Великое плавание - Страница 73

Понимая, что такое изменение в настроении монархов может гибельно отозваться на его дальнейшей судьбе, адмирал решил отправиться вместе с Агуадой в Кастилию. Он надеялся, что его красноречие поможет ему снова завоевать расположение государей.

Вся небольшая флотилия колонии была нагружена ароматными кореньями, красным деревом и золотом, причем, к чести адмирала надо сказать, что он пожертвовал и свою долю добычи, полагающуюся ему по договору. Не было такой жертвы, которой бы он не принес для того, чтобы удовлетворить жадность монархов.

Агуада привез от королевы категорическое запрещение обращать в рабство окрещенных индейцев, ибо духовники Изабеллы сочли это бесчеловечным по отношению к христианам.

Решение это было вынесено, очевидно, тоже для унижения адмирала. Трудно поверить, что такое милосердие выказывали те же советники ее величества, которые приветствовали казни еретиков, мавров и евреев. За четыре года – с их ведома и благословения – было отправлено на тот свет свыше восьми тысяч несчастных.

Адмирал нашел другой способ удовлетворить жадность монархов: он до отказа набил трюмы своих кораблей пленными, еще не обращенными в католичество индейцами. Такой выход подсказали ему святые отцы доминиканского ордена. Эти же доминиканцы распространяли слухи о чрезмерной жестокости язычников, неспособных принять благодать святого крещения.

Флотилия была уже готова к отплытию, когда внезапно разразившаяся буря разметала и уничтожила весь флот. Осталась одна маленькая «Нинья», на которой мы совершали путешествие вдоль берегов Кубы. Из обломков остальных кораблей было решено построить второе судно. Адмирала гибель флотилии повергла в глубокое отчаяние, но мысль о возвращении в Европу он все-таки не оставлял.

В это время и появился в колонии Мигель Диас.

Вести о богатых золотых россыпях тотчас же подняли настроение адмирала. Снова начались толки о стране Офир и о копях царя Соломона. Адмирал немедленно отправил отряд для проверки полученного от Мигеля сообщения. И вот сейчас этот отряд, богато нагруженный золотом, возвращался в колонию.

Итак, господин собрался уезжать в Европу.

Слушая рассказ Мигеля Диаса, Орниччо несколько раз пытливо поглядывал на меня.

Кровь то приливала к моим щекам, то отливала, мне становилось то жарко, то холодно, а к концу рассказа испанца я стал дрожать, как в лихорадке.

Прохладная рука Тайбоки легла на мой пылающий лоб. Поразительно, до чего умна и догадлива эта маленькая индейская женщина!

– Брат мой Франческо, – сказала она, с беспокойством заглядывая мне в глаза, – ты хочешь вернуться к себе на родину?

Мы много и долго на разные лады обсуждали мое положение.

Мигель Диас принимал деятельное участие в наших беседах, и мы прислушивались к его словам, потому что он провел много времени среди индейцев и, подобно Орниччо, успел полюбить этот простой и великодушный народ.

– Возвращайся со мной в колонию, Руппи, – сказал он просто, – а затем ты уедешь вместе с адмиралом в Европу. Иначе ты будешь худеть и бледнеть и зачахнешь от тоски по родине.

Это случилось 1 марта 1496 года.

Мы не спали всю ночь, проведя ее в прощальной беседе.

– Ты не столь крепко связан с этим прекрасным народом, как, например, я или синьор Диас, – говорил Орниччо. – Возможно, что если бы ты нашел здесь свое счастье, как мы с ним, тебя не так тянуло бы на родину. Возвращайся домой, милый братец Франческо. Я знаю, эти плавания, эти пять лет не пройдут для тебя бесследно. Я верю, что ты еще вернешься на Эспаньолу, где тебя будут ждать верные и преданные друзья. А там, на родине, весь полученный тобой опыт и все заимствованныетобой знания употреби на пользу бедного люда. На пользу тех, кто жестокости военачальников, высокомерию вельмож и жадности попов может противопоставить только свои крепкие мышцы и широкие плечи. Я же, клянусь тебе, всю свою дальнейшую жизнь посвящу борьбе за свободу и счастье прекрасного и доверчивого народа, принявшего меня как родного.

Я поцеловал Орниччо, поцеловал Тайбоки, Веечио и маленького Даукаса. Потом вскочил на коня позади Мигеля Диаса.

Даукас шел рядом, держась рукой за мое колено.

На повороте он, лукаво улыбаясь, притянул к себе мою руку.

– Ческо, – шепнул он, – я подарю тебе такое, чего нет на твоей родине.

Он вложил мне в ладонь что-то живое и плотно за крыл мои пальцы.

Доехав до второго поворота тропинки, я оглянулся. Четыре темные фигурки стояли на утесе – большая, меньше, меньше и совсем маленькая.

Тут только я вспомнил о подарке Даукаса и разжал кулак.

Большой, радужного цвета кузнечик спрыгнул с моей ладони и, описав сияющую дугу, исчез в траве.

Глубокоуважаемый и добрейший Фра Джованни Джокондо!

Письмо, которым Вы, несмотря на свою крайнюю занятость, нашли возможным меня порадовать, преисполнило меня надеждой, что и настоящее мое послание будет принято со свойственной Вам доброжелательностью.

Объяснение тому, что рукопись, которую я Вам посылаю, будет столь тщательно обшита холстиной, Вы найдете в конце моего послания. Я, конечно, мог бы передать свой ответ с тем же капитаном Джулио – нашим другом юности. Однако направляю к Вам в Париж Франческо Руппи, которого и хочу поручить Вашему благосклонному вниманию.

Я осведомлен о том, как внимательно следите Вы за морскими предприятиями Испании и Португалии, как Вы уже долгое время подыскиваете надежного человека, с которым можно было бы, не остерегаясь, отправить из Парижа в Лотарингию дорожные записки мореплавателя и картографа синьора Америго Веспуччи.

По словам Джулио, Вас интересует также и предприятие нашего славного генуэзца Кристофоро Коломбо. Генуэзец сей, как Вам, конечно, известно, находится сейчас на службе их королевских высочеств Фердинанда Католика и Изабеллы Кастильской, и сейчас его именуют – на испанский лад – Кристовалем Колоном.

С Франческо Руппи я пересылаю Вам самые достоверные сведения о первом и втором плавании Кристоваля Колона к Индиям. Это не что иное, как дневниковые записи, кои вел автор их, сопровождавший адмирала Моря-Океана в этих плаваниях. И автор этот – не кто иной, как сам Франческо Руппи.

Первую часть его дневников, посвященную его пребыванию в моем «домике под парусом»,[91] я решил не переписывать. Оговорюсь, что у меня остались черновики дневников Франческо Рупии, о чем он, надо думать, уже давно позабыл. Однако и на переписку глав, в которых он рассказывает только о плаваниях к Индиям, у меня ушло более месяца.

Вы, мой досточтимый и горячо любимый Фра Джованни Джокондо, оказываете мне большую честь, называя меня, как в ранней нашей молодости, «мой милый друг Томазо». Но я так и не решусь сейчас назвать Вас своим другом: целая жизнь легла между безвестным живописцем из Генуи и прославленным Фра Джованни Джокондо! Однако тем радостнее мне ощущать Ваше несомненное ко мне дружеское расположение.

Вы, мой досточтимый и горячо любимый Фра Джованни, очевидно, со слов капитана Джулио, называете и Орниччо и Франческо Руппи моими подмастерьями. Джулио видел Франческо Руппи в его последний приезд в Геную только мимоходом. Сведения же об Орниччо он мог получить разве что от наших общих знакомцев – капитанов. Простите меня, дорогой и почитаемый Фра Джованни, но я разрешу себе Вас поправить: и Орниччо, и Франческо Руппи – не подмастерья мои, а помощники и друзья, если возможна дружба между человеком моего возраста и юношами, только вступающими в жизнь.

Орниччо, как это ни печально, мне, вероятно, уже не доведется повидать: он, как Вы узнаете из дневников Франческо Руппи, решил навсегда остаться в Индиях.

Боюсь, однако, что и с Франческо мне вскорости придется распрощаться навеки. Не хочется мне Вас огорчать, уважаемый и любимый Фра Джованни, но Вам-то я обязан сказать всю правду: я уже около года кашляю кровью. Очевидно, бедная моя матушка завещала мне свою неизлечимую болезнь.