Вербное воскресенье - Страница 31

Хотелось бы мне иметь под рукой библиотечную картотеку. Я бы мог без конца называть вам литературные мантры, которые изменили мир к лучшему.

Кстати, насчет «Алого знака доблести»: эта книга Стивена Крейна должна быть особо интересна американцам, учитывая, что приближается двухсотлетие нашей страны. Но у Крейна есть другая новелла, возможно, вы про нее тоже слышали. Она называется «Голубой отель».

«Голубой отель» рассказывает об иностранце, который приезжает в Америку и совершает убийство. Он думает, что защищается. Он запугал себя до безумия, решив, что американцы гораздо опаснее, чем они есть на самом деле.

И он убивает. Вот и все.

Десять процентов из вас до сих пор гадают, почему я назвал речь «Макаронной фабрикой». Девяносто процентов мне с радостью все объяснят.

Объяснение простое. Название должно подчеркнуть один факт — большинство людей не умеют читать или, если угодно, не особо любят.

Чтение настолько сложная штука, что в школе мы тратим очень много времени, чтобы только научиться ему. Если бы мы тратили на фигурное катание столько же времени, сколько у нас уходит на чтение, то давно бы все были звездами голливудского балета на льду, а не книжными червями.

Как вы знаете, читатель не просто рассматривает маленькие закорючки на листе или, если он лишен зрения, ощупывает пупырышки Брайля. Как только эти символы попадают в нашу голову в правильной последовательности, мы должны облечь их в страх, радость или апатию, в любовь или ненависть, в злобу или дружелюбие, как это задумал автор. Чтобы быть хорошим читателем, мы должны узнавать иронию — когда автор пишет одно, а имеет в виду другое, противореча самому себе под благовидным предлогом.

Нам даже приходится понимать шутки! Не дай Бог, пропустишь шутку — пиши пропало!

Поэтому большинство людей отказываются от чтения.

Так вот, судя по реакции общества в целом на открытие этой библиотеки, здание, в котором мы находимся, с тем же успехом могло бы быть макаронной фабрикой. Макароны — штука полезная. Библиотеки — тоже. Такие умеренно приятные новости.

Быть может, главная идея этой блестяще написанной речи даже станет частью местного диалекта.

Какой-нибудь студент колледжа скажет другому студенту:

— Пойдем выпьем пива?

А тот ответит:

— Нет. Мне сказали, что я близок к вылету. Учитывая, на какие серьезные жертвы пошли мои родители, чтобы отправить меня учиться, думаю, будет лучше, если я позанимаюсь на макаронной фабрике.

Или если студент задаст профессору особо глупый вопрос, то профессор возмутится:

— Вот сходи на макаронную фабрику и выясни.

И так далее.

Для нас этот благородный книгомобиль из камня и стали вовсе не банальная макаронная фабрика, поскольку мы читатели — нас мало, но нам повезло. Мы так любим книги, что этот день станет для нас одним из самых радостных и счастливых в жизни.

Но не глупо ли так держаться за книги в век кино и телевидения? Ничуть, ведь наша способность читать в сочетании с библиотеками, подобными этой, делает нас самыми свободными мужчинами и женщинами. И детьми.

Поскольку мы с вами читатели, нам не приходится ждать, когда какой-нибудь теленачальник решит, о чем нам думать и что нам об этом думать. Мы можем забивать себе голову чем угодно, от Аахена до яхонтов, в любое время дня или ночи.

Мы, читатели, даже можем волшебным образом переговариваться друг с другом через время и расстояния. И обходится это нам недорого — всего-то в расходы на бумагу и чернила. Не нужно решений совета директоров, чтобы мы могли записать все, что хотим. Я как-то устроил конец света на двух листках бумаги — это обошлось мне дешевле пенни, включая износ ленты моей пишущей машинки и просиженных штанов.

Представляете?

Сравните это с бюджетами Сесиля Б. Де Милля[10].

Кино — лишь один из протезов, в которых нуждаются люди с какими-то недостатками. Мы ведь живем не только в век кино, но и в век вставных зубов, стеклянных глаз, париков и силиконовых грудей.

Рецепты на кино нужно выписывать людям, которые не хотят или не могут читать и у которых нет воображения. Отсутствие воображения можно компенсировать актерами и декорациями — в сопровождении музыки и всего, что нужно.

Правда, кино — невообразимо дорогой способ рассказывать что-то людям. Это же относится к телевидению. Больше того: здоровые люди могут получить передозировку актеров и декораций и одним прекрасным утром обнаружат, что их собственное воображение отсохло за ненадобностью.

Единственное лекарство от этого — библиотека и умение читать.

Чтение тренирует воображение, заставляет его наливаться силой.

Вот так-то.

Наверное, уместно было бы вспомнить что-то высокодуховное по этому поводу. К несчастью, перед вами унитарий. Я очень плохо разбираюсь в святынях.

Священным для меня является язык, что еще раз показывает, как мало я знаю про святость.

Священной для меня является литература, что, в свою очередь, показывает, как мало я знаю про святость.

Для меня священна свобода говорить в своей стране все, что захочется. Это особая привилегия не только для нашей планеты, но и, полагаю, для всей Вселенной. Нам ее никто не давал. Такие вещи приходится получать самостоятельно.

Для меня священна медитация, поскольку мне кажется, что секреты бытия и небытия кроются где-то у нас в головах или в головах других людей.

И я верю, что чтение и письмо — самые плодотворные формы медитации, известные людям.

Читая работы самых интересных умов в истории, мы медитируем двумя сознаниями — своим и авторским.

Это настоящее чудо.

Девиз этой досточтимой библиотеки повторяет девиз всех людей, занимающихся медитацией: «Сохраняйте тишину!»

Моя речь подошла к концу.

Спасибо за внимание.

Меня восхищает ум Марка Твена. Восхищает с детства и по сей день. Когда я был достаточно юн, чтобы считать свой родной континент беспредельно захватывающим и поразительным, и мне казалось, что нет никакого смысла интересоваться людьми из других стран, личность Марка Твена служила тому подтверждением. Я полагал, что нужно брать пример только с других американцев. Теперь я не так в этом уверен. Оказалось, что быть американцем до мозга костей не так уж удобно и приятно.

Поскольку я одновременно юморист и автор серьезных романов, меня попросили произнести речь на столетнем юбилее замечательного дома Марка Твена в Хартфорде, штат Коннектикут. Церемония состоялась 30 апреля 1979 года. В мою честь на бильярдном столе на третьем этаже дома расставили шары, и мне предложили разбить пирамиду кием самого Марка Твена. Я отказался. Не посмел предоставить духу Марка Твена возможность подать знак, что он думает обо мне, послав биток прямо в лузу, минуя остальные шары.

Вот моя речь:

— Это здание для любого американского писателя — дом с привидениями. Не удивляйтесь, если к концу этой речи я стану совсем седым.

Хочу процитировать прежнего владельца этого дома: «Когда я встречаю в художественной или биографической литературе четко очерченное действующее лицо, я обычно отношусь к нему с самым живым интересом, так как был знаком с ним раньше — встречал его на реке»[11].

Сдается мне, что это глубоко христианская фраза, эхо Нагорной проповеди. Как и множество шуток, она начинается обезоруживающе тихоходным вступлением и неожиданно провокационным финалом.

Я повторю ее, мы ведь здесь собрались для повторения. Влюбленные, считай, только это и делают — повторяют друг за другом.

«Когда я встречаю в художественной или биографической литературе четко очерченное действующее лицо, я обычно отношусь к нему с самым живым интересом, так как был знаком с ним раньше — встречал его на реке».

Два слова, по-моему, делают эту шутку священной: «живой» и «река». Река, конечно, символ жизни — и не только для речных лоцманов, но даже для жителей пустыни, для людей, которые никогда не видели крупных рек. Марк Твен говорит и повторяет то же, что Иисус говорил много раз: невозможно не любить человека, полного жизни.