Вербное воскресенье - Страница 44

Этой гаванью был Индианаполис. Яхтами — рабочие места и акции компании «Скобяные товары Воннегута».

Семьдесят четыре года спустя компании «Скобяные товары Воннегута» уже не существует. Район «Квадратной мили» в самом сердце Индианаполиса, где стоял ее главный магазин с многочисленной обслугой, превратился в пустыню автомобильных парковок. Ночами «Квадратная миля» так же пугающе пустынна, как Восточный Берлин. Розничные магазины компании «Скобяные товары Воннегута» были разорены честной конкуренцией с дешевыми универмагами.

Посему я не могу завещать акции «Скобяных товаров Воннегута» моим потомкам, не могу взять их на работу в этой компании, если жизнь будет к ним слишком сурова. Я последний член дедовой ветви нашей семьи, который работал в ней и успел воспользоваться своей маленькой лодочкой.

Вместо акций я могу предложить своим потомкам историю из той легендарной эпохи, ныне скрывшейся в тумане времен, когда фамилия Воннегут была в Индианаполисе синонимом скобяных изделий. Если я не извлеку ее из своей памяти и не запишу, эта история будет потеряна навсегда.

В Индианаполисе жил японский ювелир, который, помимо прочего, делал вручную памятные классные кольца для выпускников Тюдор-Холла, маленькой элитной школы, где учились богатые девочки со всей Индианы. Мою сестру, несмотря на бедность семьи, отдали в эту школу. Моя первая жена, тоже не из богатых, училась в этой же школе.

Звали ювелира Ику Мацу Мото. У него было много секретов, возможно, потому, что покупатели его не особо расспрашивали. Оказалось, что когда-то он был цирковым силачом.

Так вот, пришел он как-то в главный магазин компании «Скобяные товары Воннегута» на Ист-Вашингтон-стрит, чтобы купить наковальню. Его мастерская была на Моньюмент-серкл, в трех кварталах от магазина. В Индианаполисе благодаря планировке Пьера Шарля Ланфана, того самого француза, что проектировал нашу столицу, Вашингтон, сторона каждого квартала равна ровно одной десятой мили.

Ику Мацу Мото выбрал себе нужную наковальню и спросил продавца, сколько она стоит. Продавец в шутку сказал, что отдаст ее бесплатно, если Ику Мацу Мото сам отнесет ее домой. Ику Мацу Мото взял наковальню и отнес ее домой.

Я и сам почти не знаком с Воннегутами, которые живут сейчас в Индианаполисе, а мои дети будут знать и любить их не больше, чем я знаю и люблю своих родственников в Германии. Мы разошлись.

В Олбани живет Бернард Воннегут. Кажется, это мой брат. Там же живет Питер Воннегут, сын Бернарда, библиотекарь, он женат на женщине по имени Мичи Минатоя, японке по происхождению, как и Ику Мацу Мото. У них двое детей, Карл Хироаки Воннегут и Эмико Эллис Воннегут, единственные внуки моего брата. Они, помимо прочего, тоже принадлежат к роду де Сен-Андре. Странно и приятно.

В Бруклине, штат Массачусетс, живет доктор Марк Воннегут. Кажется, это мой сын.

Я горжусь Марком и не устаю хвалить его. Я привел Марка в пример на собрании Ассоциации психического здоровья, которое состоялось 4 июня 1980 года в городе Морристаун, Нью-Джерси.

Эта речь в ваших программках обозначена как «Нужны ли нам точки?». Отметьте этот пункт на тот случай, если позже захотите вспомнить, о чем тут действительно шла речь. Новое название — «Страх и ненависть в Морристауне, Нью-Джерси», и я хочу, чтобы вы все узнали, как хорошо, как спокойно я чувствую себя здесь. Если я сойду с ума, то буду в курсе всех новейших психиатрических методик. Попав в дурдом, я в мгновение ока вылечу обратно на улицу, накачанный аминазином.

Кстати, название в вашей программке — результат опечатки. Предполагалось, что там будет написано «Нужны ли нам точки отсчета?». Можете сами дописать слово «отсчета», прежде чем вычеркнуть всю строку, она напоминает мне один анекдот. Посетитель в ресторане подзывает официанта и говорит: «Официант! У меня в супе стекла!» Официант извиняется: «Сэр, простите, это опечатка. Должна была быть свекла».

Когда я собирался говорить о точках отсчета, в качестве примеров мне на ум приходило наследие более простых и устойчивых цивилизаций, чем наша: «Гамлет» Шекспира, «Симфония № 5» Бетховена, «Мона Лиза» Леонардо, «Геттисбергская речь» Линкольна, «Гекльберри Финн» Марка Твена, Великая Китайская стена, Пизанская башня, Сфинкс. Эти произведения искусства когда-то возвышались величественными памятниками в сознании выпускников всех школ страны. Сейчас они утонули, подобно Атлантиде, в потоке радио- и телесенсаций, в кинофильмах и глянцевых журналах.

Было время, когда у борца за психическое здоровье Америки и прирожденного маньяка были считанные точки соприкосновения, и терапевтическая беседа могла начинаться, к примеру, с улыбки Джоконды. Это было хорошее начало. Но сегодня, боюсь, психотерапевту нужно быть готовым в деталях обсуждать «Пляжные игры»[15], «Техасскую резню бензопилой»[16], «Хауди-Дуди»[17], «Детский сад»[18] или передачу Уолтера Кронкайта, — список бесконечен. Фара Фоссетт-Мейджорс. Один из моих сыновей, юморист, написал как-то очень смешную, по его мнению, сценку про Хауди-Дуди. Мне пришлось объяснять ему, что в Америке живут миллионы людей возрастом старше и младше его, которые не знали или забыли про Хауди-Дуди. Он был шокирован. В семилетнем возрасте Хауди-Дуди был для него Богом.

Но, как я уже сказал, постановка вопроса изменилась. Для первоначальной темы у меня не хватило мозгов. Она была слишком амбициозной — не только для меня, но и для торжественного обеда в мотеле в Нью-Джерси. Поэтому я решил рассказать, какая честь для меня присутствовать здесь. Если кто-то из вас делает записи, пожалуйста, запишите: «Считает честью говорить о психическом здоровье» — или что-то в этом роде.

Я не знаю, почему вы меня пригласили. Возможно, потому, что мой сын Марк сошел с ума. Он не юморист. Юморист — мой другой сын, который живет на Западном побережье. Марк год назад окончил Гарвардскую медицинскую школу, сейчас он проходит интернатуру в Бостоне. Он замечательный рассказчик. Он любит спрашивать своих коллег, борцов за психическое здоровье, принимали ли они сами аминазин. Обычно в аудитории таких людей находится немного, и мой сын, доктор, улыбается и продолжает: «Он вам не повредит. Вам стоит его попробовать, чтобы представить, хотя бы приблизительно, через что проходят ваши пациенты».

Организаторы спросили, какими званиями и степенями я могу похвастаться. Такая у них работа. Думаю, они задали бы этот вопрос, будь я даже акробатом на трапеции. Я покопался в ящиках прикроватной тумбочки. Нашел давно потерянную пару запонок, правда, не золотых, а позолоченных. Нашел снимок своей сестры Алисы в шестнадцать лет. Она умерла здесь, в Нью-Джерси, в сорок один, и ее психическое здоровье было далеко от идеала. Еще я нашел диплом Чикагского университета. Там говорилось, что я получил степень магистра антропологии. Я отыскал это слово в словаре. Оказалось, что антропология — изучение человека.

Давным-давно в Чикагском университете на кафедре антропологии можно было выбрать одну из пяти специальностей: археология, культурная антропология, этнология, лингвистика, физическая антропология. Я избрал культурную антропологию, потому что она давала больше всего возможностей писать высокопарную белиберду. Культурой ведь является любой объект, любая идея, созданные мужчинами, женщинами или детьми, а не Богом. Культурная антропология настолько широкая специальность, что я никогда не встречал антрополога культуры, больного клаустрофобией.

Из-за этого идиотского диплома я на мгновение решил, что могу выступить перед вами в качестве эксперта по культуре, рассказать о прокрустовом ложе, которое так сильно мучает людей, неприспособленных к нормальной жизни. Моего сына Марка это мучило так сильно, что он попытался вытряхнуть себе мозги из черепной коробки, и его пришлось поместить в комнату для буйных, с мягкими стенами. Чистая правда. Настолько он был безумен. Если бы поблизости оказалась скрипка Страдивари, он бы попытался убить себя и ею. Или Пизанской башней. Или усами Уолтера Кронкайта.