взволнованные и в то же время обстоятельные, основанные на личных наблюдениях и хорошем знании литературы. Эти доклады приводили Владимира к невеселым выводам. Он сознавал, что не сможет выступить столь же хорошо.

Энтомологический кружок стал одной из первых ступеней на пути Вернадского к науке. Под влиянием пригородных экскурсий, устраиваемых Красновым, он учился видеть окружающее взглядом натуралиста.

Увлеченные познанием природы, гимназисты не забывали об искусстве, истории, литературе. Краснов прекрасно знал древние языки и прочел в подлиннике всего Геродота. Вернадский наибольший интерес проявлял к истории, философии, славянским языкам и географии.

Будущий великий естествоиспытатель мало уделял внимания изучению Земли, а в первой своей самостоятельной работе обратился к истории славян. Правда, были еще химические опыты со взрывами – к ужасу всех домашних; да кто в детстве не увлекался подобными опытами?

А может быть, для любознательного ребенка самое важное – не превращаться в юного многознайку, не подражать взрослым, не блистать своими ранними познаниями в науке или технике?

В детстве человек воспринимает мир во всей его цельности, красоте, совершенстве, таинственности. Счастливы те, кому удается сохранить на долгие годы такое восприятие мира. Владимиру Вернадскому это удалось.

Сократ, как известно, сочинений не писал. Он предпочитал вести беседы, удивляя собеседника неожиданными мыслями, искусством спора и наведением на верные суждения.

Живое общение с учителем и его незаурядная личность помогли его ученику Платону стать одним из величайших философов за всю историю человечества. Нечто подобное испытал гимназист Владимир Вернадский в беседах с Евграфом Максимовичем Короленко.

На любого ребенка воздействуют не столько умные высказывания, сколько чувства, взволнованность, искренность, энергия, с которой эти слова произносятся. Володю сильно волновали и увлекали речи Евграфа Максимовича, так не похожие на спокойные рассуждения отца.

Евграф Короленко нравился Владимиру своей непосредственностью, откровенностью, силой чувств. Мальчик ощущал в себе те же душевные свойства, которые приходилось таить, чтобы не показаться смешным или неприличным. А Евграф Максимович не думал о том, какое производит впечатление, не замечал ироничных улыбок окружающих.

Как часто бывает с людьми горячими, наивными, откровенными и непреклонными, он любил детей. Искренность и любознательность Володи были ему близки и милы. Старик и ребенок подружились.

Дружба эта напоминала взаимосвязь планеты со звездой. Евграф Максимович, наделенный избыточной энергией, излучал свои чувства и оригинальные идеи. Владимир впитывал их жадно, перерабатывая своим юным умом, по-своему переиначивая их и переосмысливая.

Седовласый и седобородый, с молодым румяным лицом (шел ему тогда седьмой десяток), не утративший офицерской выправки, Евграф Максимович любил гулять перед сном в сопровождении своего юного друга.

В это время ничто не мешало почтенному старцу фантазировать вслух. Он не признавал Бога, а звездное ночное небо вызывало у него необычайные образы. Он не сомневался в том, что далекие миры населены разумными существами. Верил, вслед за Платоном, что сонмы планет, звёзд и галактик образуют единство – бесконечно сложное и разумное.

Наедине с тринадцатилетним мальчиком Евграф Максимович преображался. Иногда он словно забывал о присутствии Владимира и оспаривал собственные суждения, переходил от одной темы к другой, употреблял непонятные термины и порой замолкал, о чём-то размышляя.

В такие минуты Володе казалось, что мысли дяди передаются ему не только словами, но и незримыми флюидами, магнетически, из души в душу. Ему представлялось совершенно понятным молчание – подчас более понятным, чем слова.

…Можно вообразить: по темной и тихой вечерней улице (без электрических фонарей и автомобилей) прохаживаются плотный, осанистый старик с молочно-белой бородой и маленький гимназист. Старик спрашивает:

– Скажи, Владимир, ты задумывался о происхождении рода человеческого?

– Вы имеете в виду теорию Дарвина о происхождении человека от одного предка с обезьянами?

– Предположение, гипотеза – и только… Одна из попыток проникнуть сквозь темную завесу минувших тысячелетий. Попытка натуралиста, но не философа, дающая пищу для ума и не согревающая сердце… Когда приходишь к самому краю жизни, то дьявольски хочется знать, кто ты был, откуда пришел и куда все-таки уходишь. И вдруг пришел от папашеньки-обезьяны, уходишь в грязь… Не хочу! Протестую!.. Оскорбительно для человечества!

Следует долгая пауза. Воображение гимназиста сопоставляет шимпанзе из зверинца и отца, облекает мохнатую обезьяну во фрак и в таком виде помещает на пальму… Да, сомнительный родственник, пусть и дальний.

– Вы предполагаете, – нетвердо говорит Владимир, – верность догмата церкви о божественном творении?

– Забудь догматы церкви, когда речь заходит о природе! Церковное понятие божества – это язычество, суеверие, достойное дикарей, но не цивилизованного человека!

Поистине замечательна способность Евграфа Максимовича удивлять парадоксами! Священное Писание отвергает идею Дарвина, Дарвин опровергает Священное Писание. Ни то ни другое не устраивает Евграфа Максимовича. Как тут разобраться?

– Нет! – продолжает старик, воодушевляясь. – Я не смею отречься от своего давнего волосатого четырёхрукого предка. Не только признаю его, но и почитаю; не стыжусь его, а преклоняюсь перед ним и с чувством сыновней любви готов смыть с его мученического чела кровь своими слезами!

Воображение мальчика создает картину, которая привела бы в ужас не только учителя Закона Божьего: обезьяна с печальными и мудрыми человеческими глазами, в терновом венце мученика…

– Им приходилось много страдать, ибо нет легкого пути к человеку. И я представляю отчетливо, как первый оранг подобрал с земли палку и попытался выпрямиться, опираясь на нее. Ему было неловко, трудно, больно, однако он поднимался и стоял. И остальные глядели на него снизу вверх, с трудом задирая головы. Вот еще один и еще берут палки. Они пробуют двигаться вертикально, ходить. Может ли такая дерзость понравиться седым вожакам стада? В одну из ночей – в первую Варфоломеевскую ночь на Земле! – вожаки напали на тех, кто осмелился гордо поднять голову, жестоко избили их и прогнали прочь. Много испытаний пришлось перенести несчастным, прежде чем они научились ходить вертикально, а палки стали употреблять не для хождения, а для охоты и копания земли…