Венецианский аспид - Страница 3

Купец сделал шаг и возложил руку на плечо шута.

– Так не будемте ж больше тратить времени в этой невыносимой сырости. В сенаторовы погреба – и к его бочонку амонтильядо.

– Да, – кивнул сенатор. Он шагнул в просторную залу при входе, снял с креденцы тонкие свечи, зажег их от своего фонаря и вручил каждому гостю. – Смотрите под ноги, – сказал он. – Спускаться будем по древней лестнице в нижайшие пределы палаццо. Некоторые своды там крайне низки, так что, Антонио и Яго, берегите головы.

– Он только что осрамил наш рост? – осведомилась кукла.

– Поди знай, – ответил шут. – Я не вполне уверен, что значит слово «осрамленный». А с тобой соглашался лишь потому, что решил, будто ты знаешь, что говоришь.

– Ша, блоха, – рыкнул солдат.

– Вот это и есть осрамленье, – сказала кукла.

– А, раз так – да. – Шут поднял свечу повыше, осветив толстый слой плесени на низком потолке. – Так что, Монтрезор, милая Порция ждет ли нас внизу во тьме?

– Боюсь, моя младшая дочь к нам не присоединится. Она отправилась во Флоренцию покупать себе туфельки.

Компания вступила в более поместительное подземелье[10]: по одну сторону в стены там были вмурованы бочонки, по другую тянулись стойки с пыльными бутылками. Посередине стояли длинный дубовый стол и стулья с высокими спинками. Сенатор зажег лампы, и все помещение залил теплый свет, скрывший собою сырость, пропитавшую все вокруг.

– Ну и ладно, – сказал шут. – Она бы все равно только ныла – сыро-де, Яго смердит кальмаром, так и не выпьешь-то по-настоящему…

– Что? – сказал солдат.

Шут подался к Антонио и вскинул брови так, что они всплыли над его черной маской арлекина.

– Не поймите меня неверно, Порция, спору нет, – соблазнительная ебабельная плюшка, но колюча она, что позолоченный ежик, если выходит не по ее.

Сенатор поднял взгляд, в котором полыхал огнь смертоубийства, после чего вновь опустил очи долу и содрогнулся – едва ль, можно было решить, не с наслажденьем.

– Я не смержу кальмаром, – сказал солдат, словно его на миг одолела застенчивость. Он принюхался к плечу своего плаща и, не обнаружив на нем кальмарного смердежа, все внимание свое обратил снова на сенатора.

– Если соблаговолите нацедить нам амонтильядо, Яго, – произнес тот, – мы будем вполне готовы узнать мнение о нем сего выдающегося знатока.

– Я ни разу не называл себя знатоком, Монтрезор. Я просто сказал, что как-то раз его пил, и это шавкины бейцы.

– Песьи ятра, – уточнила в порядке разъяснения кукла.

– Это когда вы были испанским королем, верно? – спросил купец с ухмылкой, саркастически поведя глазом сенатору.

– Я носил разные титулы, – ответил шут. – И только «дурак», похоже, прилип.

Солдат зажал под мышкой тяжелый бочонок, словно душил быкошеего противника, и налил янтарной жидкости в графин из тонкого муранского стекла.

Сенатор произнес:

– Виноторговцу должны еще бочонков доставить из Испании. Если вы признаете вино подлинным, я скуплю и остальные, а один отправлю вам в благодарность.

– Отведаемте ж, – сказал шут. – Хотя если его разливает не умеренно развратная оливокожая дева-прислужница, подлинным его можно счесть едва ли. Полагаю, впрочем, что и Яго сгодится.

– Ему не впервые играть эту роль, готов спорить, – подал голос Кукан. – Одинокие ночи на поле боя, что не.

Солдат ухмыльнулся, водрузил бочонок на стол и по кивку сенатора разлил херес по четырем тяжелым стеклянным кубкам с оловянными ножками, отлитыми в виде крылатых львов.

– За республику, – провозгласил сенатор, поднимая свой.

– За Успенье, – сказал купец. – За Карнавал!

– За Венецию, – произнес солдат.

– За Дездемону в дезабилье, – сказал шут.

Купец едва не поперхнулся, взглянув на сенатора, который спокойно выпил и опустил кубок на стол. Взгляда от шута при этом он не отрывал.

– Ну?

Шут поплескал вино между щек, завел глаза к потолку в раздумье, после чего проглотил жидкость, словно вынужден был тяпнуть особенно мерзкого снадобья. Передернулся и поглядел на сенатора из-за края кубка.

– Не уверен, – произнес он.

– Так сядьте ж, отведайте еще, – сказал купец. – Иногда первый глоток лишь смывает пыль дня с нёба мужчины.

Шут сел, остальные тоже. Все выпили еще. Брякнули о стол кубки. Троица воззрилась на шута.

– Ну? – спросил Яго.

– Монтрезор, вас отымели, – сказал шут. – Это не амонтильядо.

– Не оно? – переспросил сенатор.

– По мне, так вкус что надо, – сказал купец.

– Нет, не амонтильядо, – кивнул шут. – И по лицу вашему я вижу, что вы не удивлены и вовсе не разочарованы. Посему, пока мы приканчиваем этого самозванца, – а он несколько отдает смолой, коли хотите знать мое мнение, – не обратиться ль нам к вашему темному замыслу?[11] Зачем мы здесь на самом деле? – Шут допил, оперся на стол и жеманно повел глазами, не спуская их с сенатора, словно подросток-кокетка. – Приступим?

Солдат и купец посмотрели на сенатора. Тот улыбнулся.

– Наш темный замысел? – переспросил он.

– Отдает смолой? – переспросил купец.

– А по-моему, ничего так, – произнес солдат, глядя в свой кубок.

– Вы меня за дурака держите? – продолжал дурак. – Не трудитесь отвечать. Я в смысле – вы меня совсем дураком считаете? Тоже неважно сформулировано. – Он глянул на свою руку и, похоже, немало удивился, обнаружив, что она приделана к его запястью. После чего перевел взгляд на сенатора. – Вы меня сюда заманили, дабы убедить склонить к вам дожа, поддержать еще одну священную войну.

– Нет, – ответил сенатор.

– Нет? Вам не хочется клятой войны?

– Ну, то есть да, – промолвил солдат. – Но заманили мы вас сюда не поэтому.

– Стало быть, вы желаете, чтоб я просил за вас моего друга Отелло, дабы он поддержал вас в Крестовом походе, на котором вы все сможете нажиться. Я так и знал, когда получил это приглашение.

– Об этом я не подумал, – сказал сенатор. – Еще хересу?

Шут поправил на голове колпак с бубенцами, и когда те зазвякали, вперился взглядом в один так увлеченно, что едва не сверзился со стула.

Антонио укрепил шута на сиденье и в поддержку похлопал его на спине.

Шут отпрянул от его руки и уставился на купца – но не в глаза ему, а куда-то вокруг глаз, словно бы те были окнами темного дома, а он в нем искал кого-то, хотя тот прятался.

– Значит, вам не надо, чтоб я дергал за свои ниточки во Франции и Англии, дабы те поддержали войну?

Купец покачал головой и улыбнулся.

– Ох, едрить, стало быть – просто месть?

Антонио и Яго кивнули.

Шут посмотрел на сенатора – похоже, ему трудно было сосредоточиться на седой бороде.

– Всем известно, что я здесь. Многие видели, как я садился в гондолу.

– Все и увидят, как шут возвращается, – ответил сенатор.

– Я фаворит дожа, – с трудом выговорил шут. – Он меня обож-жает.

– В этом-то и загвоздка, – сказал сенатор.

Одним рывком шут вскочил со стула и прыгнул на середину стола, достал одной рукой себя до копчика и выхватил откуда-то мерзко заостренный метательный кинжал. Блеснув в руке, тот приковал к себе его взгляд. Шут покачнулся и тряхнул головой, чтобы пелена перед глазами рассеялась.

– Яд? – с некоторой тоской в голосе осведомился он. – Ох, ебать мои носки. О, я убит…[12]

Глаза его закатились, колени подогнулись, и он рухнул ниц на стол с грохотом, а кинжал его лязгнул на каменных плитах пола.

Троица пялилась на простертого Фортунато и друг на друга.

Солдат пощупал шуту шею. Пульс был.

– Живой, но я могу это исправить. – Он потянулся к боевому кинжалу.

– Нет, – сказал сенатор. – Помогите мне избавить его от одежды и оттащимте его поглубже в подвал. Потом можете идти. В последний раз вы его видели живым, а потому душой своей вольны клясться, что больше ничего не знаете.