Вендетта. Том 2 (СИ) - Страница 38

— Поздравляю, бродяга, — и я обнял его, похлопывая по спине. — Постой, Софья? Она приняла православие? Почему я об этом не слышал?

— Когда я был в Голландии, ей было невыносимо меня ждать, а та вера, в которой её готовили сан принять, не приносила облегчения. Вот тогда Ульрика София и решила принять православие. Она считает, что поступила правильно, потому что как только она это сделала, я почти сразу вернулся, а теперь и беременность долгожданная наступила.

— Поосторожней, так и становятся фанатиками, — я продолжал улыбаться, искренне радуясь за Петьку.

— Не бойся, государь, у Софьи к любым церковным перегибам отвращение, привитое с самого раннего детства. — Ответил абсолютно серьезный Петька. Новость о том, что он вскоре станет отцом заметно выбила его с колеи.

— Дай-то Бог, — я снова повернулся к карте. — Вот смотрю и думаю, как границы губерний половчее провести. Может быть, ты чего посоветуешь? Надо ещё и наши дальние земли учитывать.

— Ты хочешь, государь, земли в Африке отдельной губернией сделать? — спросил Петька удивленно.

— Конечно, это наша земля, и чем, если не губернией Российской империи она является? Всё должно быть перенесено от нас туда: и законы, и те учреждения, кто эти законы выполнять будет и следить за их выполнением. — Я провёл пальцем по границе моих Африканских земель. Точнее по той границе, которая мне в последнем донесении представлена. Но она могла уже измениться. Новости доходят сюда с большим опозданием, и это не прекращает меня бесить до невменяемого состояния. — Ну так что, возьмешься порядок с границами губерний навести? Одно условие: никаких делений по народностям. Это всё — Российская империя. Поэтому губернии должны включать в себя всех, а не одних и тех же.

— То есть, Казань и вокруг неё фактически принадлежит татарам…

— Правильно мыслишь, Петька, никакого кучкования. Ежели те же казанские чего-то не поймут, то Сибирь большая, каждому местечко найдётся, отдельное. — Говорил я достаточно жёстко, и Петька почти сразу проникся. — Я-немец по этносу. Но, черт бы вас всех подрал, я приехал сюда, принял православие и выучил русский язык. А ведь я, на минутку, император. Мог бы вас всех заставить приспосабливаться под мои хотелки. Так почему император смог, а какой-нибудь казанец нос воротит? Я же не заставляю православие всех принимать. Но язык у нас государственный, указом утвержденный, русский! Даже иностранные послы не имеют право мне грамоты верительные совать на своём языке прописанные.

— Что-то ты государь разошёлся, — хмыкнул Румянцев. — Я-то думал, что указ этот твой только иноземцев касается.

— Я разошёлся? — подойдя к столу, я взял челобитную, которую мне передал сегодня, пряча глаза, Бехтеев. — Вот, полюбуйся.

Петька взял бумагу и развернул её. Я наблюдал за ним, не скрывая злорадства.

— Э-э-э, — проблеял Румянцев. — Что это, государь, Пётр Фёдорович?

— Челобитная. — Честно ответил я. — От казанского, кстати, мурзы.

— Я не понимаю татарский, — и Петька осторожно, словно ядовитую змею, отложил бумагу в сторону.

— Это не татарский, Петя, это арабский. К слову, сам мурза говорит по-русски, но вот читать-писать не умеет. И когда я у него спросил, что, возможно, генерал-губернатор никак не реагирует на его жалобы, потому что тоже не знает арабский и просто не может прочитать, что уважаемый мурза ему пишет, он мне ничего не ответил. — Я бросил челобитную на стол. — А генерал-губернатор, и вообще все люди государевы не обязаны ради мурзы, проживающего в Российской империи, учить арабский язык. Тем более, что в моем указе черным по белому написано, что язык делопроизводства — русский. Я же не запрещаю, мать их за ногу, их родной язык. Общайтесь, ради всех святых, и друг с другом переписывайтесь хоть на мертвом птичьем языке, мне плевать. Но знать русский — вы обязаны. Я же его знаю, в конце концов, хотя, я немец по рождению и воспитанию.

— А зачем ты мне это, государь, говоришь? — осторожно спросил Петька.

— Хочу тебя службой наградить, в честь радости твоей великой, — я протёр лицо. — Когда закончится война, а она закончится рано или поздно, ты займешься школами. Точнее, я поручу тебе их курировать. А то, складывается у меня ощущение, что ни мои указы, ни указы деда моего Петра Великого так и не выполняются в полную силу. Нет, там, где я сам могу на коня вскочить и проверить, всё как часы работает, а вот где-нибудь в глубинке… М-да. Вот и займешься. Или предложишь достойную замену себе, на место министра образования. — Петька закивал, как петрушка. Вот теперь расшибётся, а достойную кандидатуру подберёт. Собственно, за этим я его и застращал. Самому уже сил нет что-то придумывать и изворачиваться.

— Я подберу самого лучшего кандидата, не беспокойся, государь, — заверил меня Петька. Замялся немного, а потом спросил. — Как мы на несколько фронтов биться будем, без союзников, государь?

— Ну как это без союзников. Швеция всеми руками за нас. Датский король опять же гостит у нас. Ничего, Петька, прорвемся. — Он посверлил меня недоверчивым взглядом и в который раз повернулся к карте.

Я же смотрел на два океана: Атлантический и Индийский. Основные битвы будут там, в этих океанах. Именно там решиться судьба двух империй, которые сейчас ведут войну, уже названную «Странной», чаще всего чужими руками. Как только в этих океанах всё решится, все страны, которые сейчас на низком старте сидят, кинутся в объятья победителя и как шакалы набросятся на поверженного врага, разрывая его на куски. Недолго осталось ждать. Скоро узнаем, как кто ты войдешь в историю Пётр Фёдорович, победителем, или просравшим всё на свете императором, для которого даже шелкового шарфика будет жалко.

Пётр Семёнович Салтыков ещё раз перечитал письмо, адресованное ему государем Петром Фёдоровичем.

— Ничего не понимаю. Зачем мы должны отпустить семью короля Фридриха и ни куда-нибудь, а в Англию? Разве Англия не является союзником Фридриха?

— Я не знаю, — Груздев, привезший это письмо, посмотрел в окно.

Скоро весна, а за ней начнут движения полки. В этом году начнётся война, или её начало удастся оттянуть по времени и успеть лучше подготовиться? Он не знал, наверное, этого никто не знал, даже государь. Олег плохо понимал, что делает Пётр Фёдорович, потому что со стороны выглядело так, словно государь ничего не делает. Он только письма писал. Да полки вдоль границ двигал. А так в основном внутренними делами занимался. Много времени и денег уделялось строительству школ и обучению ребятишек в этих русских школах на присоединенных территориях. Даже, если они присоединены чисто формально, как, Голландия, например.

Много школ было запланировано на Африку и Америку. Там, где другие страны возводили миссии, Пётр велел ставить школы. Попы — это само собой. Проповедовать ехали толпами. Особенно те попы, которые усомнились в том, что государь ещё и отец, и глава Православной церкви в Российской империи. Груздев об этом знал, потому что много времени уделялось изучению учебников именно его отделом. Сейчас же его отправили в качестве простого гонца письма развозить. Но вовсе не потому, что он впал в немилость, а, чтобы познакомился с духом и нравами, царящими в Европе. Приказ государя был таков: очернение врага не должно содержать лжи. Ложь — это обоюдоострое оружие, и в один момент может ударить по нам самим. Нет, в листовках, и в газетах должна быть только правда, только выставленная в весьма неприглядном свете.

— Ничего даже в голову не приходит, зачем это нужно государю, — пожаловался Салтыков, заново читая письмо. — Я считал себя неплохим стратегом, но здесь я не вижу особых выгод.

— Это нам не ведомо, но, думаю, что государь всем и каждому не докладывает о своих задумках. Лично я знаю, что Бестужев приехал намедни. Дюже новости он худые принёс. Государь даже… — Груздев облизнул губы, но потом вспомнил, что об этом происшествии знали весь двор и половина Петербурга, решил рассказать. — Государь заперся в своем кабинете и выпил всё вино, которое там хранилось. А ему ещё Шетарди много шампанского натаскал, с наилучшими пожеланиями.