Верховный правитель - Страница 2

Сделал он это демонстративно, так, чтобы уход его видели нерпы.

– Вот умная скотина! – восхищено произнес Бегичев, покрутил головой, словно не веря тому, что видит. – Мозга не больше, чем у кошки, а как хорошо кумекает по охотничьей части.

– Умнейшее животное. Зверь! – Колчак пошевелился, поплотнее закутался в брезентовый плащ. – Мало, к сожалению, изученный. А изучи мы этого зверя получше, перейми кое-что у него для себя – и наши арктические экспедиции горя бы не знали.

Медведь, затаившийся за надолбом, лежал не шевелясь, будто пожелтевший от ветра и соленых брызг сугроб, ледяная глыба; нерпы, плавающие в черной глуби, так и не заметили его. А вот уход первого медведя, наоборот, засекли все нерпы – даже самая подслеповатая, самая растяпистая из них. На этом, видно, и строилась медвежья охота. Медведь, лежавший в засаде, продолжал терпеливо ждать. Нерпы по-прежнему носились в воде, в черной холодной глуби, обретя прежнюю беспечность. Но долго находиться в воде они не могли, им надо было обязательно вылезти на лед или хотя бы высунуться из проруби, хватить немного воздуха...

Вот из полыньи вынырнула одна нерпа, оглядевшись, всползла на лед, затем – вторая, потом, после паузы, – сразу несколько.

Нерпы растянулись на льду с блаженным видом, подставляя мутному белесому солнцу свои тела, гладкие, как будто вылепленные из податливого, мягкого материала. Хитрец, сидевший в засаде, даже дышать перестал, чтобы, не дай бог, на нежных нерп не потянуло псовым звериным духом; вельбота нерпы не боялись, поскольку не встречали его раньше и, может быть, принимали его за добродушного плавающего здоровяка, схожего с китом.

– Ну, давай! Ну, давай! – азартным шепотом нетерпеливо подгонял медведя Бегичев. Он сидел на корточках у борта вельбота, пригнувшись, спрятав голову, чтобы его не засекли нерпы. Около его ног, приткнутая стволом к борту, стояла винтовка. Бегичев из этой винтовки одной обоймой мог уложить и белого хитреца, обратившегося в сугроб, и нескольких нерп, рука у него от азарта дергалась, тянулась сама по себе к цевью, пальцы непроизвольно сжимались и разжимались, он хватал винтовку за ложе и тут же отпускал. – Давай, косолапый, чего тянешь?

– Погоди, не мешай, – остановил Бегичева Железников, – он лучше тебя знает, когда нападать.

– Да тянет же косолапый. – Бегичев сморщился, будто у него заныли зубы, азартно стукнул кулаком по борту вельбота. – Сейчас упустит смородину с сахаром, и тогда поминай это варенье как звали!

Лейтенант Колчак молчал, спокойно поглядывал по сторонам, стараясь, чтобы ничто, ни одна деталь, ни одна мелочь не остались незамеченными.

Из воды выползло еще несколько нерп, цепляясь крепкими передними ластами за срез льда, сопя и радостно поскуливая, выбрались на поверхность, расположившись кружком. Медведь продолжал, не двигаясь, лежать в засаде. Он ждал. В полынье тем временем показались еще три нерпы – последние, самые осторожные. Вскарабкались на лед и, постанывая, будто люди, щуря большие влажные глаза, разлеглись на солнце.

В ту же секунду из-за надолба взметнулось неряшливое лохматое облако – будто бы сугроб подпрыгнул, белесое солнце мигом потускнело, сделалось холодно, нерпы даже сообразить ничего толком не успели, лишь две или три из них пискнули тонко, когда разметавшийся в воздухе до необъятной шири сугроб свалился на них.

С рявканьем медведь полоснул лапой по одной нерпе, легко срубив ее голову, будто у глиняной копилки, – с мокрым чавканьем голова заскользила по льду, брызгаясь жирной красной сыпью, ударил вторую нерпу, и та, беспомощно вскрикивая, задергалась, словно большая пиявка (он перебил ей хребет), потом, стремительно перекатившись через голову, подмял третью нерпу – жирную, старую, осторожную. Но осторожность не выручила ее, нерпа легла под ударом медвежьей лапы – ткнулась тяжелой гладкой мордой в лед и затихла.

Медведь успел уложить и четвертую нерпу – небольшую, пузатую, словно не разродившуюся поздним детенышем, – царапнул по ней страшной своей лапой с длинными, громко щелкающими когтями, выдирая куски шкуры вместе с мясом, потом изловчился и клацнул зубами – прикусил ей голову, и нерпа мигом сделалась неподвижной.

Лед в течение нескольких секунд был залит яркой свежей кровью. Нерп на льду уже не было – оставшиеся в живых попрыгали в воду. Медведь угрюмо глянул в черную, недобро посвечивающую холодным мраком полынью, засек там несколько гибких быстрых промельков и заревел. Все было смешано в этом реве – и боль, и ликование, и досада, и торжество, и ярость. Медведь был готов сейчас растрепать еще несколько нерпичьих лежбищ, хотя столько добычи ему было не осилить, даже если он будет стараться вместе с напарником, – поднялся на задние лапы, выпрямился во весь рост и снова зарычал.

Из-за тороса послышалось ответное рычание, и через несколько секунд оттуда выкатился на четырех лапах первый медведь, лобастый, страшный, с приплюснутым на манер утюга черепом и злыми, брызгающимися черным огнем глазками, рявкнул что-то «напарнику», и тот покорно опустился с двух лап на четыре. Первый медведь, видимо, в этой охотничьей двойке был командиром.

Оба приступили к трапезе, выбрали себе по нерпе и принялись рвать зубами нежное кровоточащее мясо.

– Ну, что, будем вмешиваться в этот обед, ваше благородие Александр Васильевич, или нет? – спросил боцман у лейтенанта, продолжавшего внимательно рассматривать происходящее.

Колчак предупреждающе приложил палец к губам, словно призывая к тишине, но сделал он это совсем по другому поводу. Колчак сплюнул на ладонь и с досадою вздохнул – слюна была с кровянистыми волокнами, спросил тихо, неверяще, ни к кому не обращаясь:

– Неужели цинга?

Бегичев заглянул в ладонь, поморщился.

– У нас лук репчатый есть в достаточном количестве. Целых полпуда. Надо есть лук, Александр Васильевич.

– Мертвому – припарка. – Колчак вытер ладонь о полу плаща-брезентовика, украшенного форменными флотскими пуговицами.

– Не поможет. А хитрых медведей этих трогать не будем, Никифор Алексеевич, обойдем их стороной. Никогда не видел такой высокоорганизованной охоты.

– Я тоже не видел, – сказал Бегичев, берясь за весло, – хотя на севере провел времени много.

Под днищем вельбота противно заскреблась, зашуршала шуга, в прогале между несколькими грудами холодной давленой крошки проглянула завистливым оком черная бездонь, под плоским носом вельбота забормотало чертенячьи что-то, над вельботом взнялось сверкающее сеево холодной пыли, и Бегичев не выдержал, выругался.

Ледовые заструги потемнели, приподнялись, словно хотели навалиться на вельбот, пустить его вместе с людьми ко дну; треск шуги сделался сильнее, и громоздкая льдина, схожая с островом, дрогнула и медленно поплыла в сторону.

– И-и р-раз! – скомандовал Железняков хриплым голосом, приводя разрозненные взмахи весел в единое, общее движение. – И – два! И – р-раз!

Колчак, сунув под мышку длинный черенок руля и придавив его к телу локтем, достал из кармана брезентовика блокнот, черкнул в нем несколько коротких слов – на всякий случай, чтобы из памяти не выпало. На первой же стоянке он перепишет «засечку» в дневник, дополнит ее деталями, даст увиденному свое толкование: Колчак был занят не только поисками пропавшей экспедиции, он осуществлял и научную работу, вел гидрологические наблюдения, которые, если не завтра, то послезавтра могут очень здорово пригодиться.

Очередная «стыковка» с берегом ничего не дала – экспедиция Эдуарда Толля точно сквозь землю или сквозь воду, что еще хуже, провалилась: ни следочка, даже малой зацепки, какого-нибудь линялого клочка бумаги или старой пуговицы с обломанным ржавым шпеньком – и тех не было. Будто бы не существовал на белом свете барон Толль со своим давним товарищем магнитологом Зебергом, с которым он работал вместе несколько последних лет, будто не было двух каюров, ушедших с учеными на поиски Земли Санникова. [7]Земля эта – загадочный северный материк, о котором много говорили, – вожделенная мечта каждого полярника.