Венера, мужская обитель - Страница 2

Затем, чуть дальше по коридору, тянувшемуся вдоль гигантского корпуса, над местом, буквально зиявшим отсутствием очередного иллюминатора, я обнаружил высоко на стене надпись точно такими же ядовито-алыми буквами, как и предыдущая: «Спасательный бот 47. Пассажиров — 22. Экипаж — 11. Посторонним вход категорически воспрещен!»

Еще один из этих строжайших запретов.

Я буквально распластался по стеклу соседнего иллюминатора и почти отчетливо сумел разглядеть темные ракетные дюзы катера, прилепившегося к громадине лайнера. Затем перебрался под саму надпись и попытался обнаружить вход. Тонкая, едва различимая линия герметичного шва описывала здесь здоровенный овал — это и был шлюз. И никаких тебе рычажков или тумблеров. Ни единой кнопочки, чтобы нажать и войти.

Похоже, люк был заперт звуковым замком — вроде тех, что использовались на входе в шлюзы и у нас в Моредонье. Но на стук или на голос? Я выстучал две известные мне комбинации, и ничего не случилось. Из голосовых кодов мне припомнился всего лишь один — ну а вдруг именно тот самый? Чем черт не шутит?

— Двадцать — двадцать три, сезам, отвори! — скомандовал я.

На секунду я поверил было, что случилось невозможное и мне с ходу посчастливилось попасть в яблочко, угадать одну из множества миллионов возможных комбинаций — дверь, притонув в пазах, стала откатываться в сторону... Но тут из темноты взметнулась широченная волосатая лапа, железные пальцы сомкнулись на моем горле, и меня, точно сардинку из банки, резким рывком втянуло в провал шлюза.

Больно грохнувшись о жесткий пол катера, я не успел еще сделать и вдоха, как люк снова намертво захлопнулся. Вспыхнул свет, и я обнаружил перед кончиком носа мрачно сверкающий ствол бластера, а выше — холодные голубые глаза мужика, крупнее которого отродясь не видывал.

Одет он был необычно — в комбинезон с капюшоном, скроенный из одного куска удивительной чешуйчато-зеленой ткани, которая казалась твердой и мягкой одновременно. И обут в высокие башмаки из того же неведомого материала.

Поражало и лицо незнакомца — густого коричневого цвета и даже как бы припорошенное копотью. Загаром такое уже не назовешь, он был смугл в той степени, какая достигается лишь непрестанным прокаливанием под лучами беспощадного солнца изо дня в день в течение долгих-долгих лет. Нечто подобное лицам телохранителей из Нового Орлеана, которых я видел, когда однажды побывал там на своих сухопутных каникулах. Волосы незнакомца, некогда, по-видимому, блондина, ниспадали теперь на плечи пышными волнами грязновато-желтого оттенка.

Такая грива встречалась мне лишь на иллюстрациях из учебника по древней истории и никогда — на живом человеке. Все мои знакомые мужчины неизменно стриглись «под горшок». Начисто позабыв даже о бластере, ношение которого без правительственной лицензии было, кстати, грубейшим нарушением уголовного уложения, я завороженно разглядывал патлы чужака, пока мурашки не побежали по моей спине.

Его взгляд.

Глаза незнакомца, лишенные какого бы то ни было выражения, уставились на меня не мигая. Сплошной синий лед. И на пепельно-шоколадном лице никаких эмоций. Словно какая-то глиняная маска. В памяти всплыл крокодил, немигающие буркалы которого я рассматривал сквозь стекло в надводном зоопарке с добрую четверть часа, пока жуткая тварь не соизволила наконец разинуть на меня свою длинную зубастую пасть.

— Вот же дерьмо зеленое! — неожиданно прозвучал довольно приятный хрипловатый голос. — Всего лишь головастика зацепил! А я-то перенервничал... Чуть не вспотел, понимаешь!

Незнакомец сунул бластер в кобуру все из той же чешуйчатой кожи, скрестил руки на груди и уставился на меня вновь. Я поднялся на ноги с чувством заметного облегчения — глаза его уже начинали оттаивать — и сделал правой рукой элегантный жест, которому обучила меня сестра:

— Разрешите представиться, меня зовут Фердинанд Спарлинг. Чрезвычайно рад познакомиться с вами, мистер... мистер...

— Для твоего же блага надеюсь, — загадочно проронил сквозь зубы собеседник, — что ты не то, чем кажешься, — не малолетний братишка одной из этих безмужних пронырок.

— Пронырок?

— Ну, самок в поисках партнера. Так долинники прозвали земных невест.

— Долинники — это, кажется, настоящие обитатели Венеры, тамошние уроженцы? И вы тоже, наверное, венерианин? А из какой ее области? И что имели в виду, говоря, что надеетесь...

Собеседник рассмеялся и легонько подпихнул меня к одной из коек вдоль борта.

— Вопросики задаешь, — заметил он с широкой и ясной улыбкой. — Скажу только, что Венера — мир крутой и не самое подходящее местечко для сухофрукта, особенно для головастика вроде тебя с холостой сестрицей на шее.

— Я вовсе не сухорук! И не сухоног! — обиделся я. И гордо прибавил: — Мы с сестрой из Моредонья.

— Сухофрукт, я сказал, — не сухорук. А что за Моредонье такое?

— А, ну тогда ладно, а то у нас в Моредонье дразнят так всех чужаков да новичков зеленых. А у вас на Венере их, стало быть, зовут сухофруктами? — И затем я поведал венерианину историю строительства Моредонья в глубинах Мексиканского залива, начинавшуюся еще в те незапамятные времена, когда запасы полезных ископаемых на суше стали подходить к концу и ученые разведали новые месторождения в глубинах моря.

Он кивнул. Да, он слыхал что-то о подводных городах-шахтах под гигантскими пузырями защитных куполов, появившихся в каждом земном море еще до начала освоения и заселения иных планет.

На венерианина, похоже, произвело впечатление, что мои родители оказались одной из самых первых пар, обвенчавшихся в бездонных глубинах. В задумчивом молчании он внимательно выслушал историю нашей семьи, рассказ о моем и Сис детстве, прошедшем под неумолчный гул воздушных компрессоров. А когда я рассказал, что сразу после третьей ядерной, переросшей в Материнскую революцию, наша матушка как полномочный представитель Моредонья в Мировом совете принимала участие в составлении знаменитого Акта о поражении мужского пола в правах, воздел брови и брезгливо поджал губы.

Выслушав историю гибели родителей, взлетевших на воздух при взрыве надводного судна, венерианин участливо похлопал меня по плечу.

— Ну вот, после символических их похорон у нас с Сис оставалось очень немного денег, и она решила использовать остаток на переезд. Она сочла, что ничего хорошего на Земле ей уже не светит — из-за этого самого «три к четырем»...

— А это что еще за чертовщина такая?

— Три к четырем? Лишь три женщины из четырех на Земле могут надеяться на замужество. Нехватка мужчин. Началась еще в двадцатом веке, как говорит Сис, — из-за войн и всего такого. А когда войны закончились, еще больше мужчин померло или потеряло от радиации мужскую силу. Затем, как говорит Сис, лучшие оставили Землю и переселились на другие планеты. Так что теперь, если женщина даже и исхитрится раздобыть себе мужа, особо им не похвастаешь.

Чужак немедленно кивнул:

— Да уж, только не там, не на Земле! В этом твои сексуально озабоченные пронырки абсолютно правы. Что за жуткое местечко эта ваша Земля! Нахлебался ею досыта! Там у вас сам черт ногу сломит...

И поведал в ответ свою незамысловатую историю. На Венере все обстояло как раз наоборот — нарасхват были женщины. И моему новому знакомцу никак не удавалось заманить на свои уединенные острова ни единой из них, даже самой завалящей. Вот и решил он смотаться за невестой на Землю. Но, рожденный и воспитанный в весьма далеких от цивилизации условиях, венерианин даже понятия не имел, что представляет собой на деле пресловутый «бабский монастырь», как называли далекую Землю его однокашники.

Неприятности начались сразу же после приземления. Гость и не подозревал, что по прибытии обязан зарегистрироваться в каком-то там казенном отеле для транзитных самцов. Бармена, позволившего себе нелюбезное замечание по поводу прически клиента, он вышвырнул в пластиковое окно и — только вообразите себе! — мало того что при аресте оказал сопротивление, приведшее к госпитализации троих полисменов, так еще дерзнул оскорбить и сам высокий суд!