Венера с пистолетом - Страница 3

Он взглянул на меня и слегка улыбнулся. Затем вытащил черный кожаный портсигар и закурил длинную желто-коричневую сигарету. Теперь я даже не был в состоянии уловить запах дыма, когда двигатели охватит огонь.

Карлос достал листок и, просмотрев его содержимое, сказал:

– В «Монталамберте» на ваше имя заказан номер. Знаете, где это?

– Думаю, да. В районе Сен-Жермен, верно?

– А-а.

– Ладно, прекрасно. Но не пора ли мне узнать, на кого я работаю?

– А-а… Я бы сказал вчера, но вы не спрашивали. Донна Маргарита Консуэло Сантана… Довольно длинное имя, поэтому скажем просто – донна Маргарита Умберто.

Фамилия о чем-то напоминала. Я нахмурился, пытаясь вспомнить, затем поймал его чуть удивленный взгляд.

– Вы должны ее помнить, если лет двадцать назад вас хоть немного интересовал теннис, мистер Кемп.

Ну, я, конечно, не следил за событиями в мире тенниса, но в дни Уимблдона газеты и радио были напичканы им до краев. И Маргарита Умберто появлялась в Уимблдоне первые несколько лет после войны. Она ничего не выиграла, но газеты ей симпатизировали. Они называли ее «испанской катапультой», или как-то еще. Ее знали многие.

Карлос продолжал:

– Теперь она вдова. Она вышла замуж за дона Лоренцо – крупного землевладельца, имевшего отношение к политике, – и он умер ровно семь лет назад.

– А теперь она тратит наследство на коллекцию шедевров, да?

– Скажем, что-то вроде того.

– И много вы собираетесь истратить?

Казалось, какое-то мгновение он был в замешательстве. Но потом сказал:

– Ладно, так или иначе, вы все равно услышите, как будут упоминаться какие-то цифры, так что лучше сообщить вам точную сумму. Где-то два с половиной миллиона фунтов.

После довольно продолжительной паузы мне удалось кое-как перевести дух и я даже нашел силы удивленно присвистнуть.

– При таких деньгах незачем копаться в залежах паршивой мазни. Мадам не пожелает просто для разнообразия приобрести несколько старинных пистолетов?

– Боюсь, не пожелает, мистер Кемп.

Тут мне пришла в голову другая мысль:

– Если кто-нибудь еще узнает про эту сумму, возле вас будут крутиться все жулики и фальшивомонетчики Европы.

– А-а… Ну, мы рассчитываем, что вы сохраните это в секрете.

– За меня не беспокойтесь. Я не желаю ее разорения прежде, чем урву свой кусок. Я только надеюсь, что она не собирается обшаривать «Кристи», «Сотби» и подобные сомнительные места.

– Сделками для донны Маргариты занимаются два эксперта.

– Хорошо, где она остановилась в Париже?

– В «Принц де Галь».

– Милое и неприметное местечко… Чем вам не подошли «Риц» или «Крильон», если вы хотели оказаться на виду? Трудяги из колонок светских сплетен по этим местам так и шныряют.

– А-а… Мы решили, все равно ей невозможно ездить инкогнито. И даже хуже, если бы она попыталась скрываться, и потом это обнаружилось бы. Более подозрительно. Так что если газеты заинтересуются – она просто путешествует по Европе, посещая города и страны, где играла в теннис. Знаете, она десять лет не была в Европе.

Ну что же, в этом был здравый смысл. Может, мне и не следовало пыжиться и читать Карлсону лекцию по обеспечению безопасности.

– А как насчет меня и возможных покупателей? Мы разместимся где-нибудь отдельно и будем связываться по телефону? В этом вся идея?

– Да, что-то вроде того. Мы будем встречаться, когда понадобится, но в этом случае примем меры предосторожности.

Достаточно разумно, может даже слишком. А вообще-то, что может быть разумного в растранжиривании двух с половиной миллионов на живопись? Дайте мне подобные деньги и посмотрите, как я стану их тратить. Правда, я тоже буду тратить на вещи по своему вкусу. Но мне не понадобится нанимать экспертов, чтобы советовать, как быстрее от них избавиться.

– Это такие инвестиции, да? Я имею в виду, «Дженерал Моторс» – пять процентов в год, а Пикассо – десять? Правильно?

Чуть чопорно и весьма торжественно он объявил:

– Галерея, собранная и сформированная донной Маргаритой, будет принадлежать народу Никарагуа.

О-о, в самом деле? Предыдущим вечером в библиотеке я заглянул в энциклопедии в раздел «Никарагуа», и ничто из прочитанного не навело меня на мысль, что народу там вообще что-нибудь принадлежит. Так что если однажды вы что-то ему передаете, то не надейтесь потом потребовать обратно. Это уж будьте уверены. Дьявольщина, это не мои проблемы. Может, идея донны Маргариты состоит в создание шикарного мемориала ее почившему и оплакиваемому мужу. Может, такова семейная традиция – завещать шикарный кус на общенародную пользу, и это выглядит достойнейшим поступком в глазах дядюшки Гонсалеса, обывателя и владельца старинных, обширных, хорошо унавоженных земель.

А быть может, два с половиной миллиона – просто капля в море, и не имеет большого значения, как их потратить. Если так, то я попал в хорошую компанию.

Самолет вздрогнул и накренился, а это всегда вызывало у меня устойчивое видение заголовка «Торговец старинным оружием среди неопознанных обгоревших останков…» Стюардесса по внутренней связи призвала всех пристегнуть ремни, так что у нас, видимо, был шанс через несколько минут приземлиться в Ле Бурже.

Перед иммиграционной службой мы разделились. Перед тем, как вернуться в таможню за чемоданом, я пошел подкрепиться рюмкой крепчайшего коньяка, а когда все прошел, Карлос уже исчез. Так что в «Монталембер» я поехал на автобусе.

Это не «Принц де Галь», но достаточно приятное пристанище, и гораздо ближе к центру Парижа, чем я думал. Я предъявил паспорт, представился клерку за стойкой и тот нашел меня в маленьком списке.

Швейцар подобрал мой крупногабаритный чемодан, обнаружив его удивительную легкость, а клерк сообщил:

– Мадмуазель Уитли просила сообщить ей, когда вы прибудете, – он положил руку на телефон на стойке. – Не возражаете?

Фамилия мне ничего не говорила. Или говорила? Что-то вроде припоминалось… Но у меня нет предупреждения против встреч с незамужними женщинами вдали от их семей. Правда-правда – это мой любимый спорт для закрытых помещений. Я согласно кивнул.

– Я буду у себя в номере.

Номер был как номер – довольно комфортабельный и слегка старомодный. Я не стал кидаться на кровать или отворачивать краны, чтобы их проверить. В «Монталембере» с ними все должно было быть в порядке и, между прочим, даже будь это не так, я не собирался привлекать к себе внимания. Удивила меня лишь одна странная вещь: большой плоский предмет, завернутый в коричневую бумагу, покоился на середине кровати. Я спросил:

– C'est pour moi?[1]

Швейцар пожал плечами, принял два франка и оставил меня один на один с пакетом.

Я конечно догадывался, что это была картина. Чуть больше двух футов на три. Ну хорошо, раз она на моей кровати… Я приступил к распаковыванию.

Четверо стариков сидели за столом в кафе, внимательно рассматривали свои пустые стаканы, посасывали глиняные трубки и размышляли о том, что бы еще такое сказать, черт возьми. Картина была выполнена в традиционном стиле, в скучных коричневых и синих тонах. От картины веяло умиротворением. Произведение такого рода вы вешаете на стену и больше никогда не обращаете на него внимания, точно также, как не обращаете внимания на старых завсегдатаев, если часто посещаете одно и то же кафе.

В дверь резко постучали. Я сунул картину под кровать и прокричал:

– Войдите! – И она вошла.

Она была почти моего роста. Круглое лицо школьницы почти без макияжа, пушистые светлые волосы, в прическе никакого стиля, если не принимать во внимание, что в наши дни отсутствие стиля и есть современный стиль. Она была в мешковатом синем твидовом костюме с черным меховым воротником, прилепившимся у шеи подобно разозленной кошке. Складывалось впечатление, что ее основной интерес в одежде состоял в обеспечении оной тепла.