Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Страница 14

– Черт с ним, – кровь брызнула на стекло, – он все равно не будет работать. И он не так ценен, как Гретель… – Макс отстегнул наручники. Она, кажется, даже не поняла, что происходит. Макс вложил в ее пальцы паркер, с золотым пером:

– Подписывайте, и все прекратится… – собаки облепили поваленного на пол человека. Максу показалось, что, даже отсюда, он слышит рычание и лай. У нее были огромные, остановившиеся глаза, однако ручку она взяла. Макс подсунул ей документ:

– С ума она не сойдет. Она не из подобных женщин, моя Гретель. Произошел несчастный случай, бывает. Когда она успокоится, я объясню, что пытался спасти герра Майорану, но было поздно. Она забудет о нем, как только… – если бы не опыт Макса, он бы лишился глаза.

Перо воткнулось немного ниже, кровь потекла по лицу, ручка упала на каменный пол. Мотнув головой, он с размаха ударил девушку кулаком, по тонким губам: «Сучка!». Макс прижал ее лицом к стеклу, раздвинув коленом ноги:

– Смотри, смотри, все твоя вина… – он задрал простую, темно-синюю юбку, затрещало белье. Кровь капала на белую рубашку. Он схватил рыжие волосы, не давая ей двинуться:

– Смотри, я сказал!

Констанца не закрыла глаза. Собаки медленно отходили от безжизненного, изуродованного тела. Она видела искаженное, окровавленное, искусанное лицо. Майорана не двигался. Темная лужа растекалась по каменному полу. Констанца дернулась от боли, сдержав стон: «Я, я его убила…». Боль становилась сильнее, заполняя тело:

– Девственница, – удовлетворенно подумал Макс, – она от меня никуда не денется. Но никакой свадьбы. Она опасна, чуть глаза меня не лишила. Строгое содержание, постоянное наблюдение. Я ее сломаю. Сломал… – несмотря на боль в щеке, он удовлетворенно улыбнулся. Макс успел сдержаться:

– Осложнений мне не надо. Впрочем, мы обо всем позаботимся… – отступив, он едва успел поймать фрейлейн Кроу. Девушка потеряла сознание.

Макс усмехнулся:

– Ей понравилось. И будет нравиться, обещаю… – он быстро привел себя в порядок, потрогав щеку:

– У Отто хорошие руки. Если шрам и останется, то маленький… – уложив фрейлейн Кроу в кресло, он подтянул спущенные чулки, и одернул юбку:

– Я ее буду навещать. Она согласится работать, что ей еще останется? У нас не будет рычага давления… – отдышавшись, Максимилиан закурил, – однако мы обойдемся… – длинные, темные ресницы девушки не дрожали. Сняв телефонную трубку, Макс попросил оператора, наверху: «Соедините меня с медицинским блоком, пожалуйста».

Вечером штурмбанфюрер фон Рабе отключил фотокамеры в комнате заключенной 1103. Он выбрал номер, вспомнив дату рождения фрейлейн. Он сидел, в кабинете, за чашкой кофе, глядя на черные, четкие цифры на папке, на свастику, на раскинувшего крылья орла. За окном, в чистом, зимнем небе, зажигались первые, ясные звезды.

По просьбе брата, Отто приехал с медицинским набором. Фрейлейн даже не успела прийти в себя. Доктор фон Рабе сделал внутривенный, успокаивающий укол. Брат посмотрел на часы:

– Давай пообедаем, пока готовят операционную. Вмешательство займет минут двадцать, процедура известная. Я ее первый раз студентом делал… – Отто пошевелил губами:

– Я не считал, но, думаю, я провел больше тысячи. Найдутся для меня овощи? – он, озабоченно, посмотрел на брата. Макс уверил его: «Непременно».

Повар в блоке Х, до отбора в СД, работал в Гармише, в дорогом отеле. Он готовил для участников зимней олимпиады. Макс ел озерную форель, в миндальном соусе, с белым вином. Для Отто подали пюре из корня сельдерея, с мускатным орехом, и тыквенные оладьи. На десерт принесли яблочный штрудель и свежие, итальянские апельсины.

Собак увезли, в закрытом грузовике, охранники вымыли камеру. Тело, в черном, холщовом мешке, отправилось в крематорий. Фрейлейн спокойно спала в кресле.

– Операция делается под общим наркозом, – Отто, энергично, жевал, – таков протокол. Абдоминальная хирургия… – Макс откашлялся:

– Милый, еще папа говорил, что не след за столом обсуждать подобное. Мы не медики… – брат, немного, покраснел:

– Прости, я не подумал. К вечеру она очнется. Я ее привезу сюда.

Доверяя Отто, Макс не хотел присутствовать на операции. Штурмбанфюрер, вообще, не любил медицинских манипуляций. Он ходил к дантисту, порекомендованному Генрихом. Младший брат, весело, сказал:

– Не смотри, что Франц мой ровесник. У него легкая рука, и от него не пахнет нафталином, – Макс расхохотался, вспомнив доктора Эренберга, лечившего их, подростками:

– Я всегда кашлял. Эренберг, наверняка, забивал запах пота, или чеснока. Евреи грязные, от них воняет… – серые глаза Генриха были спокойны. Он согласился: «Да».

В кресле у доктора Франца Макс чувствовал себя уютно. Он болтал с дантистом о заграничных командировках, и привозил врачу маленькие сувениры.

Успев связаться с рейхсфюрером СС, Макс доложил о смерти Майораны. По документам итальянца вообще не существовало, труп не подлежал оформлению.

– Трупа нет… – Макс затянулся американской сигаретой, глядя на столб черного дыма, на горизонте:

– Все очень кустарно… – он поморщился, – пропускная способность блока не дотягивает и до двадцати умерщвлений в день. Надо подобное как-то… – Макс задумался, – перевести на более налаженные рельсы. Оберштурмфюрер Эйхманн, в Вене, делился идеями… – Макс познакомился с Эйхманном, во вновь организованном, венском гестапо.

Макс занимался подготовкой осведомителей для СД. Вена славилась театрами и музеями, город посещало много западных туристов. За ними надо было следить, и, по возможности, вербовать. На Принц-Альбрехтштрассе, Эйхманн считался специалистом по еврейскому вопросу. В Австрию его перевели для налаживания эмиграции местных евреев из страны. За тортом «Захер», в кофейне, Эйхман заметил:

– Полумеры, Макс. Некоторые уезжают, некоторых мы сажаем в концлагеря, но речь идет о миллионах. У нас впереди Европа, мы не сможем кормить жидовский кагал. Никаких лагерей на них не хватит… – Эйхманн поморщился: «Депортация, тоже не выход».

– Разные бывают депортации, Адольф, – Макс подмигнул хорошенькой официантке. Девушка зарделась:

– Я подумаю, – обещал штурмбанфюрер.

– Майорану депортировали, – усмехнулся Макс, – прямиком в печь. Какой еще нужен выход? Нечего больше думать… – после обеда он занялся документами новой заключенной. Поставив Гиммлера в известность об операции, Макс услышал веселый голос рейхсфюрера:

– Правильно. Она разорвала бумагу, которую в рейхе получила едва ли сотня человек. Как в Библии, сказано? Жестоковыйные. Пусть узнает на своей шкуре, порядок обращения с евреями. Я бы им всем провел подобное вмешательство. Хватит их потомства на земле арийцев… – имея отца, еврея, заключенная 1103 сама считалась еврейкой, что и занесли в ее папку. Гиммлер сказал Максу, что 1103 не стоит держать в Берлине.

– Не надо риска, – недовольно заметил рейхсфюрер, – здесь иностранные дипломаты, ученые. Очень хорошо, что ты настоял на своем, и мы ничего не сообщили группе Гана. Я ему не доверяю, он себе на уме. Пусть 1103 работает с их данными из своего, – Гиммлер расхохотался, – северного уединения.

1103, специальным рейсом, в сопровождении Макса, отправляли на закрытый полигон Пенемюнде. Макс позвонил туда, поговорив с начальником службы безопасности. Оберштурмбанфюрер уверил его, что, к приезду 1103, приготовят отдельный коттедж:

– Электричество, колючая проволока, фотокамеры… – донесся до него голос с побережья Балтийского моря, – все, как положено, партайгеноссе фон Рабе.

Макс налил в картонный стаканчик горячего, хорошо заваренного кофе.

Он не хотел спрашивать у Отто о том, что его интересовало. Макс не собирался распространяться, даже брату, о своих планах. В конце концов, он совершал преступление против расы, учитывая новый статус 1103:

– Я подожду, – решил Макс, – ничего страшного. Пусть придет в себя, после операции. В Пенемюнде вернемся, – он усмехнулся, – к тому, что нам обоюдно приятно. Ей просто больше некуда пойти. Она сделает все, что я скажу. Я ее сломал… – вспомнив запах крови в комнате, Макс, шумно, выдохнул: