Верёвка - Страница 2

Наверное, из таких дневниковых заметок не делают книг. Хотя, почему нет? Такая книга была бы очень удобной: небольшая, легко помещается в карман, и читать можно с любого места, в любом порядке, потому что в ней нет сюжета и морали, никакой проторенной дороги – лишь сеть едва заметных тропинок, тонких ассоциативных связок, переводящих читателя от одного фрагмента к другому, как в японской ренге или в люсидном сне. Где-то здесь была такая история… Он полистал блокнот дальше. Ага, вот.

«Все уезжающие с острова оставляют что-нибудь тем, кто остаётся. Питерские ребята оставили англичанину большого воздушного змея, а наши соседи-голландцы подарили нам надувной матрас. После нашего отъезда и змей, и матрас тоже останутся здесь, переходя к новым владельцам. К ним добавятся и другие вещи – мячи, гамаки, летающие тарелки, прочитанные книжки. Сколько ещё таких переходящих вещей кочует по острову? Оседают они у тех, кто остаётся дольше других; эдакие хранители курортного духа и его ритуалов, главный из которых – медленное время – отлично выражается в переходящих вещах: быстрые люди меняются, а воздушный змей, гамак и хорошая книжка остаются теми же».

В слове “переходящих” первая буква “е” была пропущена при быстром письме, а затем воткнута сверху более жирным завитком – он сделал это исправление, когда перечитывал дневник в самолёте. И размышлял потом, какие вещи можно назвать не “переходящими”, а “преходящими”. Наверное, те, у которых более печальная судьба. Те, которые отбирают в аэропортах. Однажды он таким образом лишился отличного охотничьего ножа, оказавшегося в ручной клади. В другом случае забрали коньяк. А в последний раз перед вылетом даже вызвали по громкой связи на весь аэропорт – в багаже завалялась парочка бенгальских свечей с Нового года.

Из отобранных вещей они устраивают настоящие выставки: большие стеклянные кубы, наполненные ножами и ножницами, подсвеченные витрины с банками и аэрозолями стоят посреди аэропортов, как эдакие алтари. Сразу ясно, что многие преходящие вещи по сути близки к переходящим: курортный дух острова не хочет отпускать свои ритуальные предметы, которые нужно было оставить там, раздать точно так же, как раздали надувные матрасы и мячи. И в самом деле, зачем тебе в Москве охотничий нож? Разве с помощью него можно читать «Фейсбук»?

Он подумал, что историю про отобранные вещи тоже стоит записать. Вынул ручку, толкнул локтем так и не убранную тарелку от сырников, и вспомнил слова Ольги про левшу. Переложил ручку в левую, написал дату. Получилось на удивление легко, хотя и криво. Но теперь и писать расхотелось: он перевернул страницу и стал рисовать на чистом развороте осьминога.

Зазвонил телефон. Вот и труба зовёт, подумал Егор. Видимо, Паша уже в офисе. Но нет, номер был другой.

– Да, мам, привет.

– Привет-привет! Вы прилетели? А чего не позвонили? Мы волнуемся… Сегодня передавали в новостях, самолет упал в Индии.

– Мам, мы были на Гавайях. Прилетели ночью, я не стал звонить.

– Вы там хоть ели нормально? Я видела у Ольги фотку в «Инстаграме». Худая, как швабра. И чего она выставляется там в бикини на всеобщее обозрение? Будто кавалеров ей не хватает…

– Да-да, она по тебе тоже соскучилась и передаёт привет. Кстати, я случайно не был в детстве левшой? Говорят, некоторых детей переучивают, а это вредно.

– Никто тебя не переучивал! Где хоть ты взял такую глупость?

– Да так просто, передачу научную смотрел. А какой рукой я в школе писал?

– Откуда ж я помню? Сейчас схожу у отца спрошу.

– Погоди, давай я лучше пере…

Она уже не слышала. И даже трубку с собой не взяла. Она жила в своём медленном времени, где ещё сильна привычка к стационарным телефонам, где никто не говорит скороговорками и только по делу, никто не предлагает перейти в почту или чат, не выбирает каждый месяц новый тариф. Три минуты он слушал шорохи в трубке. Словно опять плыл под водой с маской.

– Отец говорит, ты писал любой рукой. И вообще всякие штуки руками выделывал, когда маленький был. Яблоки огромные крутил на пальцах. Я ничего такого не помню.

– А до какого возраста я писал любой рукой?

– Не знаю. Он сказал, что в первом классе, когда тебя вызвали к доске первый раз, ты стал писать левой. Учительница спросила – ты левша? А ты сказал – нет, мне всё равно какой рукой писать… И стал писать правой. Видимо с тех пор. Но никто тебя специально не переучивал!

– Понял, спасибо. Передавай ему привет.

– Вы хоть на майские приезжайте. Швабру свою тоже с собой бери, накормим её.

– Может быть. Не знаю пока. Ладно, мам, мне на работу.

– Да уж конечно, и позвонить некогда… Беги-беги, пока.

Прежде чем идти на рабочее место, он собирался заглянуть к Паше. Но пройдя половину опенспейса, притормозил. Сквозь стеклянную стенку кабинета гендиректора было видно, что тот занят: рядом стояла ассистентка Вера, показывала какие-то бумаги.

Интересно, кто придумал, чтобы у всех перегородки непрозрачные, а у начальника – стекло? Нет, в этом конечно есть свой бонус: кабинет Паши отгорожен полностью, а у остальных стеночка только полтора метра над землёй. Сотрудников в спейсе слышно, но почти не видно, если сидят. А начальника видно, но не слышно – и никто не узнает, какие там деловые разговоры он ведёт.

Однако сейчас, глядя сквозь стеклянную дверь, Егор подумал, что увидеть можно больше, чем услышать. Позы, жесты… Наверное, это отпуск среди иностранцев так обострил восприятие невербального. Видно, что Паша с Верой спорят, причём Вера спокойна, а Паша морщится и сомневается, и если не знать, кто из них начальник, а кто скромная студентка, взятая на работу даже без резюме, то можно было бы подумать…

Паша увидал его и приветственно взмахнул обеими руками. Значительно активнее, чем предполагала их деловая дружба. Ну ясно – рад любому поводу, чтобы отложить эти самые бумажки. Можно входить.

– О, кто к нам вернулся с того света! Смотри, Вер, совсем другой человек!

Паша уже шагал к нему через кабинет, протягивая руку. Стильно одетый, в приталенном пиджачке и узких джинсах, он и двигался по-особому стройно: спина прямая, подбородок вперед… Эдакий Леголас из Леголэнда. Егор подумал, что до сих пор не знает пашиного бэкграунда на эту тему. Балетная школа? Или папа-военный?

Тут возникла заминка. Егор опустил глаза: его левая рука протянута навстречу Паше вместо правой. А в правой зажат пропуск, с которым он вошёл в здание. Паша поглядел на пропуск и захохотал.

– Ага, я тоже с нашего турникета шизею! Когда входишь, надо правой приложить, а выходишь – левой. Один раз бежал на встречу, чуть ноги не сломал об эту железяку, когда она не открылась – не той рукой приложил на автомате…

Опять повисла пауза. Егор вздрогнул, переложил пропуск в левую руку и быстро сунул в карман. Протянул Паше правую.

– А в Барселоне, представляешь, вообще все турникеты в метро левые! – Паша пожал его руку, внимательно заглядывая в глаза. – Там надо левой держать карточку, а проходить справа. Тоже не сразу переключишься после нашего метро… Помнишь, Вер?

– Да, – подтвердила Вера. – Но так даже удобнее. В правой я сумочку несу, в левой карточку. А чего ты не загорелый совсем?

Теперь и она глядела на молчаливого Егора как-то озабоченно. Он тряхнул головой. Да блин, говори уже хоть что-нибудь.

– Эээ… Я по ходу разучился языком шевелить… Там на островах такое всё медленное…

Он широко открыл рот, скорчил глупую рожу и изобразил руками волны. Паша снова хохотнул, и Егор наконец почувствовал, что поймал волну беспечного офисного трёпа. Вроде пляжного волейбола: к тебе летит мячик, ты должен отбить красиво, то есть в неожиданном направлении, но всё же в рамках заданного поля.

– И ещё там здороваются иначе.