Венки Обимура - Страница 26

Священник медленно опустил тяжелые веки.

-- И стихов новых понаскл-адаем! -- не остался в стороне Иван. -Куда-а лучше, чем баре сочиняли. Чтоб как прочитает девка -- так и слезы из глаз. А коли мироед какой, буржуй недорезанный, их послушает -- все, раскаялся бы вчистую и сразу все заводы-фабрики трудовому народу отдал, а сам к станкам встал аль за плуг взялся. А еще... платья барские всем красивым девкам раздадим. И шкафы, столы их и книги -- чтоб у всех в избах хорошо было. И в каждой избе надо птиц завести. Жаворонков иль кенарей. Ох, красота птица кенарь! Нужный в хозяйстве, как корова. От коровы -- молоко, а от птицы -- пение и фантазия.

-- Ох, сынок, сыночек,-- не то вздохнул, не то взрыдал монах.-- Помыслы твои подлинно от облак небесных, но продаешь ты свою светлую, голубиную душеньку злобе черной. Может, заря у вас впереди ясная да чистая, да той ли тропой вы к ней идете, той ли рукой светлые врата отворяете?..

-- ...Ну, оборотень проклятущий! Куси, куси! -- визжал Ерема, прыгая перед волком.

"Спятил! Ума решился!" -- Митрей стоял столбом.

Белая шерсть на загривке волка вздыбилась. Искры падали на него, а он будто и не чуял, смотрел в пламя страшными желтыми глазами. Тихий вой, сдавленное рычание, и Митрей отпрянул, наткнувшись на дерево. Кто-то злобно вцепился в плечо!.. Нет, ветка.

Белый Волк наконец-то попятился от нестерпимого жара, прижмурился -- ив этот миг Ерема стремительно перескочил полянку, вырвал из осинового пня нож и, широко размахнувшись, швырнул его в пламя...

-- ...Иван! Голавль! Немедля роту сюда! Выбросить вон этот старорежимный мусор. Ишь, сколько бумаги! А трудовому народу самокрутку свернуть не из чего.

-- Не иначе как ты в Ильинскую пятницу рожден,-- сказал священник.-- А коль зародится в этот день чадо, оно будет либо глухое, либо немое, либо пьяница, либо вообще всем злым делам начальник. Соображаешь ли, какие речи ведешь? Здесь сокровища русского слова древнего. Списки, каких более в целом мире не сыскать. Собрания мудрости народной. Травники, лечебники древнейшие! Вот сведущий человек их читает -- и с трудом сдерживает слезы благоговейные! -- указал он на Белого, стоявшего в сторонке.-- Описания диковинных явлений здесь есть, наблюдаемых братией воочию... Возьми хоть это! -- Он снял с полки свиток и произнес на память, не разворачивая бересты: -- "1737 года июня в 24-й день было тихо, и небо все чисто, и тепло вокруг, когда явилось небывалое зрелище над Обимурским монастырем и лежащей в семи верстах от оного деревней Семижоновкой. Учинился на небе великий шум, из белого облака явилась будто бы стрела великая и, как молния, быстро прокатилась по небу, раздвоив его. И вышел из облака . великий огонь, и протянулся по небу, как змей, голова в огне и хвост; и пошел на Обимур-реку и шел на-полдень, против течения, над водой, во все стороны, саженей на двадцать и больше; а по сторонам того пламени синий дым, а впереди, саженей за двадцать, шли два луча огненные. Потом этого пламени не стало, словно сгинуло оно посреди Семижоновки, не учинив при том ни дыму, ни пожару, ни следа по себе не оставив. А облак стал весь мутен и небо затворилось..."

-- И небо затворилось!..-- завороженно повторил Иван, и Дубов недовольно отмахнулся:

-- Бредни монастырские!

-- Монастырями да церквами Русь держалась в пору враждебных набегов, раскола, межвременья. Душа верой крепла. И сколь бы ни старался ты с "братом" своим, не истоптать вам души в русском человеке!

-- Ну, это мы еще посмотрим...-- проронил Еремей, а Дмитрий не сдержал гнева, выхватил маузер и пальнул в потолок.

Черт!.. В крестьянской избе это всегда действовало. Злая пуля уходила в мягкое дерево, а тут... срикошетила от подвального свода, пробила козырек фуражки командирской, мало -- кончик носа не отшибла, ударила в пол и, словно ядовитая ска-куха, опять подпрыгнула, норовя ужалить. Отшатнулись командир да писарь!

Наконец пуля стихла. А с потолка, на котором неясно светилось нарисованное лицо с глубокой царапиной на лбу, посыпалась известковая пыль.

-- Кто плюнет на небо, тому плевок на лицо падет, -- молвил черноризец и воздел руки, словно, призывая проклятия, но поглядел на осыпанного пылью, будто поседевшего в одночасье, Иванушку -- и руки смиренно опустил, и жалостью зажглись его очи.

-- Все смерти ищешь, старый колдун? -- непонятно спросил Еремей, пока командир захлебывался яростью.

-- Жив Бог -- жива душа моя, -- спокойно ответил монах. -- Знаешь, как народ русский сказывал: кто с дерева убился? -- бортник; кто утонул? -рыболов; в поле лежит -- служивый человек. Каждому своя звезда на земле, свой путь в небе, да и смерть у каждого своя.

Белый поднял на старика встревоженный взор... Игумен тоже взглянул на него, но речи, обращенной к Еремею, не прекратил:

-- Слышал небось загадку: середь поля ухаб, не объехать его никак. И тебе, знай, своего ухаба не миновать!

-- Еремей! Иван! За мной! -- крикнул Дубов.

Командир разведроты и артиллерийский наводчик проворно вышли, выдернув замешкавшегося Ванюшку. Затворилась за ними тяжелая, окованная железом дверь. Ухнул засов, послышались удаляющиеся шаги. И смешок:

-- Вот и ты на свой ухаб наехал, колдун!

...Шерсть на загривке Белого Волка дымилась.

-- Паленая собака! -- сипло выкрикнул Ерема.-- Никогда ведь не перервешь мне глотку, хоть не раз еще сведет нас судьба! И до ножа не доберешься зачарованного! Не быть тебе больше человеком! Сдохнешь в чащобе, а не тронешь, никого не посмеешь тронуть: ни меня, ни вон его! -- Он ткнул в Митрея, к которому медленно возвращалась прежняя удаль.

Мало чего понял мужик из воплей знахаря, одно крепко уразумел: Белый Волк больше не обернется колдуном! До смерти. И, толи заклятию, то ли обету повинуясь тайному, не тронет и кончиком когтя доброго человека. И недоброго -- тоже...

-- Давай, псина! Труси в лес! -- прохрипел Ерема -- да так и сел.

Сжался в комок волк, а потом взвился над кострищем, перемахнул его одним прыжком -- и то ли в небесах растворился в вихре искр, то ли в лес прянул белой метелью...

-- Темно,-- вымолвил Белый тихо.

-- День меркнет ночью, а человек печалью,-- отозвался монах. -- Ох, высоко сокол поднялся, да о сыру землю ушибся. И тебя, гость случайный, увлек я за собой.

-- Тем не томись... А ведь мог бы ты запереть их здесь, в подвале! И никто ничего не узнал бы!

-- Зло делать я не волен,-- ответил священник.-- Даже во имя добра. Чистое -- чистыми руками.

Из-за двери глухо доносился голос Ивана:

-- Люди ведь там! Они вам жизнь спасли!..

-- Посеянное -- взойдет, -- улыбнулся Белый в ответ на еле различимую в полумраке улыбку старика.

-- Дай-то Бог! А эти, заблудшие... еще сойдутся пути их и дороженьки, еще скрестятся, словно клинки. Слишком много проклятий на них пало, моя слеза -- только капля...-- произнес черноризец. Он взял с полки какую-то книгу, поднес ее к безжизненному светильнику, раскрыл наугад.

Не плыви, корабль, когда плывет он с тобою,

Хотя бы и дул попутный ветер!

Не скачи, конь, когда скачешь под ним,

Хотя бы бежал от врагов!

Не руби, меч, когда обнажит тебя он,

Сколько б ни свистало над его головой!..[4]

-- Так и будет,-- сказал он горько, обращаясь к Белому.-- А вот что с нами сделается, мне неведомо...

Неведомо было священнику, сколь сметлив и приметлив наводчик артиллерийский! Еще вчера, шныряя вокруг монастыря, углядел он забитое изнутри малое оконце почти вровень с землей, а нынче, пока тайком шарился по ходам и переходам, смекнул, что это-- окошко того самого подвала, где со времен Наполеонова нашествия скрыто оружие. Главное угадать было, а из простодушного командира Дубова Еремей давно уж веревки вил.

И вот через небольшое время упряжка примчала к монастырю трехдюймовку. Моргая от страха и всплескивая руками, засуетился у пушки заряжающий Никифоров. Ну и...