Венки Обимура - Страница 25

-- Что, ложные сведения? -- занервничал Дмитрий.

-- Вы его вон спросите,-- повел бровью священник в сторону Еремея.-Полагаю, лазутчик ваш времени не терял, пока вас тут выхаживали.

Голавль сделал неловкое движение, и Дмитрий понял, что монах попал в цель. "Вот это наводчик так наводчик! -- восхитился мысленно.-- Заберу его в разведроту!"

-- Оскорблять красного боевого наводчика ты мне не моги! --схватился он за кобуру-- не от сердца, конечно, а больше по привычке.-- Это еще проверить надо, что у тебя за сад такой, что там змеи на революционных командиров из-под кустов кидаются. Есть боеприпас в подвалах -- выдавай ключи. Не дашь -- Богу молись.

Ванюшка испуганно зыркнул на командира. Не то чтобы осуждал его -такое и в голову придти не могло. Но ведь эти люди только что подмогу оказали. Судя по всему, зла в них нету. Попросить бы их по-хорошему!

-- Ключи! -- коротко повторил Дмитрий Никитич. Монах протянул связку.

-- Ключи без надобности,-- наконец-то подал голос Голавль.-- Я засов гранаткой... запал вставил. И -- прошу! Подвал неглубокий, однако доставать из>него боезапас неспособно будет. Окошко наружу имеется, да в него разве крыса проскользнет.

-- Достанем -- махнул рукой, словно шашкой, командир.

-- Лестницы больно крутые.

-- Одолеем!

-- Книжищами первые комнаты завалены.

-- Чем?!

-- Книгами Божественными. Колдовство, магия, фокусы-покусы для одурманивания народных масс и всякая такая хреновина.

-- Выбросим!

Священник вскинул встревоженные глаза:

-- Может быть, вы наконец-то соизволите выслушать и меня?

-- Н-ну?..

-- Боеприпасы -- порох, ядра, ружья и патроны -- хранятся в подвалах с 1812 года. Скорее всего, они уже непригодны, отсырели. Когда в этих краях наступали французы, один из моих предшественников, преподобный отец Алексий...

-- Александр,-- перебил молчавший доселе Белый.

-- Конечно, я оговорился. Отец Александр, тогдашний игумен, человек нраву воинственного, готовил монастырь к обороне, а потому потребовал, чтобы русские полки, отступая, снабдили братию оружием. Однако Господь не допустил ворога в святые пределы: обошли французы монастырь и, по милости Божией, сгинули в болоте, куда их проводник неизвестный завел.

-- Леший запутал их,-- пробормотал Белый. Игумен быстро глянул на него и перекрестился. Командир же подозрительно спросил:

-- А тебе откуда знать? Ты при том был, что ли? И чего в чужой разговор мешаешься? Белый опустил взор.

-- Вот и молчи,-- велел Дмитрий Никитич.-- Твое дело иное. Вот от змеиных укусов ты пользуешь первостатейно...

-- Змея хоть и поганая гадина, а умственная, знает, кого и в какое место укусить,-- негромко ответил Белый, поднимая светлые глаза на Дмитрия.

-- Пусть и оказал ты мне подмогу,-- прошептал он,-- а чую я в тебе классового врага!

-- А случалось ли тебе, раб Божий Димитрий, под Рождество Христово в небо глядеть? -- спросил вдруг монах.

-- Ну? -- малость растерялся тот.

-- И что же видел ты на высоком небосводе?

-- Что, что... Небо, черноту ночную--что еще увидишь?

-- В Рождественскую ночь душа праведная может увидеть рай, а грешная -ничего, кроме темного неба, не видит, потому что сама темна. Так и ты -темен, а потому в очах твоих темно. И врагов не там ищешь. Первый враг твои -- ты сам. Да еще вон этот! -- Он небрежно кивнул в сторону притихшего наводчика.

-- Это мой брат по классу! -- горячо воскликнул Дмитрий.

-- Братья твои в чистом полюшке порубаны лежат. А этот "брат" -третьего твоего отца от второй матери седьмой сын! -- отвесил игумен от всей души и отвернулся.

-- Ты, гляжу, воровского табуна старый бугай! -- протянул Дмитрий, опять хватаясь за маузер.-- Ладно... А ну, Еремей, веди к тому подвалу!

Наводчик шмыгнул в боковой коридорчик, Дмитрий -- за ним. Иван же, хоть долг и присяга призывали его следовать за командиром, задержался.

-- Батюшка,-- пробормотал он,-- вы б ему не противоречили. Дмитрий Никитич командир геройский и рубака лихой. Вчера в бою почитай с рассвета до заката сабли не опускал, неровен час, и тут...

-- С рассвета до заката?! -- перебил игумен.-- И ведь не капусту, не лозины своей саблей рубил. Головы с плеч! Не притомилась ли его рученька?

-- Да ведь это он контру крошил, гадов буржуйских! -- задохнулся от возмущения Иван.-- Во имя бедного люда!..

-- "Кто тебе выколол око? -- Брат.-- То-то так и глубоко",-- печально произнес монах.

Иванушка непонимающе взглянул на него и поспешил за командиром. А тот вместе с Еремеем был уже в подвале. Тишина там стояла и темнота. Сияли кое-где светильники по стенам. Но сыростью, спутницей подземелий, здесь и не пахло. Запах был иным -- пыльным, пьянящим, душным, словно от засушенных растений.

Присмотрелся Иванушка. Кругом, в тяжелых шкафах и сундуках, лежали толстые книги.

-- Фу, пылища! -- чихнул Дмитрий Никитич.-- До смерти отравиться можно!

-- Господи! -- невольно воззвал Ваня.-- Книг-то... Неужто у кого хватило мозгов прочесть?! Мозгов поди столько нет, сколь книг!

-- Ты грамотен? -- тихо спросил игумен.

-- А то! Три зимы в школу бегал. А после отдал тятенька за долги мироеду в работники. Однако ж я книжки люблю,-- застенчиво признался Иванушка.-- Особо стихи. Вот, давеча подобрал, когда городок уездный брали.-- Он вынул из-за пазухи небольшую книжечку в бархатном переплете с застежкой-- дамский альбомчик.-- Баловались баре, а слова душевные. Ежели б невесте моей, Наташке, это прочитать, вся душенька у ней пронзилась бы! Как вот научиться этак играть словами, а? -- И, с трудом разбирая вычурный почерк неизвестного стихоплета, Ванюшка восхищенно произнес:

Вы позвольте изумиться

Вашей милой красоте

И откровенно вам открыться

В душевной простоте.

Любя вас, готов на жертвы...

И несу к ногам я вновь

Со смирением душевным

Сердце, пламень и любовь!

Дмитрий Никитич прислушался. В глазах Еремея мелькнула усмешка, он потупился. А Иван упоенно продолжал:

Извините, если стоны

Ваш нарушили покой.

Извините, если волны

Скроют труп мой под рекой...

-- Дитя! -- прервал его печальный голос черяоризца.-- Дитя!.. Это ль о любви и смерти? Послушай! -- И словно бы запел:

Положи меня, как печать, на сердце свое,

как перстень, на руку свою,

ибо крепка, как смерть, любовь,

люта, как преисподняя, ревность;

стрелы ее -- стрелы огненные,

она пламень весьма сильный.

Большие воды не могут потушить любви,

и реки не зальют ее.

Если бы кто давал богатства дома своего за любовь,

то он был бы отвергнут с презрением...

Иванушка робко попросил:

-- Батюшка, вы напишите этот стих мне сюда, в книжечку. Ох, какие слова...

Еремей что-то шепнул растерявшемуся командиру.

-- А и впрямь! -- взбодрился тот.-- Ты ведь Божественного звания. Откуда, старик, такие скоромные словеса знаешь? Все вы таковы, жеребцы долгогривые!

-- А ведь это Библия,-- ответил священник.-- Библию читай, голубь мой!

-- Библию?! -- вскричал Дмитрий Никитич.-- Выкинь, Иван, из головы эту поповскую пропаганду! Слышь? Выкинь сей же миг!

-- Посеянное -- взойдет,-- улыбнулся игумен.

-- Вон какие сети расставляешь? Вон куда манишь?

-- А ты! -- внезапно воскликнул старик в полный голос, и эхо ударило в низкие своды.-- Ты куда ведешь его? -- указал он на Ванюшу.-- За что вы друг другу кровь льете? Во имя какой такой светлой зари?

-- Ну чего пристал? -- окрысился Дубов.-- Я знаю, что белых гадов надо всех до единого в капусту покрошить, а после -- землю поделить поровну, чтоб у всех все было, и все... все...

-- Кто был никем, то станет всем! -- поспешил на помощь Еремей.-- Все по-новому будет. Машины пойдут по полям. Где леса дремучие -- там новые города встанут. Реки вспять повернем, все старье господское переломаем, церкви и монастыри выкорчуем, а на этом месте -- заводы, сплошь заводы могучие!