Вера, Надежда, Любовь Женские портреты - Страница 23
Черную лепту в развенчание Блаватской внес Всеволод Соловьев, старший сын прославленного историка Сергея Соловьева и брат гениального философа Владимира Соловьева. В семействе Соловьевых Всеволод не отличался особыми талантами, пописывал исторические романы и постоянно находился в депрессии. Чтобы преодолеть состояние перманентной хандры, он обратился к оккультным наукам. Его поразили таинственные рассказы Блаватской об Индии. Их личная встреча произошла в Париже в 1884 году. Блаватской было 53 года, Всеволоду Соловьеву – 34.
Соловьева рекомендовали Блаватской, и она его приняла в своем, снятом на время, особняке на улице Нотр-Дам-де-Шаи, 46. Они понравились друг другу. Интеллектуальные интересы их сошлись мгновенно, и Соловьев с превеликим удовольствием стал бывать в гостях у Блаватской и посвятил ей даже одно восторженное стихотворение. Возможно, их дружба развивалась бы и дальше, но вмешались недруги Блаватской. Некая старая дева и невротичка Ольга Смирнова собрала на Блаватскую компрометирующее досье и выложила его бывшей возлюбленной Соловьева, Юлиане Глинке. Та тут же решила отвратить Всеволода от Блаватской. Будучи натурой неуравновешенной, Всеволод Соловьев мгновенно от восторженности и поклонения Блаватской перешел к недоверию и даже отвращению. А тут еще какие-то таинственные фокусы в гостиничном номере немецкого городка Эльберфельд, куда Соловьева и Глинку вызывала Блаватская из Парижа.
Не будем вдаваться в перипетии этого скорее психологического, чем любовного, треугольника, а скажем лишь одно: в итоге Всеволод Соловьев из стана друзей Блаватской перешел в стан ее врагов, чем очень огорчил Елену Петровну, вплоть до того, что она, как говорят китайцы, потеряла лицо: писала ему какие-то жалобные письма (уж не признак ли это некоей ее влюбленности в Соловьева?). И очень просила его поверить в то, во что верила сама, – в существование Махатм и в их высшую мудрость. Переубедить Соловьева не удалось. Более того, он опубликовал в печати разоблачительный материал о жизни Блаватской, рассказал о своих встречах и переписке с ней. Позднее, разбирая работы Блаватской, Соловьев заявил, что это всего лишь «компиляция разных мистических и каббалистических сочинений, пересыпанная... полемическими выходками».
Всеволод Соловьев порвал не только с Блаватской, но и с Востоком вообще, вернулся в лоно Русской православной церкви и провозгласил на весь мир, что теперь для него тайна – «живая, деятельная любовь, без которой человек со всеми своими знаниями, силами и талантами, со всей своей властью и могуществом – ничто».
Короче, дороги Елены Блаватской и Всеволода Соловьева разошлись окончательно.
Более позднюю атаку на учение Блаватской провел философ Николай Бердяев в связи с активной деятельностью московского антропософского общества, которое организовалось под влиянием Елены Блаватской. Накануне Первой мировой войны Николай Бердяев писал:
«В нашу эпоху есть не только подлинное возрождение мистики, но и фальшивая мода на мистику. Отношение к мистике стало слишком легким, мистика делается достоянием литературщины и легко сбивается на мистификацию. Быть немного мистиком ныне считается признаком утонченной культурности, как недавно еще считалось признаком отсталости и варварства».
Свое резкое осуждение Бердяев заключил следующим предположением: «...ныне оккультизм делается внешне популярным, вызывает к себе интерес в широких кругах и подвергается опасности стать модным. Оккультизм, по всей вероятности, есть и сила и мода завтрашнего дня».
Как в воду глядел Бердяев! Сегодня оккультизм действительно мода, достаточно посмотреть на книжные прилавки: море оккультной и мистической литературы. Не случайно 1991 год был торжественно провозглашен годом памяти Блаватской в связи со 100-летием со дня ее смерти.
Однако вернемся назад, в конец XIX века. О Блаватской многие писали и многие хотели написать. Среди хотевших и ненаписавших – блестящий литературный критик Аким Волынский. Блаватская – «женщина необыкновенная, – все-таки она служила тому, что считала истиной. Она увлекалась и хватала через край, но все же в ней была «душа живая», а по нынешнему времени это уже хорошо», писал Волынский в одном из частных писем.
Неожиданно поддержал Блаватскую митрополит Санкт-Петербургский Исидор, человек образованный и мудрый. Он встречался с Еленой Петровной перед тем, как она навсегда покинула Россию, она ему демонстрировала феноменальные возможности психики, и митрополит «удивлен был вельми», однако «бесовщины в том никакой не усмотрел». Напротив, на прощанье благословил Блаватскую и напутствовал ее словами: «Нет силы не от Бога! Смущаться ею вам нечего, если вы не злоупотребляете особым даром, данным вам... Мало ли неизведанных сил в природе! Всех их далеко не дано знать человеку, но узнавать их ему не воспрещено, как не воспрещено и пользоваться ими. Он со временем может употребить их на пользу всего человечества... Бог да благословит вас на все хорошее и доброе».
Митрополит был умным человеком, чего нельзя сказать о современных архиереях, которые на одном из своих соборов предали церковной анафеме Елену Блаватскую, а заодно художников Рерихов за то, что их учение несовместимо с христианством. Читай: с православием. С тем монопольным православием, против которого боролся отец Александр Мень.
«Изида» и «Тайная доктрина »
Мир не забудет веры древних лет,
Звездопоклонники пустыни,
На ваших лицах – бледный зной планет,
Вы камни чтите как святыни...
Летом 1875 года Елена Блаватская начала работать над рукописью «Разоблаченная Изида» и завершила ее через два года. В книге Блаватская дает сравнительный анализ мировых религий, показывает единую связь между ранними христианством, буддизмом и каббалой, то есть пытается соединить несоединимое.
И почему Изида? Для непросвещенных отметим, что Изида – древнеегипетская богиня, символ и хранительница тайных знаний, тех знаний, к которым так тянулась Блаватская. Статуи Изиды воздвигались перед храмом. Лик богини был невидим под покрывалом, на ее коленях лежала закрытая книга. Надпись на постаменте гласила: «Ни единый смертный не поднимал моего покрывала». А вот Елена Петровна взяла и дерзнула: сбросила покрывало и открыла страницы закрытой книги. В итоге – «Разоблаченная Изида».
Генри Олькотг вспоминает, как Блаватская работала над книгой:
«За всю свою жизнь она не проделала и десятой части подобного литературного труда, более того, я не знаю ни одного журналиста, пишущего ежедневно, который мог бы сравниться с ней по выносливости и неиссякаемости рабочей энергии. С утра до вечера она находилась за своим письменным столом, и весьма редко кто-либо из нас ложился спать ранее 2 часов ночи. Днем мне нужно было отлучиться по делам, но всегда после раннего обеда мы садились вместе за наш большой письменный стол и работали так, будто это вопрос жизни и смерти, до тех пор, пока усталость тела не принуждала нас остановиться. Что за воспоминания!..
У ее работы не было фиксированного плана, идеи приходили в ее ум потоком, как будто у нее внутри находился неиссякаемый источник, который постоянно грозил перелиться через край... Вот так все это и шло в совершеннейшем беспорядке, подобно непрекращающемуся течению, и каждый параграф был законченным сам по себе, его можно было удалить без всякого вреда по отношению к предыдущему или последующему...
Как выглядела ее рукопись – надо было видеть: изрезанная и склеенная, снова изрезанная и подправленная! Если посмотреть ее на свет, можно было увидеть, что она состоит из шести, восьми, иногда десяти кусков, отрезанных от других страниц, склеенных вместе, и весь текст исчеркан вставленными между строк предложениями и словами...»
И как же Олькотт работал с такой рукописью?