Великий псевдоним - Страница 10

Что же означало имя Коба?

Как бы мы ни трактовали это слово, какие бы версии ни принимали за подлинные, – как ни странно, – мы приходим всегда к выводу, что этот псевдоним имел для молодого Джугашвили – символический смысл. И весьма глубоко символический.

Так, если исходить из того, что Коба (Кобе, Кова, Кобь) взято из церковно-славянского языка, то оно означает – волховство, предзнаменование, авгура, волхва, предсказателя, что весьма близко к предыдущему сталинскому псевдониму К.Като, но в более широком, и более обобщенном смысле.

Если же исходить из того, что это слово – грузинское и означает имя, то Коба – это грузинский эквивалент имени персидского царя Кобадеса, сыгравшего большую роль в ранне-средневековой истории Грузии.

Царь Коба – покорил Восточную Грузию, при нем была перенесена столица Грузии из Михета в Тбилиси (конец V века), где она и сохраняется в течение 1500 лет неизменно.

Но Коба не просто царь из династии Сассанидов, он – по отзыву византийского историка Феофана – великий волшебник. Обязанный в свое время своим престолом магам из раннекоммунистической секты, проповедовавшей равный раздел всех имуществ, Коба приблизил сектантов к управлению, чем вызвал ужас у высших классов, решившихся составить против Кобы заговор и свергших его с престола. Но посаженного в тюрьму царя-коммуниста освободила преданная ему женщина и он вновь вернул себе трон. Эти подробности биографии царя Кобы кое в чем (коммунистические идеалы, тюрьма, помощь женщины в побеге, триумфальное возвращение на трон) совпадали с фактами биографии Сталина. Более того, они продолжали совпадать и тогда, когда Сталин расстался с этим псевдонимом, ибо в 1904-1907 гг. Сталин не мог, конечно, предвидеть 1936-38 гг., но он знал, что его двойник царь Коба в 529 г. (за два года до смерти) зверски расправился со всеми своими бывшими союзниками, – коммунистами-маздакитами.

Следует отметить, что некоторые иностранные биографы Сталина, а вслед за ним и подражающие им отечественные, опираясь на указания некоторых своих поверхностных грузинских информаторов, считают, что псевдоним Коба Сталин заимствовал, якобы от имени героя одного из романов грузинского классика А.Казбеги – «Отцеубийца», которого также звали Кобой, и который предстает в романе как абрек-горец, ведущий борьбу за независимость своей родины. Однако следует иметь в виду, что у самого А.Казбеги – имя Коба – вторично, взято оно от Кобы-царя, после которого оно и приобрело распространение в Грузии. Но важно отметить и то, что Сталину не мог импонировать образ одиночки-абрека, поскольку образ коммуниста-царя Кобы был и исторически значительнее, и символически неизмеримо ближе всему мировоззрению Сталина и не в последнюю очередь – ближе ко всем его требованиям, которые он предъявлял уровню и смыслу своих псевдонимов. Кроме того в политических статьях и выступлениях Сталина в период 1902-1907 гг. мы находим явные следы его знакомства с персидской историей эпохи Сассанидов. Одно из них – систематическое и излюбленное Сталиным употребление термина сатрапы для обозначения царских чиновников в России.

Для грузин это было не только общепонятным, но и многоговорящим термином, совмещающим весьма емко и образно понятия национальной и классовой борьбы одновременно. Нет никакого сомнения, что исторический прототип, послуживший основой для псевдонима Коба, т.е. царь-коммунист Кобадес, импонировал Сталину, как государственная и политически сильная, значительная личность, и кроме того, обладал в своей биографии чертами поразительно сходными с биографией и психологией самого Сталина.

Однако Коба, как псевдоним был удобен только на Кавказе. Вот почему, как только Иосиф Джугашвили оказался теснее связан с русскими партийными организациями, как только он «пообтерся» в русских тюрьмах и сибирской ссылке, как только он стал вести работу в таких сугубо русацких регионах, как Вологодская губерния и Петербург, так перед ним возник вопрос о смене слишком грузинского псевдонима Коба, на какой-нибудь иной, звучащий по-русски, и имеющий смысл для русских людей.

И вполне логично, что после пребывания в ссылке в Сольвычегодске, или как тогда говорили местные вологжане – на Соли, Иосиф Джугашвили выступает в газете «Социал-демократ» под новыми псевдонимами (1910 г.) – К.С. – К.С-н, К.Стефин, а чуть позднее, в 1912 г., в «Звезде» – уже К.Салин, а затем К.Солин. Последний из этого ряда псевдонимов совершенно ясен своей связью с Солью, Усольем, Сольвычегодском, – он прозрачен. Однако до него Сталин использовал менее прозрачный К.Салин (от латинского, а не от русского наименования соли – сальса). Но этот псевдоним сразу показал свою непригодность из-за того, что его могли легко путать с русским «салом», имевшим явно негативный смысл, чего Сталин первоначально просто мог не знать из-за недостаточного знакомства с русским языком, а тем более с русской кулинарной символикой. Но и на псевдониме Солин он также не задержался: в значении «соль земли», т е в переносном высоком евангельском значении, русский народ соль не воспринимал. И этого было вполне достаточно, чтобы Сталин без сожаления отбросил и этот вариант псевдонима. Тем более мельком прошел у него псевдоним К.Стефин, т.е. Стефин Коба, Коба Стефы (Степаниды, Стефании) – первый из тех, которые последовали после побега из Сольвычегодской ссылки. Этот псевдоним был, по-видимому, последней данью чувству со стороны Сталина: он был взят в честь женщины, помогшей ему бежать из дома М.П.Кузнаковой, где он находился под наблюдением местной полиции. Некая Стефа усыпила бдительность и хозяйки Кузнаковой, и тамошнего станового пристава, несомненно, находясь под воздействием мужского обаяния жгучего грузина И.Джугашвили.

Итак, мы отметили четыре рода псевдонимов, которыми пользовался Иосиф Джугашвили в своей политической и литературной деятельности: одни из них были непритязательными, проходными, временными, для сугубо практических целей (переезда, получения квартиры и т.п.); о них Сталин не задумывался и быстро с ними расставался. Другие были с определенным смыслом, с претензией на значимость и они разделялись на две категории – такие, которые были слишком прозрачны и потому долго не удерживались, и такие, над смыслом и значением которых Сталин тщательно размышлял, и которые в силу этого, а также внешних причин – краткость, приспособленность к региону, ясное фонетическое звучание, – обладали стабильным характером и употреблялись и самим Сталиным и его окружением (друзьями, сотрудниками, читателями) устойчиво и постоянно. Наконец, четвертым родом псевдонимов у Сталина были псевдонимы, навеянные определенной обстановкой или ситуацией, и носившие также временный характер. Они отмирали, как только менялась конъюнктура или породившие их условия. Таково было положение, когда Сталину исполнилось 32 года. Он работал в революционном движении уже почти 15 лет, за это время он сменил и использовал два десятка разных псевдонимов. Из них лишь один – Коба – хорошо привился, и обладал смыслом, целиком удовлетворявшим Сталина. Но он не мог быть сохранен далее из-за перемены Сталиным поля своей деятельности, из-за выхода его деятельности за пределы партийных организаций Закавказья, за пределы привычного региона.

Таким образом, вопрос о выборе нового псевдонима (наряду с Кобой или вместо Кобы) встает перед Сталиным практически не ранее осени 1911 г. и связан целиком с новыми перспективами его партийной работы.

Однако особую актуальность этот вопрос приобретает для Сталина в целующем, 1912 году.

Год 1912 – решающий в жизни Сталина, в его биографии, и, можно сказать, в карьере профессионального революционера, к которой он всегда относился чрезвычайно серьезно, не в пример некоторым другим. Нельзя забывать, что Сталин был убежденным марксистом, глубоко верившим в непобедимость учения Карла Маркса, в победу революции. Но в отличие от Ленина, с которым его тесно связывали именно эти принципиальные, теоретические установки, Сталин не был чужд соображений карьеры. И он последовательно, шаг за шагом, сознательно делал свою карьеру в революционном движении. И в этом состояло его основное отличие от тех соратников Ленина, которые стояли гораздо ближе к Ленину по образованию, условиям среды, привычкам, социальному статусу и сословной принадлежности, и боролись в революционном движении без всяких карьерных соображений, так сказать, безотносительно своей собственной личности. Именно примером подобных революционеров были Бухарин, Коллонтай, Кржижановский, Крупская, Свердлов, – если говорить о непосредственном ленинском окружении. Троцкий же был явным карьеристом, и именно это обстоятельство обостряло его борьбу со Сталиным, когда они оказались в одной партии после 1917 г. Можно смело сказать, что если бы Троцкий остался после Октября вне партии большевиков, как он был до этого все время, то, вполне возможно, и не было бы всей «борьбы» в партии, не было бы «сталинизма». Троцкий буквально «отравил» собой все отношения внутри партии, внес в нее брожение, как некий «грибок» – это совершенно несомненно для любого историка, объективно и внимательно изучающего историю партии большевиков на фоне всего российского революционного движения. И понимал по-настоящему это обстоятельство только Ленин – вот почему он решительно говорит в «Завещании» о небольшевизме Троцкого, и лишь о грубости Сталина. Никогда, ни в какой степени сомнений в глубине и остроте понимания марксизма, в преданности ему со стороны Сталина – у Ленина не возникало, не было. А именно это и было главное. Но вернемся к Иосифу Джугашвили накануне 1912 г. и к его тогдашним соображениям о своей будущей жизни, деятельности и … о карьере в партии.