Великое плавание - Страница 4
От изумления я остолбенел. Кругом меня говорили и смеялись, а я щипал себя за руку, так как мне показалось, что все это я вижу во сне. – Если за каждого мальчугана, убегающего в море, будут платить по пять дукатов, мы скоро сделаемся богачами, – сказал один из моряков. – Месяца не проходит, чтобы я не выловил в трюме двух-трех мальчуганов, которые умоляют меня взять их с собой в Африку или на Азоры. И каждый из этих малышей мечтает о жемчугах, золоте и благовониях. А я сам не ходил дальше Картахены и возил только кожу да маслины.
– Кто же, собственно, нашел мальчика? – спросил высокий седой моряк.
– Орниччо, или Альбертино, или ты, Томазо?
– Деньги мы, разумеется, разделим на три равные части, – пояснил глашатай, кладя мне руку на плечо. – А я берусь доставить его домой.
– Вы не получите денег, синьоры, – сказал я, дрожа от волнения, – потому что я не тот, за кого вы меня принимаете.
– Брось отвиливать, мальчуган! – заметил глашатай. – Синьора Джованини выложит сейчас нам все денежки до последнего сольдо.
– Добрые синьоры, – сказал я в отчаянии, – я не понимаю, что случилось, но я действительно Франческо Руппи, я никогда не собирался бежать на корабле и рассказал только что всю свою жизнь, ничего не утаив.
Моряки обступили меня, без церемонии разглядывали и поворачивали в разные стороны.
– Нужно было прямо спуститься в трюм и залезть куда-нибудь в тюки с товаром, тогда тебя не поймали бы, цыпленочек, – посоветовал молодой, франтоватого вида моряк с красным лицом. – Но через два месяца все равно ты с ревом вернулся бы к мамаше, потому что море совсем не такая веселая вещь, как это кажется издали.
– А за это время твоя мать выплакала бы все глаза по тебе. – строго сказал высокий моряк с повязкой на глазу. – Не думай долго, Томазо!. Альбертино, забирай мальчика! И поскорее известите монну Джованину!. Идемте, господин приказчик, так как мне тоже нужно в банк.
– Нет, – ответил синьор Томазо в раздумье, – следует еще расспросить мальчика. Если мы ошибаемся, горе бедной женщины будет еще сильнее.
Громко разговаривая и смеясь, моряки двинулись к выходу.
В это время в комнату вошел Орниччо с блюдом дымящегося соуса.
– Не уходите, синьоры, – крикнул он, – обед готов!. Вымой руки, Франческо. Синьор Томазо, я думаю, его нужно покормить: не знаю, ел ли он что-нибудь с сегодняшнего утра.
– Со вчерашнего утра, – поправил его глашатай, заглядывая в бумагу.
– Вчера, в день святой Анжелики, он убежал из дому. Где ты нашел его, Орниччо?
– Мы подрались с ним на площади, – ответил Орниччо. – Я первый его задел, и за это мне здорово влетело. Потом мы помирились. Он рассказал мне свою историю, а я ему – свою. Потом мы шли мимо гавани. Он хотел попроситься на корабль, но я отговорил его.
Слова Орниччо были покрыты громким хохотом.
– Ты пойман, цыпленочек, не отнекивайся больше, ты собирался убежать на корабле! – закричал веселый молодой моряк.
– Альбертино, веди его немедля домой! – распорядился, останавливаясь в дверях, человек с повязкой. – Подумайте о горе его матери!
– Ты нашел себе плохого товарища, – обратился глашатай к Орниччо, когда моряки и приказчик ушли. – За полчаса он налгал нам больше, чем базарный предсказатель за полдня. По его словам, он работал у серебряника, потом у него украл блюдо монах, а у монаха его отобрал солдат.
– Стоп, Альбертино! – сказал Орниччо. – У него действительно было в руках блюдо, когда я его встретил.
– Отложим споры, – заметил синьор Томазо, нарезая хлеб, – все голодны, а Франческо, наверное, больше всех. Пообедаем спокойно, а затем подумаем, что нам делать дальше.
Спокойно пообедать, однако, так и не удалось. Сильный шум на улице заставил нас всех броситься к окнам. Высокая, полная женщина в богатой одежде, спотыкаясь о камни, бежала по улице. Ее сопровождала целая толпа причитающих и визжащих служанок. На бегу женщина спрашивала что-то у прохожих, и, когда ей указали наш дом, она остановилась, не решаясь ступить на шаткую лесенку. – Хозяин, мастер, или как вас там! – кричала она, – Где вы прячете моего сыночка? Ческо, ангелочек, где ты? Выйди, покажись своей бедной маме!
Синьор Томазо, взяв меня за руку, вывел на крыльцо.
– Это ваш сын? – спросил он и, обратись к служанкам, повторил: – Это ваш молодой хозяин Франческо Джованини?
– Горе мне, горе мне! – закричала женщина. – Они показывают мне какого-то конюха, какого-то пастуха и хотят, чтобы я сказала, что это мой маленький хорошенький мальчик!
– Это не наш господин! – закричали служанки. – Уберите этого замарашку, верните нам нашего красавчика Франческо!
– Ищите своего красавчика Франческо в другом месте! – пробормотал синьор Томазо, с досадой захлопывая дверь. – А мы идем продолжать обед. Франческо Руппи, прости мне мое недоверие! Я постараюсь загладить перед тобой свою вину.
После обеда синьор Томазо еще раз выслушал рассказ о моих приключениях.
– Какого веса было блюдо, которое у тебя украли? – спросил он. – Такая вещь, очевидно, должна стоить много денег. Я назначу тебе небольшое жалованье, и постепенно ты соберешь необходимую сумму. До этого ты должен избегать встречи с твоим хозяином, который может тебя засадить в тюрьму.
– Мастер Тульпи выходит только по воскресеньям и отлучается только в церковь, – сказал я. – Но он другого прихода, и в этой части города мы с ним навряд ли встретимся.
По совету синьора Томазо я почти три недели не выходил из дому. Наконец, уже в середине августа, Орниччо, по моей просьбе, посетил переулок Серебряников, чтобы узнать, какие толки ходят о моем исчезновении.
К моей радости, он принес известие, что мастер Тульпи выехал из своего дома. Очевидно, он покинул и Геную, потому что четыре дня распродавал свое имущество.
Он продал также и мое праздничное платье, и золотую цепочку, и кольцо, доставшееся мне в наследство от матери.
Мою одежду и красивые новые туфли купил Руффо Даниэли. И он же рассказал Орниччо, что из Генуи отправились четырнадцать искусных ремесленников, вызванных французским королем в город Авиньон. Возможно, что мастер Тульпи был в их числе.
ГЛАВА IV
Мудрость синьора Томазо
Итак, я остался в мастерской синьора Томазо. Вместе с Орниччо мы растирали краски, грунтовали холсты, убирали комнаты, ходили на рынок и варили незатейливую пищу, потому что наш хозяин был молод и беден.
Труднее всего нам приходилось, когда синьор Томазо привязывал меня или Орниччо к столбу и писал с нас святого Себастьяна, пронизанного стрелами, или юного Иосифа, увозимого в рабство.
В Генуе трудно было жить живописцу, а особенно такому неискусному в своем ремесле, как наш хозяин. Ему редко удавались собственные картины, и поэтому он предпочитал писать копии с картин более удачливых мастеров.
Иногда его звали хозяева фелук и каравелл, и он вырисовывал на кормах их кораблей гидр или других чудовищ. И это был его единственный заработок, так как Генуя не Рим и не Флоренция, где ремесло живописца доходно и почтенно. Грубые генуэзские купцы и капитаны мало думают об украшении своих жилищ.
Хозяин наш был человек слабый и болезненный. С детства мечтал он сделаться ученым и рылся в книгах и картах, но родители его отдали в подмастерья к живописцу.
Сходство наших судеб еще более привязывало меня к нему, так как при жизни отца меня также готовили к иной доле.
По желанию родных я должен был сделаться священником, но мать моя, оставшись вдовой, не могла продолжать учить меня. Я с тринадцати лет был вынужден сам зарабатывать себе на пропитание. Когда я спрашивал синьора Томазо, почему он, несмотря на скудные доходы, поселился в Генуе, он, улыбаясь своей болезненной и доброй улыбкой, подводил меня к окну. – Посмотри, дитя, – говорил он, – видел ли ты когда-либо что-нибудь великолепнее этой крепости или этого моря? Чувствуешь ли ты, как пахнут глицинии? Благодари бога за то, что мы живем в приморском городе, что у нас есть книги, что к нам заходят капитаны, купцы, а иногда и просто искатели приключений. Тебе достаточно высунуться в окно, чтобы узнать, что сейчас происходит в портах Фландрии или на далеких Азорских островах.